Сирийские мистики о любви, страхе, гневе и радости - Максим Глебович Калинин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Максим: Помните, мы иронизировали насчет исихастов – безмолвников, которые написали тома о своем безмолвии? Они не могли не писать, но часто просили не показывать их тексты широкому кругу читателей. Скажем, Иоанн Дальятский писал свои «Беседы» только для одного человека, родного брата, и не предполагал, что их будет читать кто-то еще, – это следует из послесловия, написанного самим братом.
Филипп: У меня тоже есть история про брата и успех. Лет десять тому назад я со своими братьями вел программу на телеканале «Дождь»[137]. В какой-то момент эта программа стала популярной – нас начали узнавать на улицах. Однажды я сел в такси, и таксист, уже когда я доехал до редакции, говорит: «Да не надо ничего платить – я тебя узнал. Спасибо тебе за твою работу, Тихон, ты лучший». В этот момент я почувствовал всю тщету сущего. «Меня зовут Филипп, Тихон – мой бра-а-а-ат», – хотел я прокричать таксисту, но он уже умчался в свою таксичную даль.
Максим: Да, в случае с Иоанном Дальятским тоже имеет место историческая несправедливость: мы знаем имя мистика, но не знаем достоверно имени его брата, хотя именно благодаря брату эти тексты до нас дошли[138]. Причем у самого Иоанна Дальятского не было ощущения, что он какая-то значимая персона, скромность его доходила до такого предела, что он во многих посланиях подписывался «свиньей».
Филипп: «Будь здоров, милый брат. Твоя Свинья».
Максим: Примерно так, да. Кстати, хотя Иоанн к публикации и к успеху явно не стремился, в итоге его за эту книгу посмертно осудили на соборе католикоса Тиматеоса[139]. И случилось это благодаря трем весьма успешным людям. Ефрем – глава кафедры Элама, раббан Моисей – учитель и, вероятно, основатель школы, и Абу Нух – секретарь правителя Мосула, важный чиновник в Аббасидском халифате, который потом стал секретарем католикоса Тиматеоса. То есть это были люди успешные и по церковным, и по светским меркам. И когда они увидели, что монахи читают эти тексты, они представили это на суд Тиматеоса и посмертно отлучили Иоанна Дальятского (и Иосифа Хаззайю вместе с ним). И вот здесь мы видим два образа успеха. С одной стороны – сирийские мистики, которых все читают, а они просят это не передавать, а иногда даже используют тайнопись, чтобы не всем были понятны их тексты. С другой стороны – успешные люди, сделавшие церковную и светскую карьеру, которые видят популярность мистиков и стремятся их задавить. Но задавить им не удается – эти тексты продолжают переписываться.
Филипп: А почему эти тексты казались опасными католикосу?
Максим: Я уже упоминал об этом, когда мы говорили о гневе: Тиматеос приложил много усилий к тому, чтобы легитимизировать христианство в Арабском халифате. Мусульманские законоведы удивлялись, насколько хорошо христиане знают Коран. Но им это было жизненно необходимо, чтобы отстаивать свои права. А вот мистики, не озабоченные высокой дипломатией, в своих сочинениях высказывали мысли, например, про отождествление человека с Богом, которые явно могли бы смутить благочестивого мусульманина. Кроме того, один из первых исследователей жизни Иосифа Хаззайи, Шерри, рассуждая о противостоянии Тиматеоса с мистиками, писал, что католикосу, наверное, было обидно: он вообще-то большой человек, церковный иерарх, а Прозорливцем (Хаззайей) называют какого-то непонятного Иосифа с дальних северных гор.
Филипп: То есть он просто завидовал его успеху?
Максим: Может быть. Вообще, в древних культурах популярности и широкой аудитории человека, претендующего на то, что он может рассказать нечто важное, придавалось такое же значение, как и сейчас. В еврейской традиции мудрецов, занимающихся Торой, призывали «умножать» себе учеников, чтобы знание о ней не погибло в народе: большое число последователей было залогом того, что учение выживет, а это, в свою очередь, считалось благом для всего общества.
Филипп: К слову, о благе общества. До сих пор мы говорили о личном успехе. А есть какие-нибудь истории, где речь идет о том, как мистики стремились к успеху ради целого общества?
