Художественный символ в «Слове о полку игореве» - Александр Косоруков

Игоревский тип князя сложился давно, со временем утвердился на Руси и стал господствующим. Этому в решающей мере способствовали социально–политические условия, та стадия феодализма (усиление отдельных княжеств), которую тогда переживала Русь. Поэт зорко разглядел суть игоревского типа, понял его в историческом развитии и в перспективе, осознал его мощное губительное влияние на жизнь народа и судьбу государства и… ужаснулся. И решил бороться с теми, кто воплощает этот тип, решил развенчать дерзкую, но опасную для страны храбрость подобных князей.

Сам по себе, вне социально–исторической обстановки, Игорь не «тянет» на главный художественный образ гениальной поэмы. Но дело как раз в том, что тип Игоря–князя глубоко укоренился в реальной жизни, что он многолик и не во всех проявлениях антипатичен. Князь Всеволод могуч, смел, верен в боевом товариществе, дерзок, умел и опасен в бою, но неосмотрителен, не дальновиден. Великолепный воин, но плохой политик, слепо увязший в междоусобных распрях. Князь Рюрик — соправитель Святослава, государственный деятель, обладающий огромной реальной властью, воитель дерзкий, решительный, но слишком скорый на суд и расправу. И что самое опасное — это не прямо из «Слова, но из «былей того времени» — свои домениальные интересы он ставил выше государственных, а потому в конце концов оказался способным на варварский разгром Киева в союзе с половцами. «И Давыд» — князь, похожий на Рюрика, но более мелкий и эгоистичный, более корыстный и откровенно пренебрегающий общими интересами Руси. Двадцатипятилетний князь Роман, «надмерно сильный» боец, умелый полководец, храбрый и бесстрашный, волевой политик, но, как известно из истории, выпивоха, гуляка, буян в прямом смысле слова. Историками не описаны его авантюристические дела до 25 лет, но Поэт, видно, знал князя много лучше, ибо отгадал образ его будущих действий. Роман, зять Рюрика, в девяностых годах развязал десятилетнюю междоусобную войну с Рюриком, в которой победил, но запятнал честь клятвопреступлением и грубой местью Рюрику, его жене и дочери (своей жене). С годами, как показала жизнь, в противоречивой душе Романа усиливалось не патриотическое чувство, а жестокость удельного Сокола, защищающего и укрепляющего лишь своё гнездо.

О полоцких князьях Изяславе, Брячиславе и Всеволоде речь пойдёт позже. Сейчас достаточно отметить, что горячий Изяслав один защищал воинскую честь деда, а потому был разгромлен литовцами, и что родные братья покинули его.

Какие же князья не отнесены к «буйным»? Святослав III, Владимир Глебович Переяславский, Всеволод Большое Гнездо, Ярослав Осмомысл Галицкий, Ингварь, Всеволод и трое Мстиславичей. Из истории известно, что и Святослав, и Всеволод Суздальский, и Ярослав вели междоусобные войны и, следовательно, в этом были похожи на «буйных» князей. Истина требует сказать прямо, что в то время не было князей, которые не участвовали бы в межкняжеских раздорах. Но это не означает, что всех их необходимо отнести к игоревскому типу. Вопрос не сводится к случаям и к действиям, вынужденным обстоятельствами. Суть его заключается в линии поведения князя, в цели его политики. С этой точки зрения Святослав III, Всеволод, Ярослав и им подобные при всём различии характеров могут быть названы князьями–объединителями, собирателями Руси. В меру объективных предпосылок и социально–политических возможностей они проводили курс на консолидацию русских земель, на развитие экономики, ремёсел, культуры, строительство и укрепление городов.

Если бы призыв Поэта был услышан, и русские князья, преодолев разногласия, стали бы на путь создания добровольного военного союза в защиту Руси от внешних врагов, союза, основанного на принципе «все князья за одного, один за всех», тогда можно было бы с уверенностью сказать, что гибельный порочный круг был бы разорван в опаснейшем звене, и Русь была бы, наверное, спасена от ордынского ига. Тогда было бы обеспечено важнейшее условие её успешного экономического и культурного развития — внешнеполитическая безопасность и государственная независимость. Движущие силы, которые, по мысли поэта, могут сыграть конструктивную роль в образовании подобного союза — это патриотическое чувство сохранения, защиты «земли Русской», чувство мести врагам за прошлые и нынешние «обиды», понимание экономических выгод от побед над врагами, осознание многообразных отрицательных последствий от вражеских нашествий, а также личные особенности княжеских характеров. Все это — действительные мотивы, но достаточны ли они, чтобы прекратить главное зло — междоусобицу, чтобы расслабить её пружины, которые гонят Русь по порочному кругу?

