Мистерии (пер. Соколова) - Кнут Гамсун

Докторъ сѣлъ пить кофе въ сильномъ возбужденіи. Жена его переглянулась съ Нагелемъ и сказала со смѣхомъ:

— Господинъ Нагель поступилъ бы точно такъ же, какъ эта женщина. Какъ разъ передъ твоимъ приходомъ мы разговаривали объ этомъ. Господинъ Нагель не очень-то вѣритъ въ твою медицину.

— Вотъ какъ? Господинъ Нагель не вѣритъ? — замѣтилъ докторъ съ ироніей. — Впрочемъ онъ воленъ смотрѣть на это, какъ ему угодно.

Раздраженный, разстроенный озлобленный на этихъ скверныхъ паціентовъ, не исполняющихъ его предписаній, докторъ молча выпилъ кофе. Ему было неловко, что всѣ глядятъ на него. — Займитесь же чѣмъ-нибудь, двигайтесь, — сказалъ онъ. Но послѣ кофе онъ снова повеселѣлъ. Онъ поболталъ немножко съ Дагни, пошутилъ надъ своимъ лодочникомъ, человѣкомъ, возившимъ его къ больнымъ; вернулся въ непріятностямъ, испытаннымъ имъ въ качествѣ врача, и снова разгорячился. Онъ не въ состояніи забыть эту ошибку съ мазью; всюду грубость, предразсудки и кретинизмъ, все вмѣстѣ; въ общемъ это что-то ужасное, это невѣжество въ народѣ!

— Но, вѣдь, онъ выздоровѣлъ!

Докторъ готовъ былъ растерзать Дагни зубами, когда она это сказала. Онъ выпрямился. Онъ выздоровѣлъ, да; ну и что же дальше? Вѣдь изъ этого же не слѣдуетъ, чтобы не было въ народѣ вопіющей глупости. Онъ выздоровѣлъ, прекрасно; а что если бы онъ вмѣсто этого сжегъ себѣ кожу? Какой смыслъ оправдывать его ослиную глупость?

Это досадное столкновеніе съ деревенскимъ олухомъ, который выполнилъ навыворотъ его предписаніе и все-таки поправился, больше всего раздражало доктора и придавало обыкновенно такому мягкому взгляду его глазъ за очками самое свирѣпое выраженіе. Весь этотъ нелѣпый случай сбилъ его совершенно съ толку; изъ-за какой-то цинковой пластинки былъ онъ отставленъ въ сторону, оскорбленъ въ своемъ достоинствѣ и не могъ забыть этого, пока послѣ кофе не выпилъ еще стакана крѣпкаго тодди, Тогда онъ сказалъ неожиданно:

— Ну, Іетта, да будетъ тебѣ извѣстно, что я далъ тому человѣку, который везъ меня, пять кронъ. Ха-ха-ха! Отроду не видывалъ подобнаго парня; вся задняя сторона его штановъ отсутствовала; на что это за силища! Что за беззаботность! Ну, сущій чортъ! Онъ пѣлъ всю дорогу. Онъ твердо и свято вѣрилъ, что если бы ему стать на вершину Этунфьелля, то онъ могъ бы достать до неба концомъ своего удилища. "Тебѣ пришлось бы все-таки подняться на цыпочки", сказалъ я. Онъ ничего не понялъ, клялся и божился, что онъ можетъ встать на цыпочки не хуже всякаго другого. Ха-ха-ха! Слыханное ли дѣло! До того смѣшонъ, до того смѣшонъ!

Наконецъ фрейлейнъ Андресенъ встала, чтобы уходить домой, и всѣ другіе поднялись вслѣдъ за нею. Прощаясь, Нагель благодарилъ такъ тепло, съ такой искренностью, что совершенно обезоружилъ доктора, который послѣднюю четверть часа относился къ нему довольно недружелюбно.

— Приходите опять поскорѣе. Ахъ, скажите-ка: есть ли у васъ сигара? Закурите же съ собой на дорогу сигарку. — И докторъ всучилъ ему еще сигару.

Тѣмъ временемъ Дагни, уже одѣтая, стояла и ждала его на крыльцѣ.

