Человек. Книга. История. Московская печать XVII века - Поздеева Ирина

Серьезное влияние оказала московская печатная дониконовская книга и на характер поздней рукописной кириллической традиции. Высокое качество шрифтов этих изданий, то, что они являлись обобщением и развитием лучших образцов среднерусских рукописных памятников, обеспечило длительность и глубину этого влияния. Оно прекрасно прослеживается и в местной верхокамской рукописной книге, которую мы знаем, по крайней мере, с конца XVIII в. Прежде всего авторитет и знание московской печати отразились в местной манере письма: писцы второй половины XIX – начала XX в. («мастер Сергий», Никита Сабуров, Алексей Мальцев, Григорий Мелехин и др.)[118] умели не только копировать книги Печатного двора, но и работать в стиле изданий определенного времени, подражая манере оформления московских книг 20-40-х гг. XVII в. Даже независимо от искусства писца, в списках (чаще всего Учебных псалтырей) легко определить, что образцом для него, или непосредственно копируемым, или дающим представление об идеале «достойной», а главное «истинной» книги, является московская печатная книга (в том числе и издания Василия Бурцова).

Книги в ряде старообрядческих районов, так же как и упомянутые выше библиотеки приходских церквей, в основном были и сегодня еще остаются коллективной собственностью религиозной общины, или «собора». Их общественная принадлежность и святость неоднократно подтверждались соответствующими соборными решениями и документами, которые в той или иной форме утверждали, что «сии книги божественный положены бес денег и бес цены, и никому их не продавать и не закладывать»[119], а «охранение» их, так же как и «охранение церкви», «должны знать свято и ненарушимо» специально «поставленные» для этого отцы.

Как сложится дальнейшая судьба этого уникального исторического феномена, когда самое уязвимое в человеческой культуре – книга – олицетворяет не в переносном, а в прямом смысле вечность Слова, в которое верят многие люди? Несомненно одно: долгожданная свобода совести при ее реальном осуществлении не оставит и традиционный старообрядческий мир неподвижным. Однако свою поразительную историческую роль московская печатная книга уже сыграла.

Первые Романовы и царистская идея

(Послесловия московских изданий XVII века)[120]

До сих пор нерешенной задачей остается анализ роли и значения печатного слова XVII в. в деле становления и укрепления династии Романовых и шире – самодержавия, а затем и абсолютизма. Особенно интересны с этой точки зрения годы правления Михаила Федоровича, пришедшего к власти в политически ослабленной и экономически разоренной стране, казна которой была пуста, а на престол претендовали не только представители других стран, но и других русских знатных родов, также имевших родство с Рюриковичами. Доходило до того, что царь Михаил в конце апреля 1613 г. из-за грабежей на дорогах не мог выехать в Москву из Троице-Сергиева монастыря. Особенно осложнили обстановку в стране казацкое восстание 1614–1615 гг. и последовавший за ним голод, вызванный как неурожаем, так и повсеместным запустением земель[121].

Одним из первых дел новой династии было возобновление государственного книгопечатания. Еще 5 января 1613 г., за полтора месяца до официального избрания Михаила Романова на царство, по словам мастера Н.Ф. Фофанова, вновь «начато бысть сие боговдохновенное и трудолюбное дело новая штанба сии речь печатных книг дело в Нижнем Нове городе». В декабре 1613 г. «сие преславное дело» «в совершение же прииде», сообщает Фофанов и этим временем датирует выход своего нижегородского издания.

Новая династия также немедленно принялась восстанавливать сгоревший в годы Смуты старый Печатный двор в Москве, куда и был вытребован Фофанов. Первая книга – Псалтырь учебная, напечатанная им в Москве, – была начата 5 июня 1614 г. и закончена 6 января 1615 г.

Издание открывалось предисловием, восхваляющим эту действительно важнейшую в средневековой славянской и иных христианских культурах книгу Писания – литургическую, учительную и учебную. Далее в послесловии повторялись и развивались многие идеи нижегородского издания 1613 г. Прежде всего мы узнаем, что во время Смуты враги «Москву и вся грады Росииския земли огнем пожгоша, царские же домы и сокровища разграбиша». Но самым страшным, с точки зрения автора послесловия этого издания, вышедшего уже от имени нового царя, было то, что «на царствующий град Москву и на вся грады Росийския земли воста зельная буря противных ветр и разгорася велик пламень» «злохитрых и многоглавных ересей», «вся ереси древних… яве объявишася», стремясь «церковь Божию растерзати». Именно для борьбы с этими многочисленными ересями «во общую духовную ползу благочестивому царьствию… и всему христоименитому законному исполнению» необходимы божественные книги и должно «совершатися» «книжного писания печатное дело».

В своей характеристике разграбления Русской земли и многочисленности ее врагов Фофанов если и погрешил против истины, то скорее преуменьшив тяжесть общей ситуации, сложившейся в западных и центральных областях государства. Объясняется это, кроме панегирических целей, также и временем написания предисловия. В 1613 г. еще не была ясна значительная часть последствий Смуты, на ликвидацию которых и направляло свои усилия правительство, действовавшее от лица молодого царя.

Общая хозяйственная разруха во многом обостряла и церковно-идеологическое отстаивание «чистоты» православия как несокрушимой основы государственной власти. Именно книгопечатание, утверждавшее «царистскую идею», могло стать и действительно стало важнейшим, если не основным, орудием доказательства легитимности новой династии.

Царь Михаил для «печатного дела» «дом превелик устроити повеле», а «снискателя же преславного сего печатного дела» (т. е. самого Фофанова) «и делателей» «преизобилно своими царскими уроки повсегда удоволяя»[122]. Таким образом, в первые же сложнейшие дни своего правления новая династия связывает свое имя с печатной книгой, с государевым Московским печатным двором, «рассеивавшим» свою продукцию «аки пшеницу» во «все края вселенныя».

Типологическая характеристика ранней русской печати с точки зрения ее состава в определенной степени решена. Показана культурно-историческая значимость литургических памятников, а также учебной книги (представленной третью всех тиражей московских изданий первой половины XVII в.), учительных и полемических сборников, всегда отвечавших на вопросы времени[123]. Анализом же содержания и значения сопровождающих напечатанные в Московской типографии книги послесловий и предисловий – своеобразной книжной публицистики, неразрывно связанной с традициями русской рукописной книги и печати XVI в., – историки, в отличие от филологов, практически не занимались, хотя актуальность их изучения отмечалась уже давно[124].

Старопечатные издания кириллического шрифта традиционно, начиная с Апостола 1564 г., сопровождались послесловиями, исходившими от лица печатников, но фактически являвшимися – так же, как и сами издания, – государственными документами. Эти тексты и построены по законам дипломатики, подобно любому государственному документу. Почти во всех изданиях, даже хронологически далеко отстоящих друг от друга, они обязательно – в том или ином сочетании, с различной полнотой и глубиной – трактуют одни и те же темы либо в выражениях традиционных, граничащих (а то и прямо совпадающих) с формулами государственной дипломатики, либо, наоборот, в выражениях оригинальных.