Дикая полынь - Цезарь Солодарь

Нет, не покинули. Предали, ибо я веду речь о тех, кто лживо придумал "воссоединение семей" и прочие высокие мотивы.

Только сейчас, с роковым опозданием механик Лазарь Чудновский и бухгалтер Ева Шварцман, уроженцы города моей юности — Киева, начали осознавать, что, отказавшись ради выезда в Израиль от советского гражданства, они предали Советскую Родину.

Свою первую ночь в Вене они с семьями провели на вокзале. С опаской поглядывали на расхаживавшего по залу полицейского. Однако не он потревожил их.

Приметили беженцев два агента "Сохнута" — местного филиала сионистского агентства, официально ведающего лишь иммиграционными делами. На самом деле сотрудники этого агентства не выпускают из поля зрения ни одного еврея, попавшего на австрийскую землю. Теперь они не были столь показательно улыбчивы и предупредительны, как полгода тому назад, когда здесь же, в Вене, встречали этих бывших киевлян, направлявшихся на "землю обетованную". Сейчас сохнутовцы хмуро и угрожающе увещевали Лазаря Львовича:

— Не подавайте прошения о возвращении вам советского подданства. В Вене богатая сионистская община, она подыщет вам жилье и работу. Вам надо прийти в себя. Наверное, вы еще одумаетесь и вернетесь в Израиль. Если же, не дай бог, не захотите, то разве мало на свете стран? Вам помогут перебраться в Австралию, в Канаду, в Новую Зеландию. А может быть, вам привалит счастье, и вы попадете в Америку. Только не ссорьтесь с нами и не ходите в советское консульство!

Но именно в консульском отделе нашего посольства я наутро снова видел Чудновских и Шварцманов. Чтобы быть первыми в очереди на прием, они пришли к дверям консульства еще на рассвете.

— А где же багаж? — поинтересовался я.

— При нас. Чемоданы, с которыми мы прибыли на тель-авивский аэродром Лод, растаяли. Пришлось все привезенное из Киева распродать, иначе мы никогда в жизни не расплатились бы с долгами. Ох как много всяческих долгов было записано у каждого из нас в голубой книжечке "теудат оле"!..

Я уже знал, что этот "документ" сразу же под расписку получает на руки каждый оле и каждая ола — так в Израиле именуют новоприбывших мужчин и женщин. И с этой минуты начинается их закрепощение, продуманное и жестокое.

За несколько недель я повстречал более ста бывших советских граждан, которые, подобно Чудновским и Шварцманам, недолго пробыв в Израиле, бежали оттуда.

Беженец — горькое слово. Беженцы — это те, кто стремится убежать от тяжкой, неотвратимой беды. От вражеского военного нашествия. От разрушительного стихийного бедствия. От безжалостной, страшной эпидемии.

Люди, встреченные мною, тоже бежали от неотвратимой беды. От пропитанного духом наживы и агрессии злобного сионизма. От прикрытого религиозной завесой оголтелого шовинизма. От душевной черствости и нечеловеческого равнодушия, свойственных обществу, где человек человеку волк.

Они бежали с чужбины. Да, горькой чужбиной оказалось для них израильское государство, где им сулили новую родину.

Сейчас эти люди плачут. Сейчас они заверяют, что готовы любой ценой искупить свой отказ от советского гражданства, что согласны жить в любом уголке Советской страны, что беспокоятся не за себя, а за будущее своих детей. От многих приходится слышать:

— О себе я уже не думаю. Мне бы только вернуть ребенка в нормальную обстановку. Разве я могу примириться с тем, что мой ребенок обязан из-под палки изучать талмуд! Что в единственный выходной день субботу я не могу вывезти его поближе к зелени, ведь раввинат запретил работу общественного транспорта в субботние дни! Что мальчика через несколько лет призовут в армию агрессора!

Те, от кого я слышал такие возгласы, умалчивали о самом существенном. Они не рассказывали мне, как дети уже не раз спрашивали их:

— Зачем ты, отец, искалечил мне жизнь? 3ачем ты увез меня с Родины, где я должен был стать настоящим человеком, на постылую чужбину, где мне все ненавистно!

А ведь дословно так написал тринадцатилетний Сема Лушнер своему отцу, когда ночью пытался из Ашкелона удрать на Кипр, а оттуда на советском судне вернуться в Одессу, которой он грезит во сне и наяву. Дети осуждают родителей…

ТВОРЦЫ СОБСТВЕННОГО НЕСЧАСТЬЯ

— О чем же вы думали, покидая родную страну?

…Разные ответы на свой вопрос услышал я.

Одни ссылались на психоз, даже на своего рода заразную лихорадку.