VIII

Ночь была прекрасная.

Немногіе люди, встрѣчавшіеся на улицахъ, шли съ довольными лицами; на кладбищѣ еще шелъ человѣкъ, везъ тачку и тихонько напѣвалъ пѣсенку. Но все остальное было такъ тихо, что, кромѣ этого пѣнія, ничего не было слышно. Отъ дома доктора, стоявшаго на возвышенности, городъ имѣлъ видъ какого-то своеобразнаго, гигантскаго насѣкомаго съ множествомъ расчлененій, какого-то сказочнаго звѣря, распластавшагося на животѣ и во всѣ стороны простиравшаго свои лапы, рога и щупальцы; то тутъ, то тамъ пошевеливалъ онъ которымъ-нибудь изъ своихъ членовъ, или вбиралъ въ себя которымъ-нибудь изъ своихъ отростковъ, — вотъ какъ сейчасъ тамъ внизу, на морѣ, гдѣ маленькій узенькій яликъ безшумно скользитъ по волнамъ и подымаетъ рябь на черной водѣ.

Дымъ сигары Нагеля голубой струйкой подымался въ воздухѣ. Нагель уже впивалъ въ себя благоуханіе лѣса и травы, а вмѣстѣ съ тѣмъ его охватывало впечатлѣніе проникавшаго его всего чувства довольства, чувства особенной, крѣпительной радости, вызывавшей слезы на глаза и почти прерывавшей его дыханіе. Онъ шелъ рядомъ съ Дагни; она молчала. Проходя мимо кладбища, Нагель сказалъ нѣсколько лестныхъ словъ о докторѣ, но она ничего не отвѣтила. Наконецъ тишина и прелесть ночи такъ глубоко взволновали его, нахлынули на него съ такою страстью, что онъ едва могъ дышать и глаза его увлажнились слезами. Да, какъ величаво-прекрасны свѣтлыя ночи! Онъ сказалъ громко:

— Нѣтъ, вы только взгляните на эти хребты; до чего свѣтло они обрисовываются тамъ! Я такъ радостно настроенъ, фрейлейнъ, я прошу васъ, будьте снисходительны ко мнѣ, пожалуйста, а то я могу въ сегодняшнюю ночь надѣлать глупостей отъ чрезмѣрнаго счастья. А вы развѣ не чувствуете радости? Да, вы должны быть еще радостнѣе, слышите, что я говорю? Мнѣ бы такъ хотѣлось порадовать васъ чѣмъ-нибудь, всѣмъ, чего вы только могли бы пожелать отъ меня; повѣрьте мнѣ, - да, ахъ, Боже мой, какъ вы должны свято вѣрить мнѣ! Посмотрите на эти сосны, и на камни, и на земляныя кочки, и на кусты можжевельника, въ этомъ ночномъ сумракѣ — они кажутся сидящими человѣческими фигурами. А ночь чиста и прохладна; она не тѣснитъ сердце странными предчувствіями какихъ-то тайныхъ, всюду подстерегающихъ насъ опасностей. Не правда ли? Нѣтъ, вы не должны сердиться на меня, не должны: я такъ счастливъ! Ну, точно ангелы пролетаютъ черезъ мою душу и поютъ пѣсню. Я пугаю какъ?

Она остановилась, и поэтому онъ спросилъ, не пугаетъ ли онъ ее. Она взглянула на него своимъ синимъ, смѣющимся взглядомъ, потомъ опять стала серьезна и сказала:

— Я такъ часто думала о томъ, что вы, собственно, за человѣкъ?

Она сказала это, все еще стоя неподвижно и глядя на него, сказала голосомъ, звучавшимъ тихо и медленно. И въ продолженіе всего пути говорила она все тѣмъ же дрожащимъ, чистымъ голосомъ, полупугливо и полурадостно.

Тутъ начался между ними разговоръ, не прерывавшійся въ продолженіе всей дороги лѣсомъ, хотя шли они медленно, разговоръ, перескакивавшій съ предмета на предметъ, отъ настроенія къ настроенію со всѣмъ тѣмъ безпокойнымъ трепетомъ, который овладѣлъ ими обоими.

— Вы думали обо мнѣ? Въ самомъ дѣлѣ? Но я еще много, много больше думалъ о васъ. Я зналъ о васъ еще прежде, чѣмъ пріѣхалъ, я услышалъ ваше имя еще на пароходѣ; услышалъ случайно; я прислушивался къ разговору. А сюда я пріѣхалъ 12 іюня… да, 12 іюня…

— Ахъ, какъ?.. какъ разъ 12 іюня?..

— Да, и городъ былъ разукрашенъ флагами, мнѣ подумалось, что это волшебный маленькій городъ; вотъ почему я только и сошелъ на пристань. И тотчасъ же снова я еще больше услышалъ о васъ…

Она усмѣхнулась и спросила:

— Это ужъ вѣрно отъ Минутты?

— Нѣтъ, — возразилъ онъ, — я услышалъ, что всѣ любятъ васъ, всѣ любятъ и восхищаются вами… — вдругъ ему вспомнился теологъ Карльсенъ, который изъ-за нея даже лишилъ себя жизни.

— Вотъ какъ? Вотъ что вы слышали? Ну, только съ тѣхъ поръ, какъ я помолвлена, восхищенія уже осталось, впрочемъ, немного. Подумайте: за эти послѣдніе нѣсколько дней весь городъ словно перевернулся наизнанку: только двѣ-три подруги еще держатся за меня.

— Нѣтъ, вы навѣрно ошибаетесь.

— Ахъ, не подумайте, что это огорчаетъ меня, неужто въ концѣ концовъ вы это думаете?

Отъ этихъ словъ голова его закружилась, и онъ прервалъ ее:

— Развѣ для васъ дѣйствительно имѣетъ значеніе, что я о васъ думаю?

Онъ тотчасъ раскаялся въ томъ, что предложилъ этотъ навязчивый вопросъ; онъ покраснѣлъ отъ стыда и долго не могъ забыть о своей опрометчивости. Зато она ничего не отвѣчала ему и даже сдѣлала видъ, что ничего не слыхала. Она заговорила о судьѣ Рейнертѣ, который прежде былъ такъ внимателенъ и любезенъ къ ней — ха-ха-ха! — и котораго она тоже утратила, съ тѣхъ поръ, какъ помолвлена. — Вы вздыхаете. Вы только-что были такъ радостно- настроены? Не вздыхайте!

Нѣтъ, нѣтъ, все-таки! Онъ счастливъ. необычайно счастливъ.

Они посмотрѣли другъ на друга. Это "не вздыхайте!" еще звучало въ немъ, ласкало его какъ мягкая, нѣжная рука.

— Скажите мнѣ, - продолжала она, — вы въ самомъ дѣлѣ думаете о морскихъ офицерахъ такъ, какъ вы говорите? Вы все это дѣйствительно думаете?

— Да, все, положительно. Почему бы мнѣ этого не думать? Я восхищаюсь ими и всегда восхищался. Мнѣ нравится ихъ свободная жизнь, ихъ гордая осанка, ихъ мундиръ, ихъ свѣжесть и безстрашіе; они просто очаровательны. Большинство изъ нихъ при томъ же удивительно пріятные люди. И потомъ вотъ еще что: обыкновенно они очень высоко держатъ знамя своей чести; такъ рѣдко случается, чтобы между офицерами встрѣтился преступникъ. Да, это великолѣпные люди.

— Да, — сказала она про себя.

Затѣмъ она прошла нѣкоторое время молча, думая обо всемъ объ этомъ; но потомъ она опять заговорила:

— Нѣтъ, теперь давайте поговоримъ о васъ! Да, да! непремѣнно! Простите, можно мнѣ предложить вамъ одинъ вопросъ? Да, очень вамъ благодарна, несите мой зонтикъ. Только скажите: было у васъ что-нибудь съ судьею Рейнертомъ? Вчера вечеромъ вы просили у него извиненія въ чемъ-то, а сегодня вечеромъ вы не обмолвились съ нимъ почти ни однимъ словомъ. Развѣ у васъ уже такое обыкновеніе: обижать людей, а потомъ просить у нихъ прощенья?