Глаз разума - Оливер Сакс

Накаяма и Дюшен исследовали нейронную основу распознавания лиц и мест и открыли много нового на каждом уровне – от генетического до коркового. Изучали авторы также психологические эффекты и социальные последствия прозопагнозии и топографической агнозии. Это отдельная большая проблема, с которой сталкиваются такие больные в сложной социальной и урбанистической культуре.

Диапазон расстройства механизма распознавания очень велик и имеет не только негативную сторону, но, случается, и позитивную. Рассел, Дюшен и Накаяма описали больных с гипертрофированными способностями узнавания. Эти люди обладают почти сверхъестественным даром запоминать лица всех людей, с которыми им доводилось в жизни сталкиваться. Одна из моих корреспонденток, Александра Линч, так описала свою необычайную способность узнавания людей:

«Вчера это случилось опять. Я спускалась в метро в Сохо, когда узнала в шедшем в пятнадцати футах впереди мужчине (он шел спиной ко мне и разговаривал с другом) человека, которого я знала или, во всяком случае, видела раньше. В данном случае это был Мак, приятель одного продавца картин. Последний раз я видела его мельком два года назад, на открытии выставки в центре. Не уверена, разговаривала ли я с ним хоть раз после того, как нас представили друг другу лет десять назад.

Это неотъемлемая часть моей жизни – стоит мне хотя бы мельком увидеть кого-то из встречавшихся ранее людей, как я без всякого напряжения тотчас вспоминаю его лицо, словно запечатленный кадр, мгновенно определяя место, где я его видела. Например, вот эта девушка подавала нам вино в баре в Ист-Вилледж в прошлом году (то есть в другом месте и вечером, а не при свете дня). Да, я люблю людей, человечество и его разнообразие, и, насколько могу судить, для меня не составляет никакого труда запечатлевать в памяти черты лиц продавцов мороженого, девушек из обувных магазинов или друзей друзей моих друзей. Какая-то деталь лица или даже походка человека, идущего в двух кварталах от меня, может мгновенно включить память, и я легко вспоминаю, кто это такой».

Такие уникумы, как пишут Рассел и его соавторы, «настолько же хорошо распознают лица, насколько скверно делают это больные с прозопагнозией». То есть способность первых узнавать лица в два-три раза превышает нормальный средний уровень, а у вторых находится ниже уровня нормы в те же два-три раза. Таким образом, разница между наилучшими и наихудшими способностями к распознаванию лиц сравнима с разницей между людьми с IQ44 150 и с IQ 50, в то время как остальные люди занимают ступени, расположенные между этими двумя крайностями.

Некоторые неврологи считают, что тяжелая прозопагнозия поражает до двух процентов населения, – это означает, что только в Соединенных Штатах может проживать до шести миллионов таких больных. А в легкой форме этим заболеванием (то есть не полной слепотой на лица, но сниженной способностью к их распознаванию) может быть затронуто до 10% населения. Пока что официально никто не признает больными тех многочисленных людей, которые не узнают своих мужей, жен, детей, учителей и коллег, отсутствует и общественное понимание этой проблемы.

Совершенно иную картину мы видим в отношении другого неврологического меньшинства. Есть данные, что от пяти до десяти процентов населения страдает дислексией. Педагоги, психологи и другие специалисты все в большей мере отдают себе отчет в специфических трудностях (и нередко – специфической одаренности) детей, страдающих дислексией, и разрабатывают соответствующие стратегии их обучения и воспитания.

Но до сих пор большинство людей с различной степенью слепоты на лица вынуждены полагаться на собственную изобретательность и самостоятельно разработанные стратегии, начиная с уведомления окружающих о своем необычном и не столь уж редком заболевании. Все чаще о прозопагнозии пишутся книги, открываются сайты в Интернете и курсы, где люди с прозопагнозией и топографической агнозией могут делиться друг с другом своими переживаниями и, что еще важнее, совместно вырабатывать приемы узнавания лиц и мест в тех случаях, когда отказывают способности и навыки реализации этих функций.

Кен Накаяма, который так много сделал для научного понимания прозопагнозии, на личном опыте знает, что это такое, и поместил у двери своего кабинета и на своем сайте такое объявление:

«Недавно возникшие проблемы со зрением и легкая прозопагнозия затрудняют для меня узнавание людей, с которыми я уже знаком. Прошу помочь мне и при встрече сразу представиться. Огромное вам спасибо».

