Хроники разрушенного берега - Михаил Кречмар

Поэтому он пробил ещё несколько дополнительных пеших путиков и очень вдумчиво расставил оставшиеся капканы.

Удача продолжала сопутствовать охотнику. Потихоньку он на очень небольшом участке (а в период выздоровления ему вряд ли удалось охватить территорию площадью больше трёх квадратных километров) сумел взять полтора годичных плана по пушнине.

Безусловно, с одной стороны, ему повезло. Фарт, охотничью удачу ни в коем случае нельзя сбрасывать со счетов. Однако, лёжа на нарах долгими зимними вечерами и слушая треск растопленной печки, Владислав анализировал свою нынешнюю охоту и понимал: в этом сезоне он победил «не числом, а уменьем».

Дело в том, что в Колымском регионе у охотников-промысловиков было принято облавливать обширные районы с большим количеством капканов. Грубо говоря, человек проходил десятки километров, разбрасывая на пути сотни ловушек, девяносто пять процентов которых никогда ничего не ловили. То есть зверя «брали» по методу больших чисел. А вот когда Дягилев в результате травмы был вынужден ограничить район своего промысла непосредственно окрестностями зимовья, то одновременно ему пришлось разгадывать ребусы, которые ему задавали ближайшие оседлые звери, а также определять, какими тропами будут двигаться проходные соболя именно на этом крохотном участке земной поверхности. То есть приходилось вести промысел не по площадям, а исходя из знания повадок зверя. И этот экзамен, так же как и экзамен на выживание, Дягилев сдал на отлично.

В конце января Владислав потихоньку, хромая, выбрался на базу, а потом вышел на зимник, где в балке-переходнушке его уже ожидал Лёха Туканов. Дягилев похвастался удачным сезоном, а затем ни к селу ни к городу заявил, что в начале промысла сломал ногу. Лёха поглядел внимательно на самого Дягилева, на его узел с пушниной, затем снова на Дягилева – и поднял его на смех. Не помогло ничего – даже прощупывание дягилевской голени, на которой продолжала «читаться» костная мозоль. Туканов брызгал слюной, доказывая, что ни один охотник не сможет выполнить плана, если посреди сезона сломает ногу и будет лелеять её в избушке.

Обозлённый Дягилев предложил поспорить на ящик водки и по приезде в посёлок добровольно пошёл на обследование.

Когда результаты рентгена были обнародованы, все вышедшие из тайги промышленники неделю пили за здоровье и изворотливость своего коллеги.

История восьмая. Остаться без снаряжения

Полевой сезон 1978 года подходил к концу. Владимир Угарцев, техник объединённого геологического отряда, сплавлялся на надувной резиновой лодке ЛЭ-ЗМ по реке Чапальваам, впадающей в Северный Ледовитый океан.

В принципе, одиночные экспедиции к тому времени уже лет двадцать как были под запретом, однако в случае с Угарцевым сыграли роль несколько обстоятельств. Во-первых, начальником объединённого отряда был назначен Семён Тимофеевич Костиков – человек, не имеющий опыта полевых работ в условиях Крайнего Севера: основные его экспедиции проходили на юге Западной Сибири, где один-два специалиста выполняли указанный объём работ на лошадях и автомашинах. Во-вторых, тот же Костиков не имел опыта работы с большим коллективом геологов и по старинке пытался охватить как можно большие территории, считая, что их обследование приведёт если не к значительным геологическим открытиям, то хотя бы к премиальным. Ну и в-последних, для обследования была определена слишком большая территория, и охватить её можно было только коллективом одиночек.

Как бы то ни было, Володя Угарцев стоял лагерем в верховьях Чапальваама, имея в качестве снаряжения вот эту самую резиновую лодку с поднятыми кормой и носом – так называемую «пирогу», двухместную палатку «Утро», спальный мешок, набитый верблюжьей шерстью, и два вьючных ящика: один – заполненный разной полевой разностью, необходимой для жизнеобеспечения, а другой – геологическими образцами и описаниями обнажений Чапальваамской свиты.

Тут надо добавить, что себе и своим кадрам район работ Костиков определил не просто огромный – колоссальный. И для того чтобы его охватить, каждый из членов отряда был вынужден мудрить изо всех сил. В частности, делать многодневные маршруты широчайшего охвата.

Доставшиеся Угарцеву предгорья хребта Чаанай представляли собой невысокие каменистые увалы с плоскими мокрыми, усыпанными мириадами кочек предгорьями.

