Среди ночи - Роберт Кормер

Она лишь смотрит на меня, полными ужаса глазами, в которых есть еще что-то, не поддающееся описанию. Ее губы сжимаются, а щеки впадают. Ее лицо — будто маска, скрывающая ту Лулу, которая гладила меня и целовала, которая щекотала меня и смешила забавными историями.

Той Лулу давно уже нет.

И вот новая Лулу, которая меня будит среди ночи, заставляет меня прятать то, что я пишу, и что не надо ей видеть.

4

С приближением Хеллоуина цветовая палитра в Барстофе стала оранжевой из-за огромного количества тыкв, черной от ведьм и белой от приведений. Сентябрьская жара уступила прохладе октябрьских дней и ночей, порывистым ветрам, срывающим еще не опавшие листья, и низким серым тучам. Дождя пока еще не было, и пестрые хороводы сухой листвы кружились над тротуарами и уже не зелеными газонами.

Дэнни вышел из автобуса и, небрежно пиная листья, направлялся домой по выложенной «кирпичиком» дорожке. Он с неприязнью морщился при виде тыкв у входных дверей домов. Особенно его раздражали вырезанные на них «наводящие ужас» мордочки. Он вспомнил, как отец выгребал начинку из тыквы и с каким-то нездоровым усердием вырезал глаза, нос и редкозубый рот. А помещенная внутрь горящая свеча придавала тыкве своеобразную «приведенческую» жизнь. Он подумал, не слишком ли он повзрослел для того, чтобы попросить отца вырезать ему тыкву еще и в этом году.

Проходя мимо магазина «24 часа» он заметил, что у кассового аппарата стоял не Дейв, а мистер Тейлор. Разочаровавшись, он развернулся и пошел домой. Он посмотрел на часы: на них было два сорок шесть. Можно было не спешить. Лулу всегда звонила где-то между тремя и половиной четвертого — не раньше и не позже.

Когда, подумав о Лулу, он поднимался на крыльцо, он почувствовал, как участился его пульс. Он открыл дверь, и его чуть не стошнило.

Позже он не был уверен, что было первым: жуткий запах или вид наваленной на ступеньки кучи. Скорее всего, и то, и другое. Еле стоя на ногах, он держался за перила. У него уже не было сил удержать в себе рвоту. Он знал, что с того самого события прошло уже двадцать пять лет, и в преддверии этой годовщины ничего особенного не произошло, кроме как за прошедшую неделю было два ночных телефонных звонка и письмо, которое, даже не прочитав, отец изорвал на мелкие кусочки и выбросил в унитаз. В газетах также не появилось ничего нового, как и снова не объявился тот самый репортер из «Викбург-Телеграмм», к тому же не было никаких упоминаний о тех событиях по радио или телевидению. И лучшее из всего, что могло произойти, так это его разговоры по телефону. С ней. Этот голос и эти слова. В глубине души он надеялся, что с началом их бесед по телефону прекратятся все эти пакости.

Но то, что он нашел на лестничной клетке, его насторожило.

Что дальше?

Прежде, чем подумать об этом, он поспешил убрать кучу дерьма, пока не вернулись с работы его родители.

Он спустился в подвал в поисках того, в чем можно будет все это вынести. Под лестницей он нашел пустую коробку из-под обуви, изогнул ее так, чтобы она стала похожа на мусорный совок, в который он сможет все это сгрести, а затем поднялся наверх, чтобы собрать этот устрашающий и зловонный знак, который все еще его ожидал.

Глубоко набрав в легкие воздух, он собрал все в коробку, что вышло у него не с первого раза. Он старался на это не смотреть и не дышать, чтобы не вдыхать невообразимый аромат, исходящий от этой кучи. Он знал, что затем ему придется отмывать остатки щеткой и мылом.

Он стоял, держа в руках коробку, от которой исходили невообразимые запахи, и думал: «Что теперь с этим делать?»

Проще всего оказалось сбросить все в унитаз и спустить воду, отмыть ступеньки старым тряпичным ковриком, который раньше был в прихожей, скинуть его и коробку в полиэтиленовый пакет и выбросить в ближайший, стоящий у тротуара мусорный бак.

Вернувшись в квартиру, он, как обычно, ждал телефонный звонок. Он не стал есть. Его желудок все равно ничего бы не принял, но в ожидании голоса Лулу в телефонной трубке его сердце колотилось изо всех сил.

Он сел в отцовское кресло рядом со столиком, на котором стоял телефон. Он снял с руки часы и положил их рядом с телефоном, чтобы можно было видеть время. Прямоугольные циферки показывали 3:09.

Телефон уже мог бы и зазвонить.

3:16.

В квартире было тихо, как в музее.

3:21.

Может в этот день она не позвонит? Может, позвонит только через два или три дня?

