Рассказы, фельетоны, памфлеты 1901-1908 - Ярослав Гашек
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дядя Михал откусил у еще живой Фелки ухо и, плача, принялся жевать.
Йозко пытался стиснуть Фелке горло, но та кусала его и царапала, а Мачей в это время, как одержимый, хлестал кушаком вторую овчарку, которая еще на той неделе лизала ему руку и радостным лаем встречала его появление.
Сколько же длилось потом мерзостное разговенье, пока магурские вершины заносило снегом?..
* * *
Три года тому назад, скитаясь в тех краях, попал я, сопровождаемый подлехницким учителем Ежиньским, на место этого ужасного события, где в память о погибших свалена груда камней. Дело было летом. Палило солнце.
– А знаете, если верить доктору из Попрада, эти несчастные, там, в балагане, покончили с собой,– благодушно произнес пан Ежиньский.
Я только зябко содрогнулся в ответ и, прищурившись, вдруг увидел в разгар нестерпимо знойного лета, как неумолимо и неустанно сыплет на магурские вершины снег...
– Этакая, знаете ли, зимняя быль,– сказал пан Ежиньский, протягивая мне бутылку сливовицы.
А груда сваленных камней сверкала, как чистейший снег зимой...
ПРИКЛЮЧЕНИЯ ГАЯ АНТОНИЯ ТРОССУЛА[39]
Гаю Антонию Троссулу доверено ответственное задание: как: можно больше людей подвести под топор палача, внести их имена в проскрипционные списки. А что должны совершить эти люди для того, чтобы их головы вывесили над воротами города Арретия в Этрурии? Гнусное злодеяние: crimen laesae majestatis[40]-преступление, состоящее в оскорблении величества, оскорблении пресветлого цезаря римской империи Тиберия.
Антоний Троссул – начальник арретийских тайных ликторов, бдящих о порядке в римской империи. Правда, в прошлом он был разбойником в Трентанин над рекой Тиферном, потом поставлял краденых девушек диким горным племенам в Умбрии, а впоследствии занимался самым обыкновенным воровством, обкрадывая бедных поселенцев в Коллации[41], в 450 стадия[42] от Рима. Старый добрый опыт должен помочь ему успешно выполнить нынешние почетные обязанности– ведь опытному убийце, вору и бандиту нетрудно втереться куда угодно. Но почему же именно теперь, именно в этрусском городе Арретии начинает он свою Деятельность?
О боги! Да кто же из римлян не знает, что в ближайшее время, «idibus martiis»[43], цезарь Тиберий[44] прибудет из Рима в Арретии, чтобы омыть свои ноги в реке Арно, протекающей в 50 000 римских шагов отсюда? Кто из римлян не знает, что арретийская община сооружает триумфальные арки от Кортоны до самого Арретия, что рабы трудятся даже ночью, воздвигая повсюду триумфальные столбы? Вся Этрурия в один голос твердит, что это будет стоить немалых денег и что по окончании торжеств для возмещения расходов! придется предпринять набег на Умбрию. Но – да здравствует пятикратно пресветлый цезарь!
Пусть он увидит, как обожают его потомки этрусков, когда на пилонах вспыхнут огни и начальник городского совета Арретия выйдет с тремя легионами гарнизона приветствовать пресветлого. А потом в городском цирке начнутся игры, где несколько осужденных на смерть злодеев будут убивать друг друга и выкрикивать в сторону цезарева кресла, стоящего на возвышении «Morituri te salutant! Идущие на смерть приветствуют тебя!», а кто из этих презренных останется) в живых, тот будет амнистирован пятикратно пресветлым. «Salve caesar!»[45].
А пока Антоний Трассу будет ходить по городу и прислушиваться к разговорам арретийцев, которые восхищаются триумфальными воротами и с интересом наблюдают, как протекает их строительство. Вот тут-то и заговорит с ними Троссул, начальник тайных ликторов[46], и горе мерзавцу, который скажет, что Тиберий – дурак. Он может и не говорить этого, достаточно, чтоб он так подумал. От этого ему будет не легче. Его предадут в руки ликторов, вываляют в смоле, а по приезде цезаря, к вечеру, под звуки труб мерзкое его тело будет гореть ясным пламенем в честь пресветлого, во славу его божественности.
Впрочем, достаточно будет сказать, например, что сооружение триумфальных ворот – глупая затея. В таком случае ликторы предадут этого подлого хулителя секирам, он будет четвертован на дороге в Кортону. А если он окажет, что народ голодает и бедствуем и что слишком много общественных денег расходуется на кратковременное чествование цезаря, то этого выродка заживо распилят на Циминском холме в то самое время, когда народ будет радостно восклицать:
«Salve, caesar! – Здравствуй, цезарь!» Сколько же таких негодяев запишут Троссул в проскрипционные списки? Все зависит только от него. А потому отправляйся-ка, Гай Антоний, туда, где рабы сооружают триумфальные ворота. Глянь, сколько народу наблюдает за строительством!
