Колыбельная белых пираний - Екатерина Алексеевна Ру

Впрочем, уже спустя несколько месяцев после свадьбы большинство людей из Вериного окружения все-таки приняли Кирилла. В конце концов, его природная, вечно растерянная мягкость растопила даже прагматичный душевный ледок Вериных знакомых. И они смирились с этим не слишком логичным, довольно внезапно заключенным браком.

Не смогла смириться только Алина.

С Алиной Кирилл учился на одном курсе, в одной английско-немецкой группе. Она всегда и во всем помогала ему с безропотным, бескорыстным обожанием. Исправно приносила ему домой конспекты пропущенных им лекций, делала за него домашние задания (когда Кирюше было некогда), искала материал для его курсовых работ в невыносимо душных, зеленовато-пыльных библиотеках, подкладывала ему из своей тарелки лакомые кусочки тушеной курицы в студенческой столовой. А после окончания института помогла ему организовать языковые курсы, став его «правой рукой». Вера подозревала, что на самом-то деле именно Алина с ее хваткой, с ее неизменной хлопотливой энергией, и была главным организатором курсов. При мягкости характера Кирилла это казалось чем-то если не очевидным, то уж во всяком случае логичным. И тем не менее Алина предпочитала оставаться в тени, отдавая пальму первенства Кирюше.

Этого безграничного, беззаветного обожания должно было хватить, по мнению Алины, для ответного чувства. Пусть даже не такого сильного. Но ответного чувства не было. Наоборот, Кирилл отплатил ей самой настоящей черной неблагодарностью. Вместо того чтобы хотя бы неустанно выражать признательность за все ее усилия, он неожиданно женился на не особо приветливой, не слишком привлекательной и почти не знакомой ему ученице курсов. На женщине, которая явно никогда не будет о нем заботиться так же, как заботилась бы она, Алина. Это обстоятельство казалось ей невозможной, невыносимой несправедливостью, бесчестным и необъяснимым предательством. И по чти каждый раз, когда Вера встречалась с ней взглядом, Алина словно наливалась изнутри мутной, глубоко затаенной, густо-красной обидой.

Впрочем, открыто свою обиду она практически никак не выражала. Разве что чуть заметной, скользковатой презрительностью в интонациях и нарочитой холодной сдержанностью. Но ни резкости, ни явного ожесточения никогда себе не позволяла.

Один раз Вера с Кириллом даже вместе пришли к Алине в гости. Примерно через два месяца после свадьбы. Вера идти не хотела, да и не очень понимала смысл неожиданного приглашения. Но Кирилл настаивал:

– Все-таки она моя боевая подруга, моя правая рука. Пойми, мне не хотелось бы портить с ней отношения. Пожалуйста.

И Вере пришлось скрепя сердце согласиться. В конце концов, ей тоже не хотелось портить отношения с Кириллом.

Едва переступив порог ее квартиры, Вера тут же почувствовала сочный дух земного, плотского уюта, слоеных пирогов, шкворчащих котлет, обжигающих струй сытого густого пара. Кухня и гостиная были залиты глубинным золотистым теплом абажурных светильников. И сама Алина была теплая, золотистая, уютная. Беспредельно, невообразимо телесная. От нее веяло здоровьем, кроветворным жаром, надежностью. При одном взгляде на нее становилось понятно, что на строительство этого добротного тела пошли только лучшие материалы. Алина резала хлеб, расправляла белоснежную скатерть, подавала блюда сдержанными, плавными и в то же время необычайно уверенными движениями. Внимательно следила цепкими горчично-медовыми глазами за наполненностью тарелок. В ее доме все явно было под контролем.

К Вере она обращалась ровным, подчеркнуто вежливым тоном. А с Кириллом разговаривала ласковым и одновременно бодрящим, хрустким голосом. От этого голоса создавалось впечатление, будто ты вышел прогуляться в морозный свежий день, в солнечную, разрумянившуюся, послеобеденную жизнь. И вот ты идешь по сверкающему скрипучему снегу, сквозь пятна зимнего солнца, дышишь ядреным жизнерадостным воздухом и все не можешь надышаться.

В какой-то момент Алина встретилась с Верой глазами и несколько секунд не отводила взгляд. И тогда Вера вдруг поняла, зачем ее пригласили на этот ужин. Своим взглядом Алина словно говорила ей: «Смотри, я лишь хочу показать тебе, насколько ты никудышна по сравнению со мной. Ты никогда не сможешь дать Кирюше то, что могу дать ему я. Ты не способна окружить его такой же заботой. Рядом с тобой он никогда не будет под надежной защитой чуткого, внимательного сердца».

И это, разумеется, было правдой. Вера не могла подарить трепетному, уязвимому, растерянно сводящему брови Кириллу ни капли земной, житейской опеки. Не могла создать для него уютного домашнего духа, который витал дома у Алины. И даже не пыталась хлопотать, суетиться, вертеться волчком ради Кириллова процветания. Даже не думала об этом.

Она могла лишь ощущать его тонкую ранимую материю, хрупкое нутро, душевный беспомощный сгусток тепла. Но не оберегать его от внешнего безучастного мира, не одаривать его беспрестанной самоотверженной помощью, в которой он, сам того не осознавая, остро нуждался.

Помочь она не могла.

Разумеется, рядом с Алиной Кириллу жилось бы проще, надежнее, несравненно мягче. Да, Вера напрочь была лишена телесной земной хлопотливости. Равно как и покровительственной энергии.

А еще Вера периодически ему изменяла. И дело было исключительно в тех самых крошечных солнечных цветках, которыми со дня знакомства с Кириллом зарастала ее душа. В теплой трепетной любви, в корне противоречащей всему телесному.

В студенческие годы у Веры было довольно много кратковременных, исключительно плотских романов. Из тех, что рождаются из внезапной волны желания, поднимающейся снизу живота, а затем, с откатом этой же волны, мгновенно погибают. Марьяна даже шутила, что «Верочка собрала целую коллекцию одноразовых шприцов».

К этим своим случайным, «одноразовым» партнерам Вера никогда ничего не чувствовала. Ни грамма хрупкой, чуть стыдливой сердечной привязанности. От близости с ними она испытывала бесхитростное, отнюдь не изысканное и очень уж физиологическое удовольствие. Как от погружения в горячую ванну после зимнего дня, насквозь пропитанного морозом. Или от куска слоеного, маслянисто-теплого пирога с сочной куриной начинкой. Но разве можно было ощущать подобное плотское удовлетворение с нежно любимым, трогательным Кириллом, который носил в кошельке календарик с подсолнухами и подкармливал привередливых дворовых котиков? Разве можно было вообще заниматься с ним этим самым?

Вера честно пыталась. Но каждый раз вместо удовольствия испытывала лишь мучительный глубинный стыд. Словно, прикасаясь к мужу Кириллу, она совершала что-то зазорное, очень неправильное, даже противоестественное. Словно сама, собственноручно срывала и комкала свои душевные солнечные цветки.

Сжимаясь внутри себя во время нелепого, невозможно постыдного совокупления, Вера пыталась говорить себе, что на самом-то деле все правильно, все так и должно быть. Пыталась думать, нащупать в голове что-то до сих пор неосознанное, нетронутое, чтобы понять, переосмыслить, успокоиться. Но ничего не получалось. И после вечернего мучительного стыда Вера долго не могла уснуть. Неподвижно лежала, ощущая влажно-овсяный вкус закушенной