Интимный портрет дождя или личная жизнь писательницы. Экстремальные мемуары. - Olga Koreneva

Вот, наконец, и кафе.

В ярких огромных окнах двигаются, словно рыбы в аквариуме, люди. Галка остановилась, стала вглядываться... Столики, столики...

А вот и мама. Там, в самом дальнем углу.

Как-то неестественно смеется. Усиленно курит. Вся в дыму. Слишком накрашена, это даже издали заметно. Рядом с ней... Да нет, это не отец. Рядом сидит кто-то моложавый, толстенький, в щегольском костюме цвета "маренго". Он вежливо улыбается, но то и дело взглядывает на часы. А мама все посматривает на дверь. Ясно, ждет свою Галку... Войти или не войти?..

Вот мама с наигранной лихостью закинула ногу на ногу, смяла сигарету, засмеялась. Очень эффектная поза. Толстячок любезно протянул руку к бутылке, наполнил бокалы. Мама явно не в своей тарелке, толстячок — тоже. Может, Галино появление разрядит обстановку? Нет, нет... Она отошла от двери.

Все было ясно. Отец не пришел, а вместо себя прислал сотрудника. Передать деньги, или просто свой горячий привет. Так бывало и раньше.

Галя вдруг повернулась и побежала прочь. Она чувствовала себя несчастной, заброшенной, ненужной. Совсем не нужен ей этот "отец"! Не нужен, и никогда она его больше не увидит. Никогда! Клятва!

Она бежала, не оглядываясь. Это было предательство. Мама ждет, а она... Ну и пусть! Пусть ждет! Не надо жить иллюзиями! Она, Галка, к черту посылает всякие иллюзии. Клятва!

Галка бежала, потом ехала в автобусе, потом снова бежала. Дома сразу ткнулась лицом в "свой" угол. Тот, с ободранными обоями. "Жалко маму, ох, как жалко. И обидно. И стыдно!"

Потом разделась и легла в постель.

Скоро пришла мама. Долго возилась у вешалки, вздыхала, оттирала бумажкой праздничные лакировки.

Заглянула в комнату, спросила веселым голосом:

-Галя! Ты что не пришла? Я ждала, ждала, да уж и ждать перестала.

-Собрание было, - уткнувшись в подушку, пробурчала Галка. - Производственное. Я хотела уйти, да не отпустили...

-Жаль! - мама вздохнула. - Все было о'кей! Отец спрашивал о тебе, очень хотел тебя видеть... А ты что-то рано легла. Устала?

Галя не ответила.

- Эх, ты... Ну, ничего, спи. Завтра рано вставать. Спи, коллега!

Х. Княжна Великая

90-ый год. В День Поминовения Усопших шли мы с омским бардом Валерием из Троицкого храма через Воронцовский парк. Я вспоминала покойных родичей, проговорилась о бабушке Ольге Николаевне и сболтнула ненароком тайну ее рождения. — Так ты же Княжна Великая! — ахнул Валерий.

—Каким образом? Ведь бабушка-то была байстрючка, то есть незаконнорожденная. В те времена такой способ появления на свет считался чем-то неприличным...

—Ты не понимаешь! — горячо воскликнул Валерий. — Дочь Великого Князя называется Княжной Великой. Внучка и правнучка, по законам генетики, тоже.

Я хохотнула.

— Ничего себе! Это бабушка-то, многодетная учительница, которая снесла в торгсин единственное обручальное колечко в обмен на парусиновые тапочки, одни на троих детей, чтоб по очереди в школу бегали, благо, учились в разные смены... Которая ночами стирала и штопала, потому что в другое время некогда. Ну и княжна, или княгиня, как там бишь?

—Это не важно, — возразил Валерий.

—Знаешь, — ответила я, — вот никогда мне в голову не приходила мысль про это самое генетическое начало. А ведь по линии дедушки, бабушкиного мужа, вся родня — из коробейников. Может, я еще и коробейница? За одно и генеральша, по деду с отцовской стороны, а по его бабке — разночинка-ленинка, «революционный держите шаг». Ну и ну, гремучая же смесь!

Я задумалась. Мне всегда казалось, что прошлое осталось в прошлом. С монархической эпохой истлели, как прошлогодние листья, мои прадеды и прабабки. В революцию, войну и послевоенное бытие канули бабушки с дедушками. В застое сгинули родители. А ведь я и сама совдеповка. Поротая, битая чем попало и по чему попало, привыкшая обивать пороги учреждений, клянчить у государства мизерные подачки и быть бесправной, как почти все. Зато у меня почетный титул матери-одиночки, гордой и неприкаянной (таких в Совдепии весьма уважают, видимо потому, что нас много) и «свободного художника» (в несвободной империи быть «свободной» — шикарно!) А может, я уже не «совдеповка», а «эсэнгэшка», уж коли мы числимся ныне в СНГ? Все мы теперь, значит, «эсэнгэшки» (ну и словечко, «эсэнгэшка» звучит почти как «мандавошка», в этом есть что-то привычно матерное, коммунальное, родное, с привкусом детства и подгоревших картофельных котлет)...