А вон у того пилона, на который вешают гирлянды, сплетенные из горной умбрийской туи, стоит весьма подозрительный человек, вид у него недовольный, туника грязная. И обрати внимание, Антоний Троссул, как странно он смотрит! Судя по всему, этот нищий тунеядец думает, что будь у него столько денег, сколько стоят один такой триумфальный столб, уж он бы отгрохал себе дачку на берегу Тразименского озера. И сандалии у него подозрительные! Как смеет человек, наблюдающий за строительством триумфальных ворот в честь цезаря, ходить в рваных сандалиях? И какие мысли могут приходить такому человеку в голову, если его сандалии протекают? А потому, любезный Антоний, проверь-ка похитрее, что думает о цезаре и триумфальных арках этот бедно одетый, подозрительный тунеядец.
И с улыбкой приблизившись, Гай Антоний Тросеул наступил ему на ногу и ласково сказал:
– О, прости, друг!
– Охотно прощаю, друг мой. О, друг, до чего же высоки эти столбы!
– Высокие, ох, высокие, мой милый!
Незнакомец тоже улыбнулся и пододвинулся к Троссулу поближе:
– Вот и я думаю, дружище: ведь народу это не все равно!
«Смотри-ка, Троссул, ведь ты как в воду глядел. Вот он, государственный преступник, прямо перед тобою».
– Так ты, стало быть, думаешь, что народу не все равно? Я тоже думаю, что не все равно...
– А почему ты думаешь, что не все равно, ведь Цезарь...
– Ну, так то цезарь, а ты сам что думаешь?.. Столбы высокие, а могли бы быть еще выше...
«Н-да,– подумал Троссул,– не клюет; ну мы еще посмотрим».
– Так, по-твоему, цезарю все равно? Или народу все равно?
У незнакомца странно замерцали глаза:
– Народу? Ну еще бы, это ведь стоит больших денег – или, по-твоему, ничего не стоит?
– Деньги вложены немалые, да и рабы тоже ведь не даровые,– отвечал Троосул, не теряя надежды, что тот клюнет.
Вокруг них стал собираться народ.
– Столбы хороши,– сказал незнакомец.– Или ты думаешь, что для пятикратно пресветлого они недостаточно великолепны?
– Пятикратно пресветлому эти превосходные столбы понравятся, а народу...
– Народу? Друг, что ты хочешь этим оказать? Они и народу тоже понравятся, потому что народ цезаря просто обожает.
– А чего ты смеешься?
– Ну, я думаю о цезаре, что это за человек.
Троосул тоже рассмеялся:
– Хе-хе, цезарь, какой же это светлый человек!
– А почему бы ему и не быть светлым? – с улыбкой опросил незнакомец, жадно ловя каждое слово Гая Антония.
– Ну, я думаю, солнце тоже светит, но куда ему до цезаря!
Незнакомец кашлянул:
– Солнце и цезарь – оба они нас греют...
Троссул задумчиво покачал головой: «Этот мерзавец все время срывается у меня с крючка». А потому, наклонившись к самому уху незнакомца, он зашептал:
– А ты не думаешь, что и народ, который сооружает триумфальные арки, и цезарь Тиберий, который под ними проедет,– что все они дурачье?
– Ну, раз ты так думаешь, тогда конечно! – радостно зашептал ему на ухо незнакомец и воскликнул:
– Ликторы! Ликторов сюда!
– Ликторы! – воскликнул одновременно с ним Троссул.– Сюда, ликторы!
Они держали друг друга за горло и оба кричали!
– Ты совершил crimen laesae majestatis, ты оскорбил пятикратно пресветлого!
– Это я-то? Да ты знаешь, кто я?
– А кто я таков, этого ты не знаешь. Но сейчас узнаешь!
И вот уже бегут ликторы.
– Вот этот сказал,– крикнул Троссул,– что цезарь и народ-дурачье!
– А вот этот, будь он проклят,– крикнул незнакомец,– сказал, что все дурачье – и народ, и цезарь!
– Я – Гай Антоний Троссул, начальник арретийских тайных ликторов, а ты кто таков, враг отечества?
– Я-Марций Юлий Плацентий, начальник римских тайных ликторов...
Но было уже поздно представляться друг другу! Горе тому, кто совершает crimen laesae majestatis, кто оскорбляет пятикратно пресветлого цезаря Тиберия и его величие!
