Поделись своей правдой - Алексей Евгеньевич Аберемко

Люська только махнула рукой вперёд.

За околицей открылось покрытое густой пеной цветения гречишное поле. Отдышавшись, я стал слышать тишину. Тишину, какую в городе не услышишь. В природе абсолютного безмолвия не бывает. Человек настолько привык к создаваемому себе подобными шуму, воспринимает его отсутствие тишиной. Природа в перерывах между катаклизмами тише и спокойнее. Выходя из привычного гула города, сначала ничего не слышишь. Потом, то тут, то там различаешь, что не один. Где-то недалеко послышался писк – у куропатки прибавление в семействе. Стрекочут кузнечики. Над полем висит гул трудящихся пчёл. Знатный будет урожай! И мёд будет. Этот год удачный для сельского хозяйства. Мысль о том, что я больше не причастен к простым радостям московского быта, незваной тоской защемило грудь. Меня не поймёшь: то я по Клибригу скучаю, то с Москвой расстаться не могу.

Мы с Люськой прошли по меже до уклона в сторону речки. Тишину пробил чужеродный звук. Стук пластика о пластик, жужжание инструмента, голоса. Какими бы тихими эти звуки ни были, они не вплетались в естественный гомон природы, как не смешивается с водой капля масла.

Край поля был нещадно смят севшим дроном. Рядом полно свободного места. Нет! Нужно сесть прямо в гречиху! Понятно, не сами сажали, и убирать не им. Откуда городским понять душу пахаря?! Нажал кнопку на принтере – получи тарелку гречки с мясом.Идол Кетцалькоатля был ровно разрезан пополам. Голова и грудь с руками валялась рядом. Тоже жалко. Мне эта статуя больше всех нравилась: яркая, нарядная, как на праздник. Только на голове непонятно что: перья змеи. Некоторые его боялись, и мало кто верил.

Вокруг изваяния суетились два человека в чёрной одежде. Провода, торчавшие из нижней части статуи подсоединяли к антенне связи, вроде тех, какие натыканы по всему Клибригу. Третий чужак повернулся, вскинул к плечу какую-то грозную штуковин, уставился в прицел, пару секунд разглядывал, потом опустил, встал и пошёл в нашу сторону. Вроде девушка: комбинезон обозначил выделяющуюся линию бёдер. Это Вероника! Я непонимающе посмотрел на Люську. Та отмахнулась:

– Потом объясню.

И помахала рукой подруге. Когда Вероника подошла, они вообще обнялись! А меня что, уже делить не нужно? Вероника и меня чмокнула в щёку. Мы повернулись и, как дружное симейство пошли к коптеру. Ну ладно. Хотя, нет, не ладно! Я хочу знать:

– Что тут вообще происходит?

Люська повернулась к Веронике:

– Можно, я расскажу.

Вероника кивнула, тогда моя подруга стала взахлёб вещать:

– Представляешь, Вероника – полицейский! Большая начальница! Она три года среди нас жила и никтошеньки ничевошеньки не заподозрил! А она…

– Подожди, – осадил я подругу, – Леший говорил, знает, что шпион завёлся. Меня подозревал.

Вероника пояснила:

– Это не из-за меня. Отец Рифат втихаря выходил за идолов и проповеди свои транслировал, а пацан из предыдущей партии туристов ляпнул, что видел Москву в сети.

– Как это – выходил за идолов? – не понял я.

– Идолы – глушилки. Не пускают сигналы системы. Они по всему периметру Москвы расставлены. Мы одного свалили, – она кивнула на своих сослуживцев, – теперь ориентируем десантную группу. Спасём твоих товарищей.

– Это хорошо, – обрадовался я. Потом в голову пришла мысль, – слушай, а ведь ты ещё раньше меня жила в Москве.

– На полгода раньше, – с ноткой гордости сообщила Вероника, – Чуть больше трёх лет.

– Как ты смогла так долго кикиморой прикидываться? Никто не заметил, что не людоедка?

– Я профессионал, поэтому пришлось вживаться в роль.

– И ты реально ела людей, чтобы соблюсти конспирацию?

– А что мне оставалось делать? Выдать себя после трёх лет наблюдений?

– Можно было сразу навести порядок.

– Улик в насилии над личностью было мало.

– Как, мало?! А все те туристы, что попадались до этого?

– Во-первых, никто в открытую не выражал протест, во-вторых убежавших мы же и съедали.

– А это не считается насилием?

– Это в интересах операции. Для конспирации. Я за время работы под прикрытием выросла из лейтенанта до майора и две медали получила.

Вероника гордо выпятила непышную грудь, на которой блестели две железки – одна ромбовидная, другая треугольная. Со стороны леса послышался приближающейся гул мотора. Он нарастал, пока над нашими головами не пронеслась машина, похожая огромную на птицу. Самолёт. Небольшой. Наверное, тот самый «кукурузник», о котором рассказывал дед Серёжа.

– Заболталась я с вами, – засуетилась майор полиции, – нужно наблюдать за операцией.

Она рванула к коптеру

– Какой операции? – не понял я, но побежал следом

– Твоих друзей спасать надо, или как? – и крикнула одному из возившихся с антенной, указывая на нас с Люськой, – окажи помощь.

Я же не отставал:

– Как наблюдать будешь? Мне не нужна помощь. Я с тобой побегу!

– Накуда я бежать не собираюсь, – Вероника вынула из кабины продолговатый предмет песочного цвета с болтающейся полоской гибкого полимера, повертела в руках – тактические очки. Синхронизированы с шлемом сержанта. Буду наблюдать в режиме реального времени.

Я захлебнулся от восторга:

– Можно мне?

– Нельзя.

– Одним глазком!

– Не положено.

– Тогда я в Москву побегу помогать! – перешёл я на шантаж, но никуда не побежал.

Вероника отвлеклась на отбивающуюся от полицейского с аптечкой Люську (отбивалась та слабо, было видно, что ей нравится внимание крепкого мужчины в форме), потом посмотрела на меня с сомнением, полезла в коптер и вытащила ещё одни очки, потыкала пальцем по краю:

– Шестьдесят девятый.

– Какой? – не понял я.

– Оперативникам на задании номера присваивают. Я тебя синхронизирую с шестьдесят девятым.

Она приложила очки к моему лицу, обвила полоску вокруг головы. Прибор мягко, но плотно прижался к коже.

Я увидел ряд десантников в камуфляжной форме и шлемах-сферах с поднятыми пластиковыми забралами. Ребята были не старше меня. Только один, с правого края, постарше. Я догадался – сержант. За спинками кресел просматривалась покатая стенка шарового цвета с рёбрами силового каркаса. Кроме изображения очки передавали и звук, но никто не разговаривал. Только гул двигателя.

Я посмотрел вправо. Дверь в кабину пилота, рядом дверь наружу. Сержант рявкнул:

– Шестьдесят девятый! Не верти башкой! Сосредоточься.

Я понял, что десантник посмотрел в ту сторону, в которую хотел посмотреть я. Вот ведь, совпало. Мне показалось, что я не наблюдаю, а сам сижу в «кукурузнике». Я попытался чувствовать то, что чувствует десантник, глазами которого смотрел. А он не смотрел – закрыл глаза. Сосредотачивается.

Мерный гул мотора позволяет уйти в медитацию. Взгляд внутрь себя. Ни одной мысли. Мозг полностью готов к приёму команд. Сердце замедляет свой ход. Мышцы расслаблены. Глаза закрыты, но это не сон. Это переход от состояния «Виталий» к состоянию «Шестьдесят