Встречи с искусством - Инна Яковлевна Кошелева

Всю классику я начала читать очень рано. Лет в десять-одиннадцать я уже «примеривалась» к Толстому и Достоевскому. «Братья Карамазовы» не шли, и я их откладывала в сторону. Был ли от этого вред. Если и был, то в одном: до какого-то срока роман меня пугал своей сложностью, казался скучным. Я прочитала его с некоторым опозданием, под нажимом друзей, но, с другой стороны, как приятно в зрелости обнаружить, открыть для себя книгу такого масштаба!

«Анну Каренину» прочла рано. Линия Анны, Вронского, Каренина меня в ту пору не взволновала. А Левин и Кити очень даже пришлись мне по сердцу. К роману я возвращалась много раз, и каждый раз мой жизненный опыт помогал мне обнаружить новый круг проблем, новые лица и мотивы трогали меня. Но то первое знакомство было особенно ярким. Кити и Левин на катке... Объяснение в любви. И эти отгаданные слова — написанные на стекле первые буквы. Разлука Кити и Левина. Их случайная встреча на проселочной дороге в предрассветный час...

Что я могла понять в свои десять лет? Что я знала в свои десять лет? Что я знала о любви мужчины и женщины? О человеческих отношениях, сложных и мучительных? Да ничего, конечно. Но самый аромат чувства я ощутила — на то Толстой и большой художник, чтобы донести его до каждого, даже до десятилетней глупой девчонки. Для меня это был первый урок общечеловеческой любви — урок поэтический, прекрасный, высокий. Именно он помог мне позже противостоять всем тем дворовым и классным «урокам», открывающим (а точнее — закрывающим) глаза на отношения мужчины и женщины. Толстой, именно Толстой, дал мне почувствовать, что главное в этих отношениях — состояние счастья и волнения, которыми отмечается подлинное чувство. Так хорошо, что прочла «Каренину» рано. Сейчас, когда мне (именно мне, женщине) предстоит упростить, сделать теплее такие сложные отношения, какие сложились у нас с Мишей, сохранить их чистоту, высоту, я читаю «Каренину» в четвертый или пятый раз. Не мы первые под луной целуемся, женимся, становимся близкими настолько, что дальше некуда».

На этом дневник обрывается. «Бумага не выдержала водопада чувств», — пошутила Марина. Скорее всего, это действительно так. А может, просто понеслось время с быстротой невероятной, просто отныне было некогда делать записи.

...Мы знаем, автор дневника Марина стала зрелым человеком. Сейчас у нее позади годы учебы и годы интересной работы. Есть семья. И, как мы видим, в мир взрослых девушка вошла с вполне сложившимся мировоззрением. Ее взглядам на мир предстоит развиваться и дальше, но какие-то основные ценности уже сложились, от них она не отступит. Честность, доброта, чувство долга, стремление посмотреть на любую коллизию широко и непредвзято — все при ней, могу вас заверить и потому, что близко знаю Марину.

И немалую помощь в этом ей, как мы убедились, оказало искусство.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

КАКОЙ ЖЕ СЛОН НА САМОМ ДЕЛЕ!

Вернемся на миг к двум предыдущим главам. Вспомним Зигзугу, эпикурейца Сашу, слезливую Верочку и всезнайку Машу. Вспомним Марину, с которой мы познакомились достаточно близко благодаря ее дневнику. Обращаясь к этому «жизненному материалу» для размышлений, мы не могли избежать хотя бы не прямой, хотя бы косвенной его оценки. Все мы сойдемся во мнении: в одних случаях (Саша, Кларисса, Вера, Маша) отношения растущего человека с искусством складывались не самым лучшим образом — они бесконечно прокручиваются, ничем не кончаются, в другом (Марина) — имеют прямой выход на становление личности.

Но попробуем от такой, довольно общей оценки «влияет — не влияет» пойти в глубь проблемы, уточнить для себя, чего мы, родители, ждем от встречи нашего ребенка с искусством. От конкретных примеров оттолкнувшись, взглянем на вопрос теоретически.

Попробуем представить себе такое: «вычеркнем» из истории какое-либо всемирно известное произведение искусства. Представим себе, что мы не читали бы (никто и никогда) шекспировского «Ромео и Джульетту», пушкинского «Онегина», толстовскую «Анну Каренину», не слушали бы Чайковского, не видели бы полотен импрессионистов. Или сбылась бы трагически-реальная ситуация: забылись, затерялись бы не на несколько десятков лет (как это случилось на деле), а на все времена нотные тетради Баха.

Как обеднели бы мы сразу! Сколько дум бы не передумали, сколько бы эмоций не изведали, сколько оттенков собственных чувств не осознали. То же чувство любви, самой разной — к Родине, к человеку, к женщине, к мужчине или к ребенку — сформировалось бы, мне кажется, у большинства из нас куда более плоским, менее разветвленным.

А представим совсем уже страшную картину: искусства вообще нет. Вместо книг, картин, пластинок — вакуум. И все мы сразу отброшены куда-то к обезьяне, к животному миру. С помощью логических объяснений можно научить правилам поведения, но разве нет их у муравьев? Можно передать другому метод сколачивания табуретки... Но как научить в этой ситуации человека чувствовать? А чувствовать — это значит понимать того, кто рядом, это действовать, исходя не только из своих потребностей и интересов, а с учетом внутренних побуждений других — друзей и недругов, близких и чужих (вот, оказывается, и всех людей, с которыми сталкиваемся, мы делим для себя тоже по эмоциональным признакам).

Лев Толстой, много и серьезно думавший о роли искусства в жизни общества, называл его способом общения людей «через посредство чувств».

Зачем нужно это общение? Только ради него самого, ради высокой возможности понять, откликнуться, испытать чувство потрясения, катарсиса, служащего толчком для духовного обновления? Помните, именно с этого вопроса начинали мы наш разговор — зачем оно существует, это искусство? Какие выбрать «единицы измерения» для оценки результата эстетического воздействия ? Как должно «сработать» произведение литературы, живописи, кино, для того чтобы мы все знали: искусство точно и хорошо формирует нашего ребенка? Здесь-то нам самое время вернуться к разговору о социальных функциях искусства, начатому на первых страницах этой книги.

Все мы знаем, что марксистская философия рассматривает человека как существо социальное по своей сути.

Свои человеческие возможности — способности, талант, желания — человек может реализовать лишь в совместной деятельности с другими людьми — в производственной, общественной. Он выполняет свои профессиональные функции, и в них заложена частица труда, необходимого обществу; на него ложатся определенные гражданские обязанности.

Эстетическая деятельность человека тоже имеет вполне определенное общественное предназначение.

Мы убедились, что это предназначение искусства не реализуется или реализуется в очень малой степени, если растущий человек потребляет искусство, проходя мимо его творческой сути. И, напротив, подлинная встреча с прекрасным, обернувшаяся трудом души и