Обыденный Дозор. Лучшая фантастика 2015 (сборник) - Сергей Лукьяненко

Сразу после укола электры всяк по-разному себя ведет. Какие смирно ждут этапа, другие с ума свинчивают – тем смирительную рубашку и в карцер. Не со зла, для порядка. Раньше после укола в общую палату складывали на сутки – пока Электра с организмом замирится. Сейчас, говорят, не допускают такого гуманизма. Дело отлажено, дозы подобраны, рука набита. А в результате все чаще случаются такие вот Алёшки с горящими глазами.

Если после укола мертвец кажется спокойным – не верь. Значит, все бури он переживает внутри себя. Электра впивается в упыряющийся организм, встряхивает его, словно стальными нитями окутывает мозг и пускает электрический ток.

Заряда этого хватит на месяц, а дальше электра станет мертвой, как и сам непокойник. Тут уж его ведут на карусель – заряжать новой Электрой.

– Облетев Землю в корабле-спутнике, я увидел, как прекрасна наша планета. Люди, будем хранить и приумножать эту красоту, а не разрушать ее! – голос доносится откуда-то издалека, словно бы по радио.

И другой голос, казенный, дикторский:

– Величайшая победа нашей науки, нашей техники, нашего мужества…

Майнц открыл глаза. Только моргнул – и едва не уснул.

Были они уже в узком воздухоходе прямо над медиками. Ползли на четвереньках.

Алёшка остановился, вгляделся вниз сквозь частую решетку. Видно там было не много: кусок коридора, прямо у эскулапской. Вдоль стен на койках по трое сложены были мертвяки, еще не заряженные, снулые. Если присмотреться, увидеть можно, как медленно шевелят они пальцами, как открывают рот в беззвучном стоне. Оставь таких на сутки – будут готовые упыри.

Промелькнула в коридоре равнодушная карлина туша, размахивая щупальцами.

Что-то неправильное было в Алёшкином взгляде. Точно упырей видел он впервые. Нелепость.

Где ползком, где волчком, добрались наконец до заброшенного погостного тоннеля. Над ним была река, и за ней – Балчуг.

Тоннель – земляной, укрепленный деревянными сваями. Строился когда-то как временный и, по обыкновенному строительскому безразличию, был забыт и не завален.

Газет осталось совсем мало, шли в темноте. Молчали. Майнц насчитал, что обед-то всяко пропустили, а вот к ужину поспеют, если удачно выберутся наверх.

Зашевелилась впереди земля, посыпалась мерзлыми комьями.

– Ну-ка, посвети, – сказал Майнц чуть слышно.

Алёшка послушно скрутил факел, чиркнул спичкой. Грязную, бледную, разглядел Майнц кисть руки. Медленно шевелилась она, щупая воздух.

Алёшка отскочил в сторону, неловко схватился за сваю, чтоб не упасть. Стал оглядываться по сторонам, размахивая горящей газетой. Майнц тоже осмотрелся, но без торопливости, с достоинством. Тут и там видны были где руки, а где и ноги, медленно, по-улиточьи шевелящиеся. Сверху глядел безумный пронзительно зеленый глаз.

– Докопались, голубчики, – прошептал Майнц. Зрелище это было печальное, но вполне ожидаемое. Алёшка смотрел пришибленно, от огарка газеты поджег следующую – опасался в темноте-то с упырями.

– Ну, ну, – успокоил его Майнц. – Не стой, пойдем. Знаешь, что за место? Погостный тоннель зовется.

Алёшка пошел по самому центру коридора, согнувшись втрое, чтобы случайно не коснуться ледяной упыриной руки или ноги. Майнца он вроде как и не слушал, но тому интересно стало рассказать:

– Сюда упырей свозили со всей Москвы, когда еще живые под землю не перебрались. А потом уже и подземных, тоннелем. Недолго, правда. Догадались потом наверх поднимать. А теперь, смотри – ползут, родимые.

Тут газета погасла, а новую Алёшка зажигать не стал.

Пошли в темноте, слыша ясно со всех сторон хрип и шорох скребущих упырей. Надо же, дивился Майнц, как быстро прогрызли землю. За несколько лет всего откопались, подлецы.

Трава. Зеленая. Солнце в глаза. Маленький белый кораблик идет по реке. Сейчас подняться, дойти до обрыва, да и прыгнуть в студеную воду. До самого песчаного дна дотянуться рукой…

И не совсем уснул, кое-как проскальзывает черная реальность, долбит, долбит: не спи, собака.

Открыл глаза он с тяжким вдохом, точно вынырнул из-под глади водной – ахтиандр…

Видит: Алёшка над ним склонился, догорающей газеткой в лицо светит. И будто вечность тут сидел. И смотрел напряженно так, выжидающе. Майнц поднялся, отряхнулся.

– Что ж ты, буратина эдакая, спать мне даешь? – спросил укоризненно, глядя Алёшке в глаза.

А глаза-то у Алёшки неправильные. Не бывает таких глаз у непокойника. Чистые, синие, ни пятнышка. Спросить? Так ведь не ответит же, гаденыш.

Левой рукой в кармане Майнц нащупал гвоздь – длинный, ржавый, давно еще припрятанный. Уж и не гадал, для какого дела снадобится. А вот смотри.

С ловкостью, на какую электры хватало, выхватил руку с гвоздем и полоснул Алёшку по щеке. Буратина дернулся, ухватился ладонью за рану, а у самого глаза телячьи.

– Руку отыми! – приказал Майнц. Алёшка замотал головой. Но уже сквозь пальцы просочилась, потекла по руке кровь. Красная, живая.

У непокойника крови нет. Вместо крови течет у него в жилах серебристая плазма – электра.

Зачем же ты, дурашка, живой в непокойники записался?

Я ведь как понял, что творится, – всю Подземь обошел. Вас искал. Потом в архивы зарылся: у них там, внизу, каждый непокойник посчитан. Да я б и убился, чтоб до вас добраться, только, говорят, у непокойника память отшибает начисто.

– Врут. Не начисто. Вот после карусели – да, отшибет.

– Это уж я заметил… Вы простите меня, Лев Давидыч, но что ж эта сука-карусель с вами сделала?

Майнц проигнорировал вопрос. А Алёшке ответов и не требовалось. Его прорвало. Непокойник с электрической горячкой – одно дело. Пациент непростой, но предсказуемый. Отвечай ему строго, держи в рамках, близко не подпускай – а там и карусель скоро, выправит эскулаповы ошибки. А с живым безумцем как поступать? Ничего не остается, кроме как слушать и кивать.

В подвале электростанции было сыро. На трубах собирался конденсат и медленно капал на земляной пол.

Зато здесь имелась лампочка. Майнц нащупал ее в темноте, вкрутил до конца – стало светло. Аккуратно сложил трухлявые половицы над лазом, присыпал землей, притоптал. Сколько времени внизу провели? Окошка в подвале не было, надобно наверх выбираться. Иначе никак не поймешь.

Отчего-то муторно было. Давило лапой какой-то черной, скребло. Спать хотелось неимоверно.

Надо выбираться. На свет. К своим, непокойникам.

Ан нет. Не так все просто.

Алёшка встал у лестницы. Брови сурово сдвинуты, глаза горят. Лицо злое.

– Я вижу, вы, Лев Давидыч, меня за безумца держите. Все киваете да молчите. Это ничего. Не верьте, ваше дело. А выслушайте до конца.