Ему не сиделось. Он встал, подтянулся, зевнул (это был зевок скуки), подошел к двери ведущей на веранду, открыл ее и выглянул наружу: вдруг там есть еще какое-нибудь «напоминание»? Как только внутрь ворвался свежий воздух, он содрогнулся от одной лишь мысли о запахе дерьма.

Он вспомнил, как в одной из прошлых бесед Лулу ему рассказала о людях, которые не хотят оставить его отца в покое.

Опустошающие мысли последовали одна за другой:

Не Лулу ли наложила кучу дерьма им под дверь?

Не ее ли дерьмо он спустил в унитаз?

Нет, этого не может быть.

Она не могла совершить такое.

Не Лулу.

«Лулу…»

Он произнес ее имя вслух, и ему понравилось, как оно звучит. Поначалу она не хотела называть свое имя, что делало ее звонки еще таинственней. Но потом, все-таки, она представилась.

Она дразнила его, называя то по имени, то по фамилии. Как она говорила, что ей больше нравилось произносить «Кольбэр» нежели «Колберт». ««Колберт» звучит тяжело и грубо, а вот «Кольбэр» — это мягко, по-французски…»

Ему ее голос показался привлекательным, манящим, а она сама — чуть ли не самой «сексуальной» особой на свете.

Оживившись, он сказал:

— Вы знаете мое имя, но я не знаю вашего…

— Ты хочешь знать, как меня зовут?

— Да.

— Это делает меня счастливой, Дэнни. Я могу почувствовать, что я что-нибудь для тебя значу — не просто голос.

Возбудившись и засмущавшись, и удивившись тому, что он возбудился и засмущался, он сказал:

— Мне нравится с вами общаться.

— Мне с тобою тоже, И если честно, то ты мне нравишься, Дэнни.

Он считал, что она старалась избежать ответа на его вопрос, на самом деле, ей не хотелось, чтобы он знал, как ее зовут.

Но ему пришлось удивиться.

— Лулу, называй меня Лулу и обращайся ко мне на «ты».

«Называй меня Лулу…»

— Тебя так зовут или это лишь прозвище?

— Лулу — это мое особенное имя. Только близкие мне люди могут так ко мне обратиться. И ты мне тоже близок, Дэнни, даже очень…

Будучи уже сильно возбужденным, он подумал о самом себе: «Что здесь происходит, и что со мной?» — он не мог говорить.

— Дэнни, ты еще здесь? Я слышу твое дыхание. Ты в порядке? Я сказала что-нибудь плохое?

— Нет, — ответил он. Это короткое слово застряло у него в горле, когда он снова попытался взять над собой контроль.

Она всегда говорила мягко и бездыханно, будто на свете не было никого, кроме нее и ее собеседника, будто они были друзьями — нет, не друзьями, а чем-то большим, будто они делились самыми своими сокровенными секретами. У нее был густой, дымчатый голос.

Она превращала скучный день в танец, простые ординарные вещи в нечто захватывающее, как в сентябре.

Она грустила по сентябрю, потому что сентябрь остался в прошлом.

— Будто от тебя ушла любима женщина, — сказала она.

— Женщина?

— Да. Сентябрь похож на женщину — прекрасную, чувственную. Ты понимаешь смысл этого — чувственная женщина, Дэнни?

— Конечно, — ответил он, и у него в груди снова запрыгало сердце: чувственная женщина — это та, которая, появляясь перед твоими глазами, завораживает своей красотой. Он сердцем ощущал, что Лулу просто обязана быть прекрасной, а значит и чувственной.

Голос Лулу был таинственным и гипнотизировал его: «…ты засыпаешь, засыпаешь…» Но он не засыпал, даже наоборот, он чувствовал бурное возбуждение, все становилось ясным, прозрачным, каждой клеточкой своего тела он впитывал ее голос и ее слова, которые становились похожими на сжатую пружину, которая стремится расправиться и улететь куда-нибудь в пространство.

— Октябрь — это также женщина, Дэнни, но она — ведьма или привидение. Я не люблю октябрь, ненавижу его, потому что он заканчивается Хеллоуином, — в ее голосе вдруг проявилась горчинка, он стал холодным, пробирающим до костей. А затем снова теплым и играющим: — Как ты думаешь, Дэнни, на какой месяц похожа я?

Он подумал о морозном январе и о жарком июле, о влажном апреле и о горячем августе. Ему самому стало жарко, и он вспотел, будто внезапно нагрянул август. Он проглотил твердый комок и сморщился. В ответ из него не изошло ни слова.

— Я надеюсь Дэнни, что ты подумал, что я — женщина-сентябрь и отнюдь не февраль — морозный и скользкий.

— Сентябрь, — сказал он, запнувшись на этом слове. Сердце затрепетало, будто сентябрьский лист на ветру. Собрав в себе все силы, он, наконец, произнес: — Да, конечно же, сентябрь.