Сполохи детства - Степан Калита

Не так давно я видел Ларису Петровну по телевизору. Она стала крупным методистом, заслуженным учителем, добилась множества регалий, и теперь учит других — как правильно обращаться с детьми. Менторский тон еще больше усилился. В голосе звучат металлические нотки. При этом, мне показалось, она несколько утратила связь с реальностью — откровенно хамила одному очень заслуженному и мягкому человеку, рявкнув: «Молчать, когда я говорю!» Он был удивлен, как бывают удивлены интеллигентные люди, столкнувшись с неадекватностью и хамством…

Мой личностный бунт был вполне закономерен. Я не желал подчиняться школьному диктату. Не хотел существовать в установленных кем-то рамках. Не давал собой командовать. Не позволял, чтобы мою оригинальную натуру загоняли в прокрустово ложе усредненного индивидуума. За инициативу нас карали, приучая с ранних лет, что она наказуема. За подсказки били линейкой — не высовывайся. За попытки иметь свое мнение — подвергали насмешкам. Педагоги делали все, чтобы отбить у человека всякое желание «выступать», чтобы превратить его в человечка, раба системы. И в конце концов, даже я ощутил разочарование, очень рано осознав, насколько бессмысленен мой протест. Он не нужен никому. И только вредит мне. Ведь систему все равно не победить. Потому что в нее вписаны все до единого.

— Скажите спасибо Степану, — говорила Лариса Петровна, кривя рот, — поскольку он посчитал, что его оценка незаслуженна и дерзит, вы все получаете двойное домашнее задание.

Туманова очень изощренно умела противопоставить одного, имеющего голос, коллективу. Случалось, что на переменах мне предъявляли претензии за то, что мое мнение расходилось с мнением педагога. Доходило до драки. Но к драке я был готов. Мой хук всегда был при мне. Куда хуже была очередная встреча с Ларисой Петровной. Пообещав завалить меня двойками, она старательно свое обещание выполняла. Обидно было до слез, потому что я знал урок, но ей было плевать, насколько хорошо я отвечаю.

— Два, — говорила она.

— Но это нечестно, — выкрикивал я.

— Здесь я решаю, что честно, а что нет. Надеюсь, ты это поймешь рано или поздно. Два — потому что Я так хочу.

В конце концов, после очередной несправедливой пары, я в ярости подошел к парте и принялся собирать портфель.

— Ты что делаешь?! — с шипящими интонациями поинтересовалась Туманова.

— Я у вас учиться не буду! — заявил я. Вышел, чеканя шаг, из класса и с грохотом захлопнул дверь…

В этот день все получили тройное задание. А я едва не подрался с Серегой.

— Ты придурок! — орал он. — Меня уже достало из-за тебя каждый вечер до восьми сидеть над домашкой.

— Это не он виноват, — заступился за меня кто-то из учеников. — Ты что, не понимаешь, это Лариса Петровна специально.

Но он не понимал. Как и многие другие мои одноклассники. Они вслед за Ларисой Петровной требовали, чтобы я пошел — и извинился перед ней. Но извиняться я не собирался.

Прошла неделя. За ней другая. Во время уроков Тумановой я уходил из школы и бродил по улицам. «Плевать я на нее хотел, — думал я, — сказал, что не буду у нее учиться — значит, не буду».

Вскоре, как и следовало ожидать, в школу вызвали родителей. Они пришли в ужас, узнав, что я не посещаю уроки русского языка и литературы. И в категоричной форме, не желая меня слушать, потребовали попросить у Ларисы Петровны прощения.

— Не буду! — упрямо сказал я. — Делайте, что хотите.

Вскоре меня вместе с родителями вызвали к директору. Та потребовала объяснений, почему я прогуливаю уроки.

— Не хочу у Тумановой учиться, — буркнул я.

— Но почему?

— Не хочу — и все…

Не хотелось объяснять, что Туманова — злая и глупая женщина. У меня была уверенность, что директор меня не поймет. И я был прав в своих ощущениях.

— Ваш сын — законченный самодур, — заявила директриса родителям. — И ведь раньше был таким хорошим мальчиком. Но как пошел в третий класс, его словно подменили.

Родителям предложили забрать меня из школы, но мама категорически отказалась… Тогда Лариса Петровна, понимая, что конфликт требует разрешения, сама решила его уладить. Она попросила Серегу позвать меня на разговор. И когда я пришел, с порога начала оправдываться:

— Ну, — сказала она с характерной интонацией, — разве я тебя чем-то обидела?.. Разве я плохо к тебе относилась?

— Да, — ответил я хмуро. — И ко мне, и к другим.

— К другим? — закричала она. — А разве у кого-то кроме тебя есть ко мне претензии? Может, мы соберем весь класс и спросим? А? Сергей, — обратилась она к моему другу, — скажи, вот у тебя есть ко мне претензии?