Предгорья эти переходили в низкую заозёренную плоскую тундру, а тундра та так же незаметно переходила в Северный Ледовитый океан. По предгорьям, словно причудливо брошенный аркан оленевода, разлеглась река Чапальваам. Именно – не текла, не струилась, не змеилась – а разлеглась. Ибо на десять километров изгибов русла приходилось полтора-два километра движения по прямой вниз по течению реки.

Этим самым Чапальваам в наибольшей степени отвечал задачам старшего геолога Костикова, ибо своими меандрами оплетал процентов шестьдесят территории, отведённой на обследование Володе Угарцеву. При некоторой фантазии можно было бы даже решить, что именно Костиков придумал Чапальваам и расположил его петли в наиболее удобном для маршрутов положении.

Но вся эта геологическая лирика касалась только среднего и нижнего течения Чапальваама.

А в своих верховьях это была умеренно быстрая прозрачная речка, бегущая среди морен по галечному серому ложу в окружении меховой поросли невысокого тундрового кустарника.

Вот на границе увалов и тундры и стоял лагерь молодого специалиста Угарцева двадцати трёх лет от роду, в прошлом году получившего распределение на Чукотку.

И лагерь этот, вопреки всем канонам полевой жизни, стоял на высоком пойменном берегу всего в полутора метрах над уровнем Чапальваама. Потому что только высокая, нависающая над палаткой и привязанной к палатке лодкой террасочка хоть как-то закрывала убогое геологическое становище от пронзительного ветра, безостановочно облизывающего предгорья хребта Чаанай.

И бог бы с ним, с этим нарушением канонов установки лагерей полярного бродячего люда, если бы геолог Угарцев пил в этой палатке казённый спирт, закусывал его казённой сгущёнкой и постреливал казёнными патронами из казённой малокалиберки ничейных зайцев, в изобилии шмыгающих по кустам.

А то ведь взвалил на плечи рюкзак, сунул туда спальный мешок, много упаковок для образцов, привязал к рюкзаку молоток – и двинул в шестидесятикилометровую петлю по чаанайским предгорьям.

В глубине Чаанайского массива шёл дождь. Вернее, это Угарцев предполагал, что он шёл. Ибо уже четвёртые сутки над центром массива висели чёрные шевелящиеся, как доисторические пузатые драконы, тучи.

Но Угарцев имел с собой брезентовую плащ-палатку и был уверен, что дождь этот ему окажется нипочём. А если и забрызгает невзначай, то он, Угарцев, всегда вернётся к своей палатке и вьючному ящику с трёхлитровой канистрой бензина «Галоша» и примусом «Шмель».

Надо сказать, что весь шестидесятикилометровый маршрут по невысоким и чрезвычайно удобным для пешей ходьбы сопочкам Угарцев дождя опасался, но сам дождь его миновал. И к вечеру второго дня усталый, но довольный геолог вернулся к лагерю.

Которого не было.

Справедливости ради надо сказать, что не было не только лагеря. Не было и той высокой косы, на которой этот лагерь стоял. Вместо неё от края до края террасы стояло ленивое бурое болото – разлившийся Чапальваам.

Дождь всё-таки настиг Угарцева…

Если бы Володя был немного внимательнее, то он бы сообразил, что дождь, судя по всему, идёт не меньше недели, и сперва он пролился над равниной, а только потом зацепился за покатые горы Анадырского водораздела. Поэтому тундра оказалась полностью напитанной водой, и к моменту, когда с гор прикатил мощный паводок, её резерв водоёмкости оказался исчерпан. Все низкие места мерзлотной равнины заполнила бурая холодная вязкая жидкость, которую только с большой натяжкой можно было назвать водой.

Ну а то, что в одном из понижений этой равнины некий охламон расположил свой лагерь, было всего лишь незначительной деталью происшедшего природного катаклизма.

Присел Угарцев на край берега и задумался. В каких-то детских уголках своей души он надеялся на чудо: вот сейчас, прямо на его глазах, вода схлынет, и на дне этого бывшего разливанного моря в целости и относительной сохранности обнаружатся его палатка, надувная резиновая лодка ЛЭ-ЗМ, вьючные ящики с вещами и образцами, ну и ещё некоторое количество столь же полезного барахла. Но даже поверхностное понимание сути вещей подсказывало ему, что шанс обнаружить даже половину утраченного примерно такой же, как найти серебряную гору Пильхуэрти Нейка или золото царицы Савской. В хребте Чаанай. Почему нет? Более того, понимал он и то, что для того чтобы схлынуть с плоской изъеденной термокарстом поверхности, этой жиже потребуется очень много времени – гораздо больше, чем он, штатный геолог при исполнении служебных обязанностей, может позволить себе провести на краю этой лужи.