Стереоскопическая Сью

Когда Гален во втором веке нашей эры, а Леонардо тринадцать столетий спустя выяснили, что образы, воспринимаемые правым и левым глазами, немного отличаются друг от друга, ни один из них не оценил значимости этой разницы. Только в начале тридцатых годов девятнадцатого века молодой физик Чарльз Уитстон заподозрил, что, несмотря на то что мозг автоматически и непонятным для нас образом смешивает эти две картины, разница между двумя изображениями на сетчатке играет решающую роль в нашей способности воспринимать глубину пространства.

Уитстон подтвердил свою догадку экспериментом – столь же простым, сколь блистательным. Он изготовил пары рисунков одного и того же предмета в тех несколько отличающихся друг от друга видах, как его воспринимает в отдельности каждый глаз. Затем Уитстоном был изобретен оптический прибор, где с помощью зеркал каждое изображение проецировалось только в один глаз. Свое изобретение Уитстон назвал стереоскопом, прибором «объемного видения». При взгляде в стереоскоп два плоских изображения накладывались друг на друга, позволяя видеть объемный трехмерный предмет, парящий в пространстве.

Не обязательно иметь стереоскоп для того, чтобы воспринимать глубину пространства и трехмерность предметов. Вообще странно, что стереоскопическое зрение не было открыто еще раньше. Евклид и Архимед чертили стереоскопические изображения на песке, как заметил по этому поводу Дэвид Хьюбел, и могли открыть этот феномен в третьем веке до нашей эры, но почему-то этого не сделали.

Фотография была изобретена через несколько месяцев после того, как Уитстон в 1838 году описал свой стереоскоп, и стереоскопическая фотография в XIX веке приобрела большую популярность45. Королева Виктория получила в подарок стереоскоп, когда она выразила свое восхищение этим прибором на выставке в Хрустальном дворце. С тех пор ни один викторианский аристократический салон не обходился без стереоскопа. После разработки более простых способов печати фотографий и появления более дешевых стереоскопов и стереоскопических салонов удовольствие стало доступно и для широкой публики.

С помощью стереоскопических фотографий зрители смогли увидеть памятники Парижа и Лондона, полюбоваться видами Ниагарского водопада или Альп с небывалым доселе ощущением достоверности и реальности своего присутствия в данном месте46.

В 1861 году Оливер Уэндел Холмс (изобретатель популярного портативного стереоскопа Холмса) в одной из статей о стереоскопии, опубликованных в «Атлантик мансли», писал об особом удовольствии, которое получают люди от созерцания этой иллюзии глубины пространства:

«Отключение от окружения и полная погруженность в изображение производят ощущение мечтательной экзальтации, в которой мы, как нам кажется, покидаем свою бренную телесную оболочку и парим над сменяющими друг друга сценами, как бесплотные духи».

Есть, конечно, другие способы суждения о глубине пространства, помимо стереоскопического восприятия: перекрытие отдаленных предметов более близкими, перспектива (когда параллельные прямые при удалении сходятся, а отдаленные объекты кажутся меньше, чем объекты близкие), затенение и «воздушная перспектива» (когда контуры удаленных предметов видятся размытыми), а также параллакс – заметное изменение параметров объекта для наблюдателя, находящегося в движении. Все эти сигналы в совокупности способны внушить наблюдателю чувство реальности и глубины трехмерного пространства. И все же главным способом восприятия глубины пространства – то есть способности видеть ее, а не судить о ней, – остается бинокулярная стереоскопия47.

В детстве, когда я с родителями жил в Лондоне в тридцатые годы, у нас было два стереоскопа. Один был большой, старомодный и деревянный – в него вкладывали стеклянные пластинки. Второй был портативный и более современный – в него вкладывали пленочные диапозитивы в картонных рамках. У нас была также книга двухцветных анаглифов – стереоскопических фотографий, напечатанных красными и зелеными цветами. При рассматривании двоящихся изображений через специальные очки – с одним красным, а другим зеленым стеклом, – они совмещались, и получалось одно стереоскопическое изображение.