300 дней и вся оставшаяся жизнь - Ирина Волчок

— Вот именно, транс… — задумчиво пробормотала Фрида. — Скорее всего так: заснула ты у него в доме ни с того ни с сего потому, что ты ему доверяешь. А вот судя по замене предметов и их функций… Слушай, Ин, а ведь ты его не любишь, и даже не влюблена. Тебе нужно телеканалы переключить, то есть, совершить действие с какой-то целью. Причем, цель определенная, а действие активное. Вместо этого ты бестолково возишься с заведомо негодным для этой цели предметом. Этот человек не «твой», Инночка, ни он тебе не нужен, ни ты ему не нужна. Только вы, дураки такие, этого еще не понимаете. На руку бы его посмотреть — я бы тебе еще точнее все сказала.

— А может, карты кинешь, Фрид, а? — робко попросила Инночка подругу. Та гадала виртуозно, но крайне неохотно, а если не видела необходимости — то вообще не соглашалась.

— Хорошо. Только ответь мне сначала на один вопрос. Помнишь посиделки наши последние? Ты сказала, что у тебя кто-то есть, вернее — был, в декабре. А новый шеф в вашу богадельню пришел, если мне память не изменяет, уже весной. Ну, после Рождества — это точно. Нестыковочка, а Лучинина? Мне как врачу или адвокату…

— Только правду, я знаю. Нет, Фрид, зимой был совсем другой человек.

— И где он сейчас?

— Не знаю, — беспомощно сказала Инночка.

— Ладно, молчи, сейчас сама все узнаю.

Фрида встала, шаль, упавшая с правого плеча, волочилась за ней по полу, пока она шла по комнате к старинному, довоенному еще буфету, кисти мели паркет, пока она доставала темную шкатулку, из нее — яркий сверток, и только из ткани — толстую колоду крупных, непривычных и очень затрепанных карт.

— Гадать надо в новолуние, на голодный желудок и при свечах. С двумя первыми пунктами у нас кризис. А вот свечи мы зажжем, почему бы не зажечь… — Фрида чиркнула спичкой, потом, подобрав шаль, бесшумно скользнула к выключателю. Сразу стало загадочно.

Фрида перетасовала колоду, подсунула Инночке подснять: к себе, Ин, левой рукой к себе, — и начала бросать на стол карты: то по две, то по три, беря их то сверху, то снизу. Заявила, что получается полная чушь, задула и вновь зажгла свечи, принесла и поставила на стол стакан воды, снова попросила подснять…

— Ну что, Инночка, — медленно начала Фрида, глядя на пестрый от карт стол. — Любишь ты всем сердцем одного человека, только странный он какой-то… Как ни кину — все он со смертью под ручку ходит, и туман… Не ему свою судьбу решать, и не предначертана она заранее, кто-то вмешаться должен будет. А с тобой все просто: вот рядом крутятся два короля, с одним у тебя прошлое общее и никакого будущего. Скорее всего, Славик твой, бывший муженек никчемный. И от него неприятности, как гречка, мелкие, да острые. С ним ты разберешься сама…

— Закажу, что ли? — разлепила высохшие от волнения губы Инночка.

— Зачем — закажу? Бумаги какие-то вижу, в общем, оставит он тебя в покое, это точно, кишка у него тонка против тебя. А вот второй король… Твой шеф брюнет? Брюнет, значит… Знаешь, Лучинина, он тебе очень хорошее дело сделает, один раз сильно поможет, и на этом любовь его невозможная закончится, уйдет он к женщине другой навсегда… А баба-то эта — ведьма. Не смейся, не в смысле характера, а так, способная. Только он сам к ней подастся, погорюет по тебе — и подастся. Давай теперь подальше заглянем, на перспективку, так сказать… Слушай, обалдеть можно! Ты, Инночка, дочь родишь, очень талантливую и красивую. И вот, смотри, любимый человек с тобой рядом, от него, стало быть, девочка-то! Так, а это у нас что? Быть не может…

— Что, что? — переполошилась Инночка.

— Ничего, не кудахтай… Дай-ка я на воду взгляну. Хотя, ты знаешь, вода — она страшная врушка, просто так врет, не по злобе, а для интереса… — Фрида приговаривала низким своим, с хрипотцой, голосом, и качала стакан. Вода в стакане кружилась водоворотом. И глядя на это кружение, Инночка, успокоилась, бег сознания замедлился, и слышала она теперь только Фридин голос, через раз разбирая слова:

— Вижу человека, половины лица у него нет, то ли волосы длинные завесили, то ли еще что… А та половина, которая есть — печальная, без надежды. Нет, и тут чепуха какая-то… Э, да ты почти под гипнозом! Давай очухивайся. Не могу гадать нормально сегодня… И знаешь, Ин, почему? Я думаю, что во все, что с тобой будет, во все, ну, во многое, я сама замешана, поэтому и сказать ничего не могу путного. Как прибор, который искажает картину эксперимента, — помнишь физику? Ужасно поэтическое выражение. Я из всей школьной физики только его и помню.

Фрида бережно собрала карты, обернула пестрым шелковым лоскутом, положила в шкатулку и отнесла в буфет.

— Я только насчет ребенка не поняла, — очнулась, как будто вынырнула из-под толщи воды, Инночка. — Какой ребенок? Мне тридцать три в этом году, ты забыла?

— Люди в пятьдесят рожают… С ребенком как раз все понятно и однозначно. А вот остальное? Ты из всего вышесказанного много чего поняла? Лично я первый раз человеку гадаю и не понимаю, что говорю. Ладно. Понятно, непонятно… Ты запомни, что тут говорилось. Кто предупрежден, тот вооружен.

Фрида уселась и замолчала, глядя на Инночку. Та уже хотела поинтересоваться, почему это подруга стала похожа на ученую ворону: косит черным умным глазом и ничего не говорит. И вдруг вспомнила: за гадание надо заплатить деньги, сколько угодно, хоть две копейки, только не одной монеткой. И если бумажки даешь, хоть десять тысяч за предсказания платишь, все равно монетки быть должны, и обязательно не одна. Чтобы не прогадать, не спугнуть удачу…

Инночка вынула кошелек, достала, не глядя, пару купюр и высыпала всю мелочь. Тут же вспомнила, что плату гадалке в «руку не дают, на стол, где гадают, не кладут», и отправила содержимое ладони в пустой цветочный горшок на подоконнике.

— Фрид, а почему ты гаданием на жизнь не зарабатываешь? Угадываешь ты классно, это мы все знаем, актриса ты замечательная… Из образа иногда выпадаешь, но это даже органично. Я реально как под гипнозом была, хоть и все помню.

— Дура ты, Лучинина. Я, между прочим, за эту твою угадайку завтра с мигренью свалюсь, килограмм таблеток съем.

— Так, может, не надо было?

— Мне лучше знать, надо или не надо. Давай я тебе лучше стихотворение новое почитаю. Сегодня набросала, сыровато еще… Рабочее название «Сто лет одиночества».

Фрида привычно прикрыла глаза и стала медленно говорить низким, хрипловатым голосом:

Хоть раз попробовать писать не о себе.Не о природе, и, конечно, не о вечном…Тогда о чем? Эпиграфом к стрельбеОб ангелах? О городе беспечном,Чей вид любим пока через прицел,А после лишь старинная гравюраЗакроет дырку на обоях мертвых телПустых домов? Так черная фигура,Причудливо переиначив свет,Изменит вместе с тем, что видишь, голос…Так к пристани седеющий корвет,Оставив вновь непокоренным чертов полюс,Устало подбредает. КапитанПланирует продать предавший парусКак раритет — частями, по кускам,Да так, чтобы обиды не осталось.А после мемуары — как судьбеСто лет подряд… Но неужели хочетсяПисать о чем то, но не о себеИ о своем столетнем одиночестве?

— Знаешь, Фрид, — после довольно долгой паузы, когда слышно было лишь потрескивание свечей, сказала Инночка. — У меня просто картинки перед глазами мелькают, когда я твои стихи слушаю.

— Это такое настроение. Что у тебя, что у меня. Весна, пора любви, даже Катька наша вроде с кем-то серьезно кружит…

После гадания тревога, порожденная необычным во всех отношениях сном, отпустила Инночку. Дочка… И любимый человек будет рядом… Половина лица белая, половина черная — интересно, что это значит? Она сначала подумала, что имеется в виду Витка после драки, когда она намазала его бодягой. Потом вспомнила «…то ли волосами занавешено» — и вдруг ярко представила слегка склонившееся лицо Генки с упавшей на лицо длинной густой темной прядью. Таким, каким она его помнила, — волосы действительно скрыли бы половину лица…

— От кобеля своего возвращаешься? Как он там, целоваться ему не больно уже?

Инночка словно с разбега влетела в каменную стену: перед ней стоял бывший муж.

Глава 23

Она вздрогнула. Но не от страха, а от неожиданности. Славик… В принципе, этого следовало ожидать. Она бы на его месте тоже явилась, только гораздо раньше: уголовный кодекс еще никто не отменял.

— Здравствуй, Андреев. Судя по вступлению, ты не извиняться пришел?

— А чего это ты такая борзая? Защитничек-то у тебя никудышный, как выяснилось…

Он знает, что Виталий не подал заявление в милицию, решила Инночка. Он же трус, если бы думал, что ему грозит статья, он бы уже на брюхе своем толстом извивался, прощения бы просил.