Будь нужным: Семь правил жизни - Арнольд Шварценеггер

Первое, что я подумал, – а почему же президент, губернатор, наши сенаторы, какие угодно сенаторы этого не знают? Хоть бы притворились, что участвуют в игре, а не засунули головы в задницу! Но я одернул себя: не время выкатывать претензии. Чего доброго, мое негодование против государственной беспомощности помешает мне помочь им найти решение.

А потом я стал задавать себе вопросы: как быстро мы сможем передать в этот фонд $1 млн? А развезти маски по всем местным больницам, куда я звонил? Человек из Flexport обещал, что в Штаты через три дня придет груз, в котором будут зарезервированные для каждой из клиник ящики с комплектами защитных средств. Я немедля позвонил в офис – и распорядился в тот же день перевести миллион в фонд помощи спасателям, ликвидаторам и парамедикам. В конце недели контейнеры с сотнями тысяч масок в каждом отправились по адресам.

Переключите передачу и отыщите что-то хорошее

Ученые-социологи не так давно выяснили, почему на неприятные вещи мы реагируем живее, чем на приятные, а на пугающие картинки и заголовки в интернете кликаем чаще, чем на милые. Надежды на успешный результат отнимают у нас меньше энергии, чем беспокойство о дурных последствиях. Даже слов для описания отрицательных эмоций у нас больше. У этого явления есть название: «негативная предвзятость», и ученые говорят, что это, вероятно, механизм, способствующий выживанию. Слишком многие из наших предков, которые больше думали о приятном опыте, чем о болезнях и опасностях, погибали, так что за последние 6 млн лет эволюции наш вид приобрел повышенную чувствительность к плохому. Мы носим в себе немало кодов из далекого прошлого, которые сегодня уже не так полезны, как когда-то, и этот, несомненно, один из них.

Он, если задуматься, полезен, но мне – скажу честно – не нужен. Для меня фокусироваться на негативном – пустая трата времени: я хочу не выживать, а процветать, чего и вам желаю. Потому и считаю, что всем нам нужно учиться принимать любые обстоятельства и менять ракурс, чтобы находить что-то хорошее, в какой бы ситуации мы ни оказались.

Знаю, не всем это дается просто. Мне повезло: я был таким всегда, сколько себя помню. Все мои друзья скажут, что одна из самых характерных моих черт – способность находить радость во всем, что я делаю. Все просто: оптимизм помогает мне жить. И вам, я знаю, способен помочь. Более того – он может вас спасти. Спросите толкового врача-онколога, и он скажет: покажите мне пациента с позитивным восприятием – и я покажу вам пациента с благоприятным прогнозом. Смахивает на магическое мышление, но онкологи лучше всех знают: если вы чувствуете, что не в силах повлиять на события, вы правы. Если же верите, что можете преодолеть несчастливые обстоятельства – не только выжить вопреки болезни, но и преуспеть благодаря ей, – вы тоже правы.

Я часто думаю о том, насколько иначе сложилась бы моя жизнь, не будь я таким позитивным парнем. В Тале, где я рос, я не каждый день ел мясо и обходился без горячего душа, пока не пошел в армию. День за днем я колол дрова и таскал воду – это достаточно неприятно зимой, но не вызывало никакого сочувствия у отца, чье детство было еще суровее. Кроме того, в доме Густава Шварценеггера ничего не давалось бесплатно. Даже еда. Двести приседаний – или сиди без завтрака. Ничто так не возбуждает аппетит, как натощак хорошенько поскакать лягушкой.

Все эти тяготы могли бы надломить меня. Отодвинуть образы Америки, которую я нашел в журналах и кинохронике, в недосягаемую даль. Выбить из меня стремление заглянуть за горизонт. Дома уж точно никто не поощрял мечты о жизни вдали от холмов юго-востока Австрии. По возвращении из армии меня ждала хорошая работа в полиции. Другие только мечтают о такой, говорил отец. Моего увлечения бодибилдингом он тоже не понимал и не одобрял, видел в нем эгоизм и самовлюбленность. «Почему бы вместо этого не наколоть дров? – советовал он. – Станешь здоровым и сильным и по крайней мере что-то полезное сделаешь…» Бывало и так, что, вернувшись со службы пьяным, он нас колотил. Те вечера были особенно тяжкими.

Я мог бы легко зациклиться на всем этом, но предпочитал видеть светлую сторону. Я всегда выбирал ее – признавал, что в абсолютном большинстве случаев отец все-таки был хорошим отцом, а мать и подавно всегда оставалась лучшей матерью. Ту жизнь не назовешь легкой или веселой, тем более по нынешним стандартам, но это была хорошая жизнь. Жизнь, в которой я многому научился, обрел свою страсть и призвание, нашел первых наставников.

