Чужой среди своих - Василий Сергеевич Панфилов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сказав ещё несколько предложений на тему славного будущего выпускников поселковой школы-восьмилетки в деле построения Коммунизма, директор закруглился, передав слово завучу, промокая вспотевший лоб большим, не ко времени растрепавшимся клетчатым платком.
Не старая, но уже какая-то монументальная тётя с гранитным подбородком и «вечным» перманентом на массивной голове, сказав несколько идеологически выверенных слов, переключилась на дела школьные. Пообещав силами учителей и школьных активистов подтянуть за лето отстающих, она ввернула несколько слов про Комсомол и пионерию.
— Союз нерушимый… — захрипело из динамиков, и школьники, вместе с родителями и педагогическим составом, вытянулись, разом посерьёзнев. Не сразу понимаю, что гимн без слов[11], и что слова, навсегда оставшиеся в памяти после лета у двоюродной бабушки, возникают в моей голове, как бегущая строка в телевизоре.
После гимна взяла слово пионервожатая — крепенькая, профессионально бодрая деваха лет двадцати пяти, с кривоватыми толстыми ногами и в пионерском галстуке, буквально лежащем на полной груди.
Речь её изобиловала восклицательными знаками, пионерией и обязательством, от всех пионеров школы разом, хорошо учиться, хорошо себя вести, и в будущем стать достойными комсомольцами, чтобы достойно нести дальше красное знамя.
— Наша! Страна! — выкрикивала она почти каждое слово в отдельности, — Наша Социалистическая Родина! С!С!С!Р! Дала нам возможность! Жить! Учиться! Учиться, чтобы достойно идти по пути, проторенному для нас Коммунистической Партией!
«— Ну бред, бред же…» — кошусь по сторонам… но у многих слёзы, а уж ладони отбивали — не жалея!
— Эх, хорошо в Стране Советской жить! Эх, хорошо Страной любимым быть! Эх, хорошо Стране полезным быть, Красный галстук с гордостью носить!
Хор ребятишек, лет по десять от силы, пел довольно стройно и очень… очень старательно! Хлопали им, впрочем, тоже старательно, а родители, стоящие в стороне, с нескрываемой гордостью утирали слёзы. — Меряй землю решительным шагом, — дискантом выводит крохотный белобрысый солист с торчащими ушами, полупрозрачными на солнце, — Помни твёрдо заветы отцов, Знай один лишь ответ — Боевой наш привет: Будь готов! Будь готов! Будь готов! Будь готов всегда, во всём, Будь готов ты и ночью и днём! Чем смелее идём к нашей цели, Тем скорее к победе прийдём!
Хлопаю… и озноб по всему телу. Я не враг вам…
… но это не моя страна!
Остро, как никогда раньше, у меня проявился синдром самозванца и ощущение, что я здесь лишний. Всё будто выцвело, посерело, стало едва ли не чёрно-белым, и настроение, и без того далеко не блестящее, стремительно рухнуло вниз.
Но действо меж тем не закончилось, и, выстроившись колонной, мы сделали большой круг вокруг школы и школьного стадиона под патриотические речи директора, который в этот раз пользовался громкоговорителем.
— В едином строю… — хрипел динамик, — вы, молодые граждане СССР, идёте прямой дорогой к Коммунизму! Путь ваш открыт и ясен на много лет! Вы…
… я иду вместе со всеми, стараясь шагать в ногу. Былой торжественности момента уже нет, в колонне переговариваются, смеются, кто-то уже сместился в сторону приятелей, идя не по росту.
Взрослые, часть которых за каким-то чёртом увязалась следом, оживлены, умилены и кажется, подогреты. Не все, но мужская четвертина разговаривает излишне оживлённо и громко, помогая в разговоре руками на зависть иному итальянцу.
Промаршировав по окрестностям минут пять, вернулись к школе, снова собравшись в подобие строя. Но в этот раз народу, кажется, несколько поменьше…
— Ребята! — звонким, нарочито девчачьим голосом воскликнула пионервожатая, — Торжественная часть нашего мероприятия завершена. Сейчас вы, вместе с вашими родными, можете увидеть праздничный концерт, подготовленный силами учеников и педагогического коллектива!
— Поскольку погода сегодня прекрасная, а зрителей много, — так же звонко продолжила дебелая девица, — было решено провести его на улице!
«— Хор мальчиков-зайчиков» — вяло подумал я, вместе со вместе со всеми аплодируя выстраивающейся перед нами детворе. Лопоухий солист, щербато, но очень искренне улыбаясь и весело толкаясь с товарищами, протолкался чуть вперёд.
— Коричневая пуговка
Валялась на дороге,
Никто не замечал ее
В коричневой пыли.
Но мимо по дороге
Прошли босые ноги,
Босые, загорелые
Протопали, прошли…
Не переставая петь, ребята затопали, с непосредственным детским энтузиазмом оживляя песню и весело косясь на грозящую им пальцем немолодую учительницу, с трудом скрывающую улыбку.
— Ребята шли гурьбою
Средь запахов цветочных.
Алёшка был последним
И больше всех пылил.
Случайно иль нарочно —
Того не знаю точно —
На пуговку Алёшка
Ногою наступил.
После все перипетий, благодаря пуговке был найден японский шпион, а школьник Алёшка получил от всех большой почёт и пуговку в коллекцию.
Спев ещё несколько песен, ни одна из которых не была мне знакома, и получив свои минуты славы, детвора с писком разбежалась. А нас ждали отрывки из пьес от театрального кружка, акробатические этюды, вальс «Манчжурские волны» на баяне от нервно потеющей девчушки с бантами больше её головы, матросский танец «Яблочко», чечётка и «Барыня», порадовавшая старшее поколение.
Долго, впрочем, праздничный концерт не продолжился… если верить часам.
Минут через сорок, объявив об окончании мероприятия и напомнив всем, что вечером, но случаю столь знаменательного дня, состоятся танцы, нас отпустили.
— Не расходимся! Не расходимся! — засуетилась Татьяна Ильинична, заспешив к нам. Постоянно оглядываясь, она повела нас в класс, и мы послушно потянулись за ней, как гусята за гусыней.
Вдохнув полной грудью тот неуловимый, но явственный запах школы, я не ощутил никакой ностальгии, а напротив — тянущую душу тоску… Будто ожили давние кошмары о возвращении в школу, необходимости снова садиться за парту, выполнять домашние задания, отсчитываться перед родителями и выслушивать нотации учителей.
Нет права на собственное мнение, а есть одни обязанности… и детство, которое, как известно, самая счастливая пора…
А здесь, как я уже успел убедиться, диктат школы, да и взрослых вообще, возведён едва ли не в абсолют! Не говоря уже о пресловутой общественности, и, мать её, идеологической составляющей! Жить в таких реалиях мне будет ой как трудно…
— Дети… Дети! — привлекая внимание, классная руководительница похлопала длинной указкой по столу, — Садитесь на свои места!
— Миша, — не сразу понимаю, что она обращается ко мне, — а ты садись за первую парту!
Помедлив, пересаживаюсь напротив неё, за непривычную парту с углами и откосами, изрезанную разными разностями, и, покосившись по сторонам, складываю руки перед собой, полуприкрыв глаза.