Серега замотал головой.

— Вот видишь, — Лариса Петровна вздохнула. — Значит так, Степа, сегодня я жду тебя у себя на уроке. Можешь не извиняться. Так и быть. Мне твои извинения не нужны. Но чтобы уроки ты больше не прогуливал. Надеюсь, мы поняли друг друга?

— Ладно, — сказал я, — приду.

Два дня она меня не трогала, обходила стороной, на третий день вызвала к доске. Я отвечал урок из рук вон плохо. Тумановой пришлось вопреки собственным принципам разрешить другим подсказывать мне. И сама она активно отвечала за меня. В итоге я получил четверку. И, крайне удивленный, сел на свое место.

Мама была счастлива, когда я сказал, что получил четверку по русскому языку.

— Вот видишь, — сказала она, — всего-то и надо было, не запускать учебу, чтобы не прогуливать, а выучить…

А для меня было очевидно — оценки часто незаслуженны, и зависят не от знаний, а от отношения учителя. Упрямство и принципиальность порой очень полезны в достижении целей. Отстоять свое мнение все же можно. Даже если в определенный момент кажется, что против тебя настроен весь мир.

Детство растянулось во времени счастливым северным сиянием — сполохами минувшего. Когда тебе ничтожно мало лет, время тебе бережет — бежит очень медленно. Но чем старше ты становишься, тем оно к тебе безразличнее — и набирает ход, торопится оставить тебя с твоими впечатлениями и воспоминаниями позади.

Я немного забежал вперед, шагнув из детства прямиком в среднюю школу. И оставил позади первое сентября и свою первую учительницу Зинаиду Иванну — даму, похожую на жабу, с бородавкой над губой и копной волос неестественного оттенка. Про такие говорили — начес. Смотрелся начес вкупе с крупными золотыми серьгами очень вульгарно. Впрочем, у нее и парочка золотых зубов имелась. Так что картинка была вполне органичной. Всю жизнь Зинаида Иванна проработала учительницей младших классов. Мужа у нее не было. Зато была мама — как две капли воды похожая на Зинаиду Иванну. Только старше лет на двадцать. И бородавок у нее было две — над губой и на носу. Мама Зинаиды Иванны иногда приходила в школу и сидела на задней парте. Еще помогала моей первой учительнице оформлять кабинет. Именно она рисовала плакаты перед торжественными линейками, и «звездочки», куда вклеивались фотографии учеников. Социалистическое соревнование начиналось уже в первом классе. Он членился на звездочки. И они набирали баллы, чтобы стать первыми в учебе и поведении.

Звездочке, куда попал я, очень не повезло. Благодаря мне она заняла последнее место. Звеньевой, Алеша Владимирский, мальчик в очках с нездоровым соревновательным блеском в глазах, меня ненавидел. Он даже просил перевести меня куда-нибудь из звездочки, потому что я «порчу ему все показатели», но Зинаида Иванна сказала, что такие, как я, тоже нужны — потому что на них Алеша Владимирский сможет потренироваться — как подтянуть отстающего товарища. Он сразу почувствовал, что должен взять надо мной шефство и общался свысока, пока я не разбил ему нос и очки. Был грандиозный скандал, но меня даже не наказали. Потому что в тот же день случилось ЧП. Мой новообретенный друг Серега так толкнул девочку — что она ударилась об пол головой и заработала сотрясение мозга. На фоне этого страшного преступления моя маленькая стычка с Владимирским совершенно померкла.

Поначалу я сидел у окна и постоянно отвлекался. На улице стояла красивейшая московская осень, кленовые листья сыпались с деревьев и ложились ковром на землю. Маленькая девочка бродила вокруг деревьев, танцевала и собирала букет из листьев. Я так залюбовался ею, что не услышал, как меня зовет Зинаида Иванна. И очнулся только после того, как она взяла меня за ухо и сильно дернула.

— Ну-ка, отвечай быстро, что я только что сказала, — потребовала она.

Я, конечно же, не смог повторить фразу. Только хлопал растерянно глазами.

— На первый раз прощаю, — смилостивилась Зинаида Иванна.

Но ситуация повторилась снова. А затем еще раз. То и дело за окном происходило что-нибудь интересное. Две грязные лохматые собаки носились по школьному двору. Старшеклассники запускали самолетики. Мальчишки играли в царя-горы. Я тут же уплывал из классной реальности — и всем своим существом переносился к ним… Поэтому вскоре меня пересадили на самый дальний от окна ряд. Да еще и на первую парту. Чтобы я был под постоянным наблюдением учительницы. Алеша Владимирский, с которым я поменялся местами, происходящим за окном не интересовался совсем, он постоянно внимательно пялился на доску — как будто там было что-то увлекательное. Впоследствии мне так часто ставили Алешу в пример, что я его сильно невзлюбил.