Даже безоговорочно дурной опыт я предпочитаю помнить как важную часть того, что вытаскивало меня на свет, подталкивало вперед, сделало тем, кто я есть сегодня. Будь мое детство хоть на каплю светлее, вы, наверное, не читали бы сейчас эту книгу. Окажись оно на каплю мрачнее – тоже вряд ли: я легко мог провалиться в ту же кроличью нору алкоголизма, что и мой брат. Он в итоге поплатился за это жизнью, в 1971 г. пьяным попав в аварию.

Я многим обязан своему происхождению. Я – его часть и его продукт. Только благодаря этому опыту – всему целиком – я стал тем, кто я сегодня. На этот счет у стоиков был особый термин: amor fati. Любовь к судьбе. «Не желай, чтобы события происходили, как хочешь ты, – изрек великий философ и бывший раб Эпиктет, – но радуйся, что они происходят так, как происходят. Тогда ты будешь счастлив».

О том же говорил Ницше: «Моя формула для величия человека есть amor fati: не хотеть ничего другого ни впереди, ни позади, ни во веки вечные. Не только переносить необходимость, но и ‹…› любить ее»[14].

Чтобы достичь подобного, нужно поработать. Думать, глядя в лицо неприятностям и передрягам, «Да, это то, что мне нужно. То, чего я хотел. Мне это нравится» не вполне в природе человека. Странно: негативная предвзятость влечет нас к мрачному, но она же заставляет нас убегать, отворачиваться и отрицать трудности, когда они находят путь к нашему порогу. Если это не помогает, остается жаловаться. Этим грешат все – даже лучшие. Всегда. В большом и малом.

Всякий раз, оказавшись в дерьме и чувствуя, как внутри разгорается желание поныть и постенать, я останавливаюсь, перевожу дыхание и думаю: пора переключить передачу. И говорю сам с собой вслух, напоминаю себе, что нужно найти в ситуации светлую сторону.

В марте 2018 г. я оказался в одной из самых паршивых ситуаций, какие только можно представить: «минимально инвазивная» по плану процедура замены сердечного клапана обернулась полномасштабной операцией на открытом сердце и реанимацией. Хирург, менявший клапан, нечаянно проткнул мне сердечную стенку, так что пришлось срочно вскрывать грудь и исправлять ошибку. А заодно и клапан менять – дедовским способом.

Пойди все по плану, меня выписали бы через пару дней, а еще через пару дней я бы скакал как ни в чем не бывало. Потому-то и решился на операцию. Несколькими неделями раньше я познакомился с 90-летним дедом, который как раз недавно через это прошел, и выглядел он так, будто просто отдохнул в спа. Удачный момент, подумал я: клапан пора менять. Срок его службы – 10–12 лет, а мой поставили в 1997 г., когда я перенес первую операцию на сердце из-за двустворчатого аортального клапана. Это врожденный порок, и он может никак не сказаться до конца твоих дней, а может внезапно убить, как убил в 1998-м мою мать. Замену я откладывал: мешали дела и уверенность, что операции на сердце – по-прежнему нехилый геморрой. И вот мне сказали, что есть процедура не сложнее артроскопии. Это мне подходило как нельзя лучше, учитывая, что через пару месяцев предстояло лететь в Будапешт на съемки «Темных судеб». Я собрался лечь в больницу, потом недельку отдохнуть и возвращаться в зал – качаться к этим самым съемкам.

И вот я очнулся – с дыхательной трубкой в глотке. «Очень сожалею, Арнольд, – сказал врач. – Возникли осложнения. Пришлось вас разрезать».

Пока он объяснял, что произошло, у меня в голове вертелось немало разных мыслей и эмоций. Я перепугался: меня едва не прикончили. Я разозлился: теперь я стану огромной проблемой для продюсеров фильма. Я огорчился, вспомнив, сколько времени восстанавливался после первой операции на открытом сердце, а ведь тогда я был на 21 год моложе! И достаточно неприятно было услышать, что в больнице я останусь минимум на неделю, а без тренажеров – еще месяц. Меня не выпустят, пока я не смогу глубоко вдохнуть, не раздирая легких, ходить без опоры и опорожнять кишечник – или, как это назвал я, «объявить о победе» – без того, чтобы меня усаживали на унитаз и снимали с него.

Я уделил