Современный кубинский детектив - Луис Рохелио Ногерас

Они дошли до Капитолия. Становилось холодно; Эгоскуэ засунул руки в карманы своей темно-синей куртки, Кабада — в карманы плаща. Они шли в нескольких шагах друг от друга, не глядя один на другого. Иногда кто-нибудь из них останавливался у витрины или пересекал наискосок улицу, чтобы почти сразу же вернуться на ту сторону, по которой шествовал Двадцатка со своим приятелем. Временами Эгоскуэ бросал взгляд на затянутое тучами небо, прикидывая, что, если дождь усилится, их подопечные, скорее всего, постараются где-нибудь укрыться, например в кафе или в подъезде, и, возможно, раздумают идти туда, куда шли, если, конечно, у них была определенная цель.

Эгоскуэ боролся с желанием закурить. Мощный, широкоплечий, он выглядел еще внушительней Кабады. Ему было под сорок, и его очень черные, подстриженные ежиком волосы уже кое-где будто бы присыпало пеплом. Черты лица были резкие, глаза маленькие, проницательные. Эгоскуэ хорошо стрелял, знал приемы каратэ и мог одним ударом расколоть кирпич. Он был надежным и исполнительным сотрудником, улыбался редко, говорил, только когда это было необходимо, и отличался редкой дисциплинированностью. Товарищи знали, что во времена тирании он подвергался пыткам: в течение нескольких часов его стегали плеткой, избивали ногами, а он спокойно смотрел на своих палачей и не произнес ни слова. Было у него и еще одно достоинство: он трезво оценивал свои возможности, знал, что ему по силам, а что нет. Эгоскуэ не обладал ни блестящими дедуктивными способностями Романа, ни сообразительностью Сьерры, но его трезвый ум в конце концов всегда находил выход из любого положения. Пожалуй, больше общего у него было с Кабадой, и, быть может, поэтому ему нравилось работать в паре с молчаливым и решительным сержантом.

Сейчас Эгоскуэ не спускал глаз со спины человека, который шел рядом с Двадцаткой и которого он впервые увидел час назад. Это был довольно приземистый крепыш с широкой грудью и мощной шеей. Сквозь очень короткие волосы просвечивала кожа, испещренная небольшими шрамами и удивительно белая для такого смуглого человека. Его туповатая, какая-то расплывчатая физиономия резко отличалась от живого, подвижного лица Двадцатки. Эгоскуэ отметил про себя, что человек этот, по всей видимости, принадлежит к тем забиякам, у которых постоянно чешутся кулаки и которым не важен исход драки, лишь бы подраться.

За Двадцаткой Эгоскуэ следил уже добрых три часа. Около двух он сменил Тощего Луиса, того самого агента, который вышел на Двадцатку, полдня прокараулив его в районе Прадо.

Встретившись с Луисом Гарсиа у здания Бакарди, они стали прогуливаться по Монсеррату, не упуская из виду стеклянную дверь кинотеатра «Актуалидадес», куда за несколько минут до этого нырнул Двадцатка. Так продолжалось до половины четвертого. Наконец Двадцатка вышел из кинотеатра в толпе, которая медленно растекалась в направлении улиц Сан-Хуан-де-Дьос и Эмпедрадо. Тощий Луис незаметно указал на него Эгоскуэ, и тот, лишь мельком взглянув на Двадцатку, навсегда запечатлел в своей памяти его лицо и фигуру.

С половины четвертого до пяти Двадцатка несколько раз прошел всю Прадо из конца в конец, а Эгоскуэ за это время изучил не только каждую черточку его лица, которое узнал бы теперь из сотен других, но и походку, и характерную привычку почесывать затылок левой рукой, на безымянном пальце которой не хватало двух фаланг.

Однако за все это время Двадцатка не сделал ничего такого, о чем стоило бы сообщить: несколько раз останавливался в разных местах выпить кофе, заглянул в кинотеатр «Фаусто» посмотреть, что там идет, съел пирожное в кондитерской на улице Сан-Рафаэль, посидел в Центральном парке, зашел в вестибюль гостиницы «Инглатерра» и переждал там дождь, который то усиливался, то едва моросил, но не прекращался ни на минуту. У входа в «Фаусто», в вестибюле гостиницы и на Мансана-де-Гомес перебросился несколькими словами со случайными людьми. То ли у него было какое-то дело, то ли, наоборот, он слонялся от нечего делать. А возможно, и искал кого-то. За все эти часы непрерывного хождения Эгоскуэ ни разу не заметил, чтобы он говорил с кем-нибудь больше двух минут. Двадцатка напоминал бродячую собаку, всегда держащуюся особняком и разгуливающую по одной ей ведомым маршрутам.

Но вот около пяти часов Двадцатка и человек, который шел с ним сейчас по Прадо, встретились у кинотеатра «Пайрет». Двадцатка уже несколько минут стоял на углу, и вдруг Эгоскуэ увидел, как его лицо расплылось в улыбке и он протянул руку человеку, в котором любой опытный полицейский — а сержант Хулиан Эгоскуэ был именно таким, — не задумываясь, признал бы своего «клиента».

Об этом особом чутье на людей, которые не в ладах с законом, Эгоскуэ впервые услышал от многих старых и опытных сотрудников в 1965 году, когда пришел в МВД. Но лишь пройдя трудную школу борьбы с самыми разными преступниками, он постепенно научился выделять в толпе человека, представляющего опасность. Он убедился в том, что, хотя преступники не похожи один на другого, все же по какой-то черточке, жесту их можно отличить от остальных людей. Это может быть что угодно: манера курить или смотреть с прищуром, походка или даже то, как человек несет сверток под мышкой, но полицейский, хороший полицейский, обязан обратить на такого человека внимание. Для самого Эгоскуэ, накопившего богатый опыт, теперь уже не составляло никакого труда — точно так же как в свое время его многоопытным коллегам — безошибочно, хотя и интуитивно, угадать человека, с которым «не все в порядке», пусть тот просто стоит и мирно беседует с кем-то на углу.

Обменявшись коротким и крепким рукопожатием, Двадцатка и его знакомый перешли на другую сторону улицы и зашагали в направлении Центрального парка. Погода прояснилась. Эгоскуэ не двинулся с места, но весь напрягся. Он увидел, как оба направились к скамейке, уселись лицом к Прадо и завели о чем-то разговор.

Проговорили они минут двадцать. Эгоскуэ не сводил с них глаз и, хотя не мог их слышать, догадывался, что Двадцатка рассказывал что-то очень интересное для обоих. Приятель слушал очень внимательно и серьезно. Наконец они поднялись. Эгоскуэ взглянул на часы: было без шести минут шесть. Снова начало накрапывать.

Двадцатка и его знакомый пересекли Прадо и нырнули в галерею перед гостиницей «Инглатерра». Эгоскуэ тоже перешел Прадо и двинулся было к Капитолию, но потом свернул в сторону и вышел к театру имени Лорки. Он постоял у почтамта, закурил и пошел вдоль галереи. Дойдя до угла кабаре «Насьональ», он остановился и как бы между прочим бросил взгляд на пиццерию на противоположном углу, всего в нескольких метрах от него.

У входа в пиццерию стояло человек пять-шесть. Двадцатка и его спутник пристроились в хвост очереди, продолжая оживленно разговаривать. Эгоскуэ прикинул, что они пробудут в пиццерии не меньше получаса, и решил позвонить Сьерре.

Телефонная будка была в нескольких шагах от него, на другой стороне улицы Сан-Рафаэль, но он медлил. Дело было в том, что, перейдя улицу, он терял своих подопечных из виду. Как быть?

Наконец он решился. Быстро перебежал улицу и влетел в будку. Сьерры на месте не оказалось. Ему ответил глуховатый голос Кабады, и Эгоскуэ торопливо обрисовал ситуацию. Кабада сказал, что через пятнадцать минут приедет, а до той поры Эгоскуэ не должен спускать с них глаз.

Агент вернулся на угол. Сердце у него екнуло: перед входом Двадцатки с приятелем уже не было.

И тут он сделал то, чего никак нельзя было делать: бросился к пиццерии, остановился в дверях и с тревогой оглядел помещение, полное людей. Он сразу заметил их: оба сидели у стойки в глубине зала, их еще не обслуживали. Беспокойство на его лице тут же сменилось скучающим выражением. Эгоскуэ словно прикидывал, стоит ли зайти сюда поесть, пробежал глазами вывешенное на дверях меню, почесал в затылке, повернулся и пошел к перекрестку, закуривая сигарету.

Через десять минут появился Кабада и остановился рядом с ним. Сержант переоделся и был теперь в плаще песочного цвета, с вечерней газетой под мышкой. Вытащив пачку «Вегерос», он попросил у Эгоскуэ огня и, прикуривая, шепнул:

— Все в порядке?

— Да, они там, — взглядом показал Эгоскуэ.

Как раз в эту минуту Двадцатка и человек со шрамами на голове вышли из пиццерии. Эгоскуэ сделал знак Кабаде, едва заметно кивнув в их сторону. Они подождали, пока парочка не подошла к Сан-Рафаэлю, а затем направились за ними.

И вот уже больше двадцати минут они медленно шли по Прадо — так же медленно, как те, за кем они следовали. Оставалось всего два квартала до Монте. Эгоскуэ посмотрел на часы: было двадцать семь минут седьмого. Начинало темнеть.

Роман положил диапозитив на стеклянную панель ретропроектора, и на белом экране возник овал. Один только контур довольно широкого лица.