Максим: Есть история не о самих сирийских мистиках, а о том самом католикосе Тиматеосе, причинившем столько неудобств нашим героям. В «Книге башни», восточносирийской богословской энциклопедии[140], есть рассказ[141] о том, как Тиматеос помог халифу Харуну ар-Рашиду – тому самому, который бродил переодетым по улицам Багдада в «Сказках тысячи и одной ночи». Однажды халиф разозлился на свою жену Зубайду и поклялся с ней развестись. Он сказал это в сердцах и сразу же об этом пожалел, но было уже поздно. Исламские законоведы сошлись на том, что развестись все-таки придется и повторно выйти замуж за Харуна ар-Рашида Зубайда не сможет. Супруги очень любили друг друга и переживали из-за этой ситуации. И тут католикос Тиматеос придумал остроумное решение. Он предложил Зубайде креститься у него, чтобы она таким образом как бы умерла для мусульман, а затем, «раскаявшись», обратиться обратно в ислам и тем самым начать все с чистого листа. Тут надо сказать, что, несмотря на относительную свободу христиан в тогдашнем мусульманском обществе, переход мусульманина в христианство карался смертью. Так, известны мученики того времени, которые из христианства обращались в ислам, а потом, раскаявшись, обратно в христианство, за что были казнены. Поэтому решение, которое предложил Тиматеос, было совершенно скандальное. Но оно сработало, история Зубайды «обнулилась», и она смогла заново выйти замуж за халифа.
Филипп: Это похоже на какую-то схему ухода от налогов.
Максим: Или на анекдот. Мы должны понимать, что этот рассказ отстоит на несколько веков от описываемых событий. Согласно «Книге башни», мусульманские законоведы одобрили решение патриарха. После этого Зубайда была благодарна Тиматеосу всю жизнь, помогала ему во всех его просьбах и даже поддерживала материально. Вот на что пришлось (или якобы пришлось) пойти католикосу – не ради личного успеха, а ради благополучия общины.
Филипп: Вы сейчас упомянули символическую смерть Зубайды, а я подумал, что категория успеха вообще-то в конечном счете связана именно со смертью и с тем самым страхом не успеть, о котором вы говорили вначале. Когда сирийские мистики наблюдали за чужими успехами, допустим даже религиозного характера – например, когда кто-то основывал свою школу или монастырь, – они переживали, что сами недостаточно стараются на своем пути?
Максим: Мистики вырывались из мельницы этого мира, где смерть определяет все. Исаак Сирин (следуя за Феодором Мопсуестийским) говорит, что поступки людей определяются давлением неизбежной смерти[142], а Христос освободил людей от страха смерти. Мистики исходили из того, что они выбрали главное – поставили на кон все ради самой успешной сделки. Внутри своего учения-торговли[143] (тагурты) они приобретали драгоценную жемчужину[144]. Из этой перспективы частные успехи или неудачи были не так важны. Тем не менее, мистики писали много и подробно. Они обращались отнюдь не только к тем, кто получил тот же опыт. Скажем, Исаак Сирин терпеливо разъясняет пути разума[145] тем, кто только желает достичь сосредоточения. Шем'он д-Тайбуте говорит о том, как людям, не имеющим мистического опыта, читать книги, его описывающие: воспринимая слова не как исчерпывающее и легкодоступное описание стоящей за ними реальности, а как дорожные знаки[146]. Такое двойственное отношение к своим сочинениям напоминает о том, как в Евангелии от Марка описан Иисус. Он идет из города в город, проповедуя и помогая людям, но после очередного исцеления говорит: «Смотри, никому ничего не рассказывай»[147].
Филипп: Получается, они делали что должно, не думая о результате своих трудов?
Максим: Современное общество заточено на результат, а у сирийских мистиков было представление, что у любого действия должна быть цель, – это немного разные вещи. У них было понятие «различение», по-сирийски пуршана (puršānā). Это предполагает, что ты понимаешь, зачем совершаешь каждое действие.
Филипп: Подождите, а что значит «зачем»? Какие KPI здесь могут быть?
Максим: Мы этого уже касались в разговоре про гнев. Например, для сирийской монашеской традиции большое значение имеет поклон до земли – то же, что у мусульман называется суджуд. Но ты
