Утро без рассвета. Камчатка - Эльмира Нетесова

— Думаете, он вашим стал бы? Сознательным?

— Возможно — хотел! А может — и стал. Иначе не расправились бы.

— Как знать, может, вы и правы в данном случае, — невесело усмехнулся Шило и, спохватившись, рявкнул в сторону: — Мавр, дай ксиву, падла!

С нар не спеша встал вор. Смуглое, холеное лицо его будто и не было обожжено морозами. «Наверное, кормится за счет «шестерок» и «сявок», — подумалось Яровому. Мавр достал из-под подушки фотографию, какую Бондарев дал Гному.

— Вот этого пришили? Так я понимаю?

— Вы его знаете? — Яровой ответил вопросом на вопрос. Шило долго всматривался в фотографию. — Этого фрайера я не трогал, — вильнул он глазами.

— Понятно! Фото недавнее. Шило еще раз глянул на фото.

— Нет. Не встречал такого.

— Ну что ж… — Яровой сделал вид, что хочет встать и уйти.

— Да зачем он вам? Ведь не человека извели, а говно, простите за выражение, — Шило торопливым жестом попросил следователя остаться. — Мы сами себя убиваем. Вам радоваться надо такому, что с каждым таким жмуриком нас все меньше становится. Ваших врагов! А значит, вы нас с нашей помощью побеждаете. Разве не так? — смеялся Шило.

— Погибают порою в ваших шайках те, кто должен был жить. Кто стал отходить от вас. Вы — далеко не самоеды, за каких себя выдаете. Вы выживаете за счет слабых, кого учите на примере убитых. Мол, смотри, вот это и тебя ждет в случае чего. Не будь такого — многие от вас ушли бы не задумываясь.

Шило беспокойно заерзал на нарах. Вот только этого и не хватало услышать сейчас находящимся в бараке «шестеркам», «сявкам», «незаконникам». И так хвосты поднимают. Бузят против воров «в законе». Вот уж некстати и не ко времени этот спор. Но его надо достойно закончить. Ведь он, как «бугор», обязан это сделать. И Шило снова заговорил:

— Я знаю, вы всегда находите того, кто вам нужен. Но что вам от того? За раскрытое дело — не больше благодарности. А кому она нужна? На стенку повесишь? Кило хлеба не возьмешь. Авторитет, скажете? Дудки. От него вам одни неприятности. С вас требуют больше, чем с других. Разве не так? Вам завидуют и поэтому осуждают самый малый промах. За ваш талант— вас ненавидят коллеги. Разве я не прав? Ваши друзья готовы разорвать вас за удачи в работе потому, что они не делятся на всех поровну, как у нас, а принадлежат вам одному. И их у вас невозможно отнять, выпросить или присвоить. Но когда нужно браться за новое трудное дело, ваши друзья, боясь наших ножей, подставляют под них вас, сохраняя собственные шкуры. Они не разделяют ваших забот. Не разделят с