В памяти стали прокручиваться все мои жизненные неурядицы. Как меня под видом приема на работу пытался «оприходовать» один «очарованный странник», облеченный начальственной должностью. Как другой, подобный, предложил опубликовать в журнале мою повесть, назначил встречу в редакции в субботу почему-то, я решила, что они и по субботам трудятся. Но там вместо сотрудников оказался стол, заставленный бутылками и закусью, во главе стола красовался этот самый босс. Он решил «посотрудничать» со мной наедине, чтобы никто не мешал «редактировать» меня. Я тоже не стала мешать и ушла. Не сразу, так как пропал ключ, и уходить пришлось через окно...

— О чем задумались, княжна? — спросил Валерий. Голос звучал мягко, деликатно. Он обратился ко мне на «вы». Наверно, именно так Великий Князь разговаривал с моей прабабкой. А я даже не удосужилась узнать ее имя и происхождение. Знаю лишь, что она умела вышивать и плести кружева. В то время девицы эти занимались...

Я же ничего о них не знаю! Все это так далеко от меня! Да мне на все это плевать было!

Было, да. А сейчас?

Ну и что? Кому от этого легче? Мне, к примеру, не легче. Мне все равно... Или уже не все равно?

Какая же я княжна, да еще и Великая? Я даже не могу правильно пользоваться ножом и вилкой. Ножик я держу в кулаке — так удобнее, мясо всегда жесткое, не разрежешь, если нож держать иначе. А вилку я привыкла перекладывать в левую ладонь, чтобы правой покрепче ухватить ножик. Говорят, раньше это считалось верхом неприличия... Какие смешные условности! По-моему, мясо лучше всего есть руками, не раздумывая. А то, пока тыкаешь в мясо железом, кто-нибудь стырит с тарелки твой кусок, однажды в школьной столовой со мной был такой случай...

Вся эта бодяга, закипевшая в башке, навела на мысль о моем песике, который был, вроде, бельгийской овчаркой, судя по экстерьеру в раннем щенячьем возрасте, а когда подрос, уши вымахали как у осла. Хотя, в остальном вид, вроде, благородный. Но уши — словно крылья, взмахнет и, кажется, взлетит. Наверно, прадед у него был породистый...

... В конце-концов в России все закончилось великолепной фигней, все рассыпалось и перепуталось, монархисты, анархисты, социалисты, остались демократы, которые не знают, что такое демократия и копошатся, как тараканы в мусоропроводе...

— А ушки у вас, княжна, миниатюрные и розовые, словно лепестки прелестного цветка, — сказал Валерий. — Я всегда влюблялся в ушки, но таких хорошеньких и нежных...

—Какая пошлость, — возмутилась я. — А еще бард. Ушки у меня действительно аккуратные, также как ручки и ножки и остальные части тела, но мне от этого не легче, за это зарплату не платят. Даже если я к станку на заводе встану, все равно ничего не выработаю со своим остеохондрозом и вегет-сосудистой дистонией. А оставаться в писателях нынче голодновато, можно и концы отдать невзначай...

—Я не позволю погибнуть столь прекрасному созданию, позвольте предложить вам...

—Кошелек? Очень кстати, предлагай быстрей. Ты, верно, из прошлого века выпал в осадок, хотя по возрасту мы почти ровня.

Да нет, не из прошлого века. Он тоже советско-эсэнгэшный. Расчищающий кулаками себе путь. Провернутый через житейскую мясорубку. Ему пришлось похлеще, чем мне. Ведь он начинал с нуля. А я кой-чего знала о творческой публике и была подготовлена к некоторым гадостям, у меня с детства иммунитет... Но в тот день Валерий казался мне странным существом...

Мы дали круг по парку и опять очутились возле храма. Служба еще не закончилась. Храм был не совсем восстановлен, стоял в «лесах», и то, что в нем шли службы и был довольно большой приход, казалось удивительным. Валерий опустил сотенную в ящик с надписью: «на ремонт храма». Мне вдруг показалось, что это — ремонт России. А может, ремонт моей жизни...

ХI. Тень отца Гамлета

По воздуху промчался башмак и врезался в оконную раму. Задребезжало стекло.

— Убирайся вон из нашей квартиры! — закричала моя девятилетняя дочь и метнула в него второй башмак. — Нам с мамой без тебя хорошо было! Моя мама тебя не любит! Она моя мама, а не твоя!

— Пошла вон, стерва маленькая! — завопил в ответ мой благоверный и швырнул в мою дочь стулом. — Ольга, убери эту дрянь, пока я ее не пришиб!

Дочь побелела от ярости, подлетела к моему мужу и пнула его под коленку. Валерий свирепо отшвырнул ее. Она ударилась о стену, дико завопила...