— "Израиль, Израиль, Израиль", — только и твердили нам добровольные советчики, — объясняет свой отъезд Клара Розенталь, фельдшер из молдавского города Бельцы. — Из Израиля приходили письма о "голубой жизни" на "священной земле предков". Одну из истинных причин происхождения этих писем я поняла слишком поздно, хотя и в первые же часы пребывания на израильской земле. Я встретила известную Бельцам учительницу музыки Марию Лазаревну Вайсман. Едва узнала ее — так за короткий срок постарела и опустилась она. Оказывается, музыкальные школы есть только в столице и Марии Лазаревне приходится в Израиле перебиваться частными уроками. От случая к случаю. Каждый такой урок доводит ее до слез. Родители учеников считают себя вправе бестактно давать преподавательнице указания, по часам контролируют время ее прихода и ухода. "Зачем же вы, Мария Лазаревна, — спросила я ее, писали в Бельцы, что живете в Израиле превосходно? Ведь ваши письма ходили по рукам и губили людей!" Учительница побледнела и схватилась за сердце: "Мне было стыдно перед своими земляками. Помните, в Бельцах я была человеком, я ходила с поднятой головой. И ученики и родители приветливо улыбались мне. В Израиле я стала ничтожеством. Никому я здесь не нужна. Я опустилась. Я в полной мере ощутила комплекс неполноценности — тот самый, который на советской земле представлялся мне невозможным, придуманным. И мне было стыдно признаться в этом…"

Другие, отвечая на мой вопрос, объясняли свою роковую ошибку стадным чувством.

Двадцативосьмилетний Абрам Питилашвили, ранее работавший в Тбилиси радиотехником, так и сказал мне: "Видели, как иногда в горах бегут бараны? Один за другим спешат, один за другим пробираются в ущелье, один за другим валятся в пропасть. Нас молодых, погубили старики. Письма из Израиля разворошили в них националистические и религиозные чувства. Но перекладывать свою вину на стариков тоже несправедливо: тем и в голову не могло прийти, что эти письма — подложные, написаны под диктовку, что большинство их-заурядные фальшивки".

Были, впрочем, и письма отнюдь не восторженные. Но попробуй разберись, каким верить, а каким не верить! Ведь многим не верили. Но каким?

Уехавшая из Латвии Рива Москович, пробыв в Израиле несколько месяцев, пишет сыну, что не надо ему приезжать к ней, что здесь он жить не сможет. Но сын уже до предела напичкан сионистскими посулами. И смысл его ответного письма таков: мать, которая хулит "священную землю отцов", мне не нужна! И он уезжает в Израиль. Но матери там не застает: ей удалось бежать.

Лейзер Шайкевич получает от жившего в Израиле брата письмо. Брат недвусмысленно советует оставаться в родной ему Буковине. Но "дальновидного" Лейзера на мякине не проведешь. Он так комментирует письмо соседям: "Брат всегда хитрил со мной. Я понимаю, ему там хорошо, и он не хочет, чтобы и мне было хорошо. Дураков нет — я таки поеду!"

Третьи не отвечают на мой вопрос, они просто не решаются сказать, о чем думали, отказываясь от советского гражданства. Ведь, уезжая из Советского Союза, они откровенно разглагольствовали об ожидающих их в Израиле меде и млеке. И с большим опозданием Моисей Матусович Гитберг, инженер-металлург, оставивший в Днепропетровске жену и пятнадцатилетнего сына, понял теперь: "Один известный западный юрист сравнивал посылку враждебной информации на территорию иностранного государства с посылкой артиллерийского снаряда. Какая правда в этих словах!"[Гитберг, очевидно, имеет в виду высказывание видного американского юриста-международника С. Биро, сделанное еще в 1945 году.]

Многие очень поздно постигли эту правду. Механик Абрам Гиршович Гец, бывший рижанин, сейчас сокрушенно восклицает:

— Будь проклят этот "Голос Израиля" и другие брехливые радиоголоса! Сколько несчастья приносят они людям!

Но тут же грустно добавляет:

— Конечно, чужие голоса — поганые голоса, однако надо иметь свою голову на плечах. А я на какой-то момент потерял ее…

Итак, о чем же все-таки думали эти люди, покидая родную страну?

Из ответов на этот простой вопрос мне запомнились слова одесского обувщика Рувима Львовича Блувштейна, бежавшего из Израиля с восемнадцатилетним сыном, которого собирались призвать в израильскую армию:

— О чем я думал, покидая Одессу? На свое горе, я тогда не думал. Думать я начал поздно, только в Израиле, когда моему сыну объявили: ты будущий солдат нашей армии и обязан воспитать в себе ненависть к арабам. И я впервые с ужасом подумал: что я наделал, куда я привез своего сына!