Прикладная метафизика - Александр Секацкий

Неофиты агональных тусовок избегают тупика ложной основательности. Сканируя предисловие, они находят ключевые слова и заветные имена, после чего осуществляют фрагментарное чтение с избранных точек, руководствуясь сиюминутной важностью и не слишком беспокоясь о провисании цепочки ввиду отсутствующих звеньев. Пучок параллельных прямых авось да соединится когда-нибудь в бесконечности, и тактика открытой бесконечности нередко оказывается плодотворной. А «диплом» о супрематическом образовании (статус признанного члена тусовки) зачастую дает больше возможностей, чем университетский диплом.

Знакомство с практикой успешной инициации неофитов проливает новый свет и на процедуру «предпохищения», уже знакомую нам по нравам академической среды. На авангардных площадках игры с подменами и перестановками вкладов приобретают особый размах, что вызывается требованиями скорости и компактности предъявления. Мозаичное чтение и привычка домысливать с полуслова, приобретаемая еще во времена неофитства, приводят порой к фантастическим интерпретациям вкладов мыслителей, которые во внутреннем списке числятся «уже изученными». Складывается свод представлений о философии Беркли, Канта, Лакана, Левинаса и др., обладающий определенной внутренней связанностью, но весьма далекий от первоисточника. На первый взгляд соответствующая подмена вклада может напоминать опыт незадачливого студента, пытавшегося реконструировать философию Хайдеггера по двум случайным фрагментам, но поскольку неофит это всегда «быстрый разумом Невтон», к тому же одолевший несколько параграфов и имевший время хорошенько домыслить остальное, результат произвольного вменения зачастую представляет немалый интерес.

Преобразованные в интересах атональности вклады являются разновидностью охмурянтов и, в принципе, могут составит целую коллекцию, подобную коллекции фиксов. Высказывания виртуального Гегеля, Канта и Августина довольно поучительны, но особенно активны такие субъекты, как «Фрейд» и «Деррида». Будучи терпеливыми носильщиками культурного багажа агональных тусовок, они вынуждены перманентно производить новые неожиданные смыслы: «Фрейд» посмертно, а «Деррида» параллельно своему прообразу.

Нечто подобное, согласно Хэролду Блуму, происходит и в большой литературе (можно добавить, что и в признанной философии, и в других сферах агонального авторствования): главным источником новаций является «кривочтение» («misreading»), или, в терминах Деррида, «новое прочтение». Как уже отмечалось, речь идет об извлечении из хорошо известных текстов не замеченных ранее смыслов, а фактически о внесении собственных идей в текст классика, выполняющий в данном случае роль упаковки. Именно в этом ключе Жак Деррида прочитывает Руссо и Фрейда, Делез — Льюиса Кэрролла, а сам Блум — философию Хабада. Среди зачинателей традиции следует упомянуть Александра Кожева, чьи лекции по гегелевской философии возродили популярность Гегеля во Франции и принесли славу методу свободных интерпретаций.

Ясно, что немногие неофиты могут хотя бы отдаленно сравниться в искусстве нового прочтения с признанными мастерами. К тому же они больше мотивированы скоростью и принципом экономии усилий, чем прямой задачей синтеза охмурянтов. Но общая тенденция налицо, и есть основания полагать, что почившие классики вряд ли переворачиваются в гробу из-за свободной интерпретации своих взглядов. Скорее они благодарны живущим за свое посмертное бытие, полное приключений. Раз уж неподвижность в гипсе и бронзе преодолеть нельзя, лучшим воздаянием будет, возможно, подвижность в прочтении.

Для этнографа от философии притягательность агональных тусовок состоит в том, что там можно наблюдать за философией в зоне ее ближайшего востребования. Кроме того, в отличие от широко раскинувшихся территорий здравого смысла, где все философствуют в принципе на одном языке, сохраняющемся в течение нескольких поколений, языки тусовок многообразны и подвержены быстрому обновлению. Однако рецептура производства текстов имеет общие черты, и некоторые производственные навыки при желании можно освоить. Вот образец, претендующий на требуемый уровень крутизны:

«Текстура сущего, будучи даже достаточно однородной, неизбежно содержит в себе складку или ее возможность. Не это, однако, составляет проблему. Складка не определяет ни горизонта персональности, ни резерва гарантированного будущего — последний задается, скорее, прочностью на разрыв. А вот прошлое, если оно не прошло мимо, сказывается в ветхости сущего как здесь наличного: ветхость не определить на глазок, но в решающем испытании она дает о себе знать. Однако и прочность и надежность сами по себе определяются стандартным выбором, многократно свершенном в прошлом, они ничего не говорят о моей уникальности и пригодности-для-меня. Готовое бытие может оказаться мне не по мерке, и лишь экономия присутствия заставляет иногда предпочесть его. Ибо обретение персональной мерки в раскладке бытия требует высокой платы, а бытие-на-вырост всегда сопряжено с риском и, как правило, не подтверждается признанностью в глазах других»-.

Установка на осмысление (презумпция наличия смысла), несомненно, поможет отыскать некоторый смысл и в этом отрывке. Метафизически натренированный слух услышит отголоски из Гегеля, Хайдеггера и Валерия Подороги. Но ларчик открывается проще: если произвести всего лишь три замены, заменив термин «сущее» на «ткань» («материал»), «бытие» на «костюм», а «присутствие» на «деньги», мы получим рядовую сцену в ателье индпошива. Примерка, прикидка, приценка и решающий вопрос: шить или не шить? Достаточно произвольный видеоряд предстает как моделирующая система общего философского дискурса; полезный совет состоит лишь в том, чтобы сознательно выбрать базисную метафору (картинку) и, держа ее в уме, произвести метафизическую модуляцию. Ведь так или иначе неявная апелляция к вспомогательному видеоряду образует каркас даже для самых эзотерических языков философии. Паноптическая метафора, доминирующая со времен Платона, периодически освежается вкраплениями новых источников, снабжающих теорию терминологией и незатертыми образами.

Атмосфера атональности, предъявляющая жесткие требования к скорости смысловых обменов, позволяет «обналичить» скрытый прием текстопроизводства и, соответственно, попробовать свои силы в искусстве метафизической модуляции любой банальности.

Допустим, мы выбираем сквозную метафору садоводства. Обозревая ее тезаурус, составляем список того, что может пригодиться. По мере пополнения списка подсказки обнаруживаются сами собой. Садовый нож, средства защиты от вредителей (инсектициды), процесс культивирования, плодоносность теории, преждевременный незрелый плод, удобренная почва как наследие предшествующих поколений… Что-то уже вырисовывается, но смутно, требуется еще то, что Кант называл «Mutterwitz» — природной сообразительностью, лежащей в основе способности суждения. Искусство подведения под схему не поддается имитации, даже если огласить и выучить весь список. Но при наличии некоторых навыков распознавания и классификации философских дискурсов со списком можно плодотворно поработать.

Вот метафора прививки: она актуализирует целый смысловой пласт. Можно, например, вспомнить, что жизнеспособность вида (и индивида тоже) обеспечивается прививкой дикорастущих сортов — в противном случае наступает «усталость» и вырождение. Обратившись к метафизическому чутью, синтезируем ключевой термин: прививка чужеродности. И начинаем с ним работать.

Прежде всего мы видим, что и культуры, и цивилизации, и смертные индивиды, субъекты истории, социальности и самой метафизики, должны пройти проверку на освоение чужеродности. Чужие смыслы, извлеченные из контекста, могут быть отвергнуты, могут не привиться, засохнуть, зачахнуть — но только они дают шанс жизнестойкости и истинной плодоносности. Культура как таковая повторяет путь культурного растения — ей недостаточно самооплодотворения, необходима еще инъекция извне, вторжение чужеродного, которое, вслед за Гегелем, мы и определим как «свое иное».

Обратимся теперь к следующему образу — разбить сад. Это значит посадить несколько плодовых деревьев, снабдить их вниманием, уходом — и сад перед нами. А заодно перед нами отличный аргумент против кантовской идеи априорного пространства: ведь пространство тоже разбивается подобно саду. Чтобы его обрести, следует задать или установить несколько исходных различителей: домов, линий горизонта, осей координат, мест встречи — лишь в этом случае само пространство выступит из неразличимости, оно тоже требует заботы и ухода или, как сказал бы Хайдеггер, «присмотра».