Ветер, кровь и серебро - Виктория Александрова

Хотя жертвовать почти ничем не пришлось. Да, вынашивать было трудно, в первые месяцы Кристину жутко тошнило, потом начал расти живот, разболелась спина… И роды были хоть и не сильно длинные, но всё же ожидаемо болезненные. И её страх только усилился. За восемь месяцев, что прошли от известия о беременности до родов, за всё это весьма долгое время она так и не смирилась. Не ощутила себя готовой. Особенно страшно было первое время после родов — страшно и в то же время как-то необычно. Кристина пыталась осознать, что сделала, что произошло, и это осознание вселяло в неё какую-то странную эйфорию. Раньше она и подумать не могла, что способна на такое… Создать и произвести на свет новую жизнь, отдельного человека — просто немыслимо. Казалось, что на такое разве что Бог может быть способен.

Но эйфория быстро сменилась страхом. Видимо, не напрасным. Не получалось у неё воспитывать Джеймса, раз он сейчас говорит такое.

Но ведь он ребёнок… Маленький мальчик, которого беспокоит нечто непонятное и пугающее, просто он отчего-то не хочет делиться этим. Видимо, не доверяет ей, или слишком сильно расстроен, или… Всё это было очень подозрительно, очень пугающе, и Кристина совершенно не знала, что с этим делать.

В дверь вдруг негромко постучали, вырвав её из размышлений, и через мгновение в комнате показалась Грета.

— Мледи, письмо ваше отправили, — сказала она, поклонившись.

Кристина бросила на неё усталый взгляд и благодарно кивнула, заметив, что служанка смотрит на госпожу и её сына с сочувствием. Да, уж кому, как не Грете, знать, какой Джеймс сложный ребёнок…

— Разбери его вещи, пожалуйста, — кивнула Кристина на завешенный различной детской одеждой стул. Джеймса пока ещё невозможно было приучить к порядку: когда он пытался раздеться сам, то всю одежду складывал куда попало. — Слушай, может, тебе сказку рассказать? Под них ты обычно быстро засыпаешь, — с улыбкой предложила Кристина, не зная, как ещё попытаться уложить сына. Он ведь так всю ночь может просидеть, а утром будет капризничать, плакать из-за того, что не выспался… И ведь не объяснишь ему, что его недосып целиком и полностью зависит от того, насколько рано он лёг. Она правда беспокоилась за его здоровье, но Джеймс этого явно не понимал.

— Нет! — отрезал он громко, таким гневным голосом, что Кристина невольно отшатнулась. — Мне надоели твои сказки, я их ненавижу, уйди отсюда!

— Подумай, что сказал бы твой отец! — отозвалась она, чувствуя, как сердце разрывается от боли. У неё уже не осталось никаких доводов.

— Его здесь нет, он ничего не скажет. — Джеймс улыбнулся — почти незаметно, но как-то зло, торжествующе, будто… Кристина даже не знала, с чем сравнить. Будто был безмерно рад отсутствию Генриха, будто надеялся, что тот не вернётся.

— Я накажу тебя, — вздохнула она, прикладывая ладонь к начинающей гудеть голове. Сколько она уже ведёт этот бесплодный разговор? Полчаса или пару минут?

— Ты всегда так говоришь, — продолжал улыбаться мальчик, — и никогда не наказываешь.

— Ты обычно мне таких веских поводов не давал… Грета, принеси ремень.

— Мледи? — Служанка оторвалась от уборки и взглянула на неё с недоумением.

— Грета, принеси мой ремень! — Голос прозвучал на удивление твёрдо, уверенно, хотя Кристина ожидала, что он сорвётся на крик. Она отвела взгляд, посмотрев на свои ноги, что едва доставали до застеленного ковром пола.

На самом деле бить Джеймса она не собиралась. Напротив, при мысли о том, что её сыну может быть больно, что эту боль ему причинит она сама, становилось невыносимо, тошно, страшно, её начинало трясти… Но всё же она надеялась, что такая угроза его припугнёт. Он и правда чуть сжался, улыбаться перестал, веки его задрожали… Все мысли о наказании мигом исчезли, а сердце заполнила болезненная жалость. Чего ему не хватает? Почему он несчастлив? Почему недолюбливает мать, не признаёт авторитет отца? Сам он не говорил, а Кристина не владела телепатией, чтобы понять это без слов.

Может, с возрастом он ещё изменится. Осознает, какую боль причиняет матери, поймёт, что его поведение неприемлемо, что он не должен так себя вести… Очень хотелось в это верить, но Кристина не знала, как его к этому подтолкнуть. Она делала всё, что могла, но у неё почти ничего не получалось.

Грета пожала плечами и направилась к выходу из спальни, но Джеймс, сжавшись ещё сильнее, испуганно пролепетал:

— Нет, не надо, просто я… я…

— Хорошо. — Кристина вздохнула и поднялась с кровати. — Грета, уложи его, я устала. Спокойной ночи, Джеймс.

Ей пришлось приложить немало усилий, чтобы не взглянуть на сына, покидая детскую.

* * *

Грета застала её плачущей.

— Кажется, уснул, мледи, — начала она с улыбкой, заходя в спальню госпожи, но, увидев, что Кристина, ещё не переодетая, громко рыдает, уронив голову на стол, осеклась. — Ну чего вы, ваша милость? — Она застыла посреди комнаты, не решаясь ни подойти к Кристине, ни выйти. — Когда маленькие-то, они все такие строптивые… В три года-то особенно начинается…

Кристина не ответила, пытаясь справиться со слезами, но ничего не получилось: они продолжали течь против её воли, а горло сдавили мерзкие рыдания. Кажется, рукав её платья вымок насквозь.

— А с ремнём вы зря, мледи, — продолжила причитать служанка. Она была уже в возрасте, и учить её говорить правильно было бесполезно. — Но всё-таки да, надо бы построже…

— Я не могу, — глухо проговорила Кристина, не поднимая головы. — Я бы не стала его бить, просто припугнула. Я не знаю, что с ним делать, я… — Она не договорила и снова разрыдалась.

Через мгновение она услышала тяжёлые шаги Греты, которая всё же решилась подойти к госпоже поближе.

— Может, вам, это, к священнику-то? — предложила она тихо, будто все разговоры о вере в стенах Эори были запрещены.

— Ты думаешь, я не обращалась? — горько усмехнулась Кристина, поднимая голову. — Все они говорят, что это за мои грехи наказание… Но это же мои грехи! Почему страдает другой человек, тем более ребёнок? Я не понимаю этих святых отцов, они говорят нелогичные, противоречащие здравому смыслу вещи… Если Бог за грехи родителей карает детей, то о каком милосердии и всепрощении тогда может идти речь?

Она и правда задумывалась об этом, особенно когда Джеймс начал давать первые поводы для беспокойства, и в итоге обратилась к настоятелю замкового храма, но его ответы её не устроили. Неужели за все грехи, что она совершила, ей придётся каяться всю жизнь, а отвечать за них будет её ребёнок? Но почему? В чём он-то виноват?