Привидения в доме на Дорнкрацштрассе - Оллард Бибер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Как ты себе это представляешь? Я должна буду продать дом? А куда я денусь?
Павел Николаевич привстал на постели, и Анастасия сразу же подсунула ему под спину еще одну подушку. Сказал:
– Ты знаешь о моей коллекции?
– Слышала от покойной матери о твоих побрякушках.
Севрюгин сверкнул глазами:
– Это не побрякушки. Помолчала бы, если ничего не понимаешь. Эти вещи стоят денег, и некоторые из них вполне приличных. На аукционах за них можно получить суммы, которые для многих людей могут представлять целое состояние. Особенно одна из них.
– И какая же?
Павел Николаевич закашлялся от напряжения. Уняв кашель, сказал:
– Сходи в мою комнату. Там под столом есть сундук. Открой его этим ключом, – Севрюгин засунул руку под матрас и протянул дочери ключ. – Справа сверху лежит предмет, завернутый в суконную тряпицу. Ты заметишь его сразу, я совсем недавно заглядывал в сундук и он там был. Принеси его сюда.
Севрюгин снова закашлялся, а Анастасия поторопилась в комнату отца. Когда вернулась, спросила:
– Этот, отец?
– Он, он. Разверни.
Павел Николаевич взял в руки канделябр и с восторгом его рассматривал, поглаживая слабыми пальцами.
– Анастасия, посмотри, какой красавец.
Дочь не разделила восторг отца. На ее лице не дрогнул ни один мускул. Сухо сказала:
– Как по мне, так ничего особенного. Наверное, даже не золотой.
Павел Николаевич возмутился:
– Золото, конечно, не чистое, но его доля в массе предмета очень даже приличная. А масса у него, сама посуди, фунтов двенадцать, – Павел Николаевич демонстративно взвесил канделябр в руках, но на этом не успокоился. – А посмотри, какое литье, какие ажурные все эти завитки, как филигранно выполнены подсвечники.
Дочь не обладала душой коллекционера, не могла оценить совершенство работы. Сказала:
– Наверное, все так, отец. Но состоянием здесь не пахнет. Сам посуди, проба золота плюс масса предмета – вот и все, что определит его стоимость. Согласна, ювелирность работы может удвоить стоимость. Так что деньги немалые, но это не состояние. Если распродать весь твой сундук, то даже это не будет состоянием.
Павел Николаевич обиженно засопел:
– Я еще не все сказал. Этот канделябр принадлежал последнему российскому императору, прежде чем был подарен им церкви Святителя Григория Богослова.
Выражение лица Анастасии заметно изменилось. По нему побежала легкая тень пришедшего осмысления сказанного. Даже ей стало понятно, что представляет для коллекционеров предмет с такой биографией. Сказала:
– Пожалуй, это меняет дело. Кстати, я что-то помню о той краже из церкви, – она вдруг запнулась от внезапной догадки. – Так ты что, отец, приобрел украденную вещь?
Павел Николаевич закашлялся и с трудом сказал:
– Получается, что так, Настя, – как в детстве назвал он дочь.
– Никогда бы не подумала, что ты на такое способен. Вы коллекционеры – просто одержимые люди, – она помолчала и добавила. – Просто сумасшедшие.
Павел Николаевич лихорадочно искал оправдания. Гримаса отчаяния исказила его болезненное лицо.
– Может быть, и так. Может быть, за это бог покарал меня, лишив двух близких людей. Кроме того я лишился собственности в России. Думаю, я заплатил достаточную цену, чтобы искупить свой грех. Случилось так, как случилось. Так что храни все эти мои "побрякушки", особенно этот канделябр. Может статься, что это поможет тебе в трудный час. И помни о существовании брата.
В комнате надолго повисла тишина. Севрюгин тяжело дышал, иногда ворочаясь на подушках. Анастасия тупо смотрела на белую стену. Все, что она услышала от отца, обрушилось на нее словно снежный ком. Она вдруг отчетливо почувствовала, что вот-вот останется одна. Одна в этой, в принципе, чужой стране, где еще ничего страшного не произошло, но признаки приближающегося хаоса витали в воздухе. Тяжело вздохнув, она встала и заходила по комнате. Ей казалось, что таким образом она сбросит с плеч тяжесть груза, неотвратимо давящего вниз и, казалось, готового сплющить ее хрупкое тело. Павел Николаевич не увидел, а скорее ощутил движение дочери по комнате. Подушка заскрипела под тяжестью ворочающегося тела Севрюгина. Он снова готов был говорить.
– Настя, ты собираешься выйти замуж? Тебе нужна опора в жизни.
– Подумываю, отец. Не знаю, правда, что лучше…
– Что ты имеешь в виду?
– Иногда опора, о которой ты говоришь, более в тягость, чем жить без всякой опоры.
– Это верно. Но все же…
– Собираюсь, отец.
– За этого Йоганна?
– А что? Тебе он не нравится?
– Он парень ничего, хотя и немец.
Анастасия тихо рассмеялась:
– Ты забыл, отец, что мы в стране немцев, а страна называется Германией.
Павел Николаевич подумал, что болезнь лишила его здравого смысла, что он уже несет всякую чепуху. Проскрипел:
– Я почему-то думал, что ты предпочтешь Ивана, сына русских эмигрантов, живущих на соседней улице.
– Нет, Иван слишком молод для меня. А с точки зрения имени – Йоганн это то же самое, что и Иван. Забыл?
Павел Николаевич слабо улыбнулся, соглашаясь с ее шуткой. Потом сказал:
– Может быть, так оно и лучше. За немцем тебе будет надежнее. Он здесь все же на родине. А в этой стране грядут перемены, масштаб которых мне еще не ясен. В тот миг Севрюгин еще не мог себе представить, что перемены коснутся всего мира и масштаб их будет сродни мировой катастрофе.
Через две недели бывший фабрикант из России Павел Николаевич Севрюгин умер.
Шел 1930-й год.
13
Анастасия Севрюгина все-таки вышла за Йоганна и стала носить фамилию Грюневальд. Йоганн, учитывая, что она живет в своем доме одна, перебрался к ней. До женитьбы он жил в доме с родителями, где кроме них жили еще два его младших брата и старая бабка Генриетта, мать отца. На имущество жены он не претендовал и ревизии его не подвергал. Работал он в коммерческой фирме и имел неплохой доход.
В 1940 году Анастасия, будучи уже не в самом благоприятном для деторождения возрасте, родила Йоганну сына. Роды по счастью прошли без осложнений, новоявленный отец был несказанно счастлив и дал сыну имя Оскар. Необъяснимым образом рождение сына Анастасией совпало с появлением сына у ее неполнородного брата Федора в России. Федор, как нетрудно понять, был намного моложе сестры, которую никогда не видел, как, собственно, и она его.
В тот же год, когда у супружеской четы Грюневальд появился сын, Анастасия, осознавая новую ответственность и политическую ситуацию в Германии, решила однажды поговорить с мужем. Начала она так:
– Йоганн, я решила тебе кое-что рассказать.
Он тревожно взглянул на супругу. Самым страшным для него оказалось бы признание в супружеской неверности.