11. Один ведь, один…

Верный своему взгляду на мир, Поэт в самых важных делах неизменно обращается за советом к Природе: а что скажет она языком Света и Тени? «Уже Сула не серебряными струями течёт к Переяславлю, и взбаламучена Двина у Полоцка под гиканье врагов». Мудрую «речь» Природы Поэт помещает непосредственно за призывом: «Загородите Степи Ворота!» Сула и Двина, пограничные реки на востоке и западе Руси, всем существом своим, загрязнённым, испакощенным, поруганным, тоже зовут князей к единению и отмщению. Их помутневшие воды символизируют несчастье, которое Тенью надвигается на Русь с противоположных сторон.

Трагедия неотступно идёт за междоусобицей князей, и «западная» поэма об Изяславе столь же поучительна, как и «восточная» -— об Игоре. Ее герой, пока неизвестный историкам князь «Изяславъ, сынъ Васильковъ», один принял бой с литовскими полками и потерпел сокрушительное поражение. Судя по обилию кроваво–красного цвета в изображении побоища, оно было жестоким: «Дружину твою, князь, птицы крыльями прикрыли, и звери кровь её послизали». Пронзительно беспомощная нота печали о воинах, звучащая в этом стихе, издаёт резонанс, в котором слышится голос гуманной души Изяслава. Трогательную, поэтичную самоэпитафию он произнёс в минуту истины, истекая кровью на поле брани — своих уже не было в живых, а враги, возможно, не стали добивать или не заметили смертельно раненного князя. Поэт с непререкаемой экспрессией усиливает мотив одиночества, впервые зазвучавший перед каяльским сражением: «Не было с ним брата Брячислава, ни брата второго Всеволода, и одиноко изронил он жемчужную душу сквозь ожерелье златое».

Братья виноваты! И вина возрастает оттого, что они не пришли на помощь (изменили?) человеку с «жемчужной душой», то есть с душой редкостной красоты, князю из одного «гнезда». Драма Игоря не была столь тяжёлой ни физически, ни морально — брат Всеволод и сыновья сражались вместе с ним против половцев и разделили его участь пленника. «Один ведь, один…» —этот пророческий повтор начинает и завершает элегию о преждевременной и неизбежной гибели героя–одиночки.

В песне об Изяславе мотив обособления, разъединения сил возвышается до трагической ноты предельного отчуждения, когда раскалывается род и семья, и брат оставляет брата в беде. Смерть неотвратимо завершает подобный социальный и психологический процесс взаимоизоляции важнейших жизненных структур.

Изяслав родствен Игорю по судьбе, но не по душе. Тем самым в объединении русских сил объективные обстоятельства, а не индивидуальные характеры выдвигаются Поэтом на первый план. Будет продолжаться междоусобища в условиях внешнеполитической угрозы — и трагическая смерть от руки врага настигнет князей не только с «буйной», но и с «жемчужной» душой. Поэт знает, что есть граница, за которой весь героизм и вся обособленно накопленная сила оказываются неспособными предотвратить трагедию князя, дружины и народа. Эта мысль заряжает новой энергией призыв к одиннадцати князьям объединиться и повести совместную борьбу с врагами во имя своего спасения и спасения Руси. Поэт побуждал их к активному созиданию обстоятельств, благоприятных для умножения сил Руси. В сочинениях лучших киевских мыслителей той поры мы не встретим столь глубоко верного, диалектического взгляда на взаимосвязь обстоятельств и судьбы.

«Прадедняя слава» так умножала силу черниговских полков, что они побеждали врагов лишь с «ножами засапожными». Но, учит Поэт, славу надо беречь— иначе она иссякнет. «Изяслав… погубил славу деда своего Всеслава, и сам пал от мечей литовских под щитами красными». Дорожить славой предков необходимо всем, а не кому‑то одному. Лишь тогда цель будет достигнута. Звон Изяславовых мечей «о шеломы литовьския» звонил и о его поражении, и о том ещё, что оно похоронило славу его «деда Всеслава».

На западе Руси, как и на востоке, подтвердилась простая истина, что добрыми намерениями ад вымощен. Изяслав гордо бросился в бой как раз во имя защиты имени своего деда. Но война требует расчёта соотношения сил и необходимого резерва, а тут вместо 10 Соколов лишь один ринулся на стаю Лебедей и, конечно, погиб сам и погубил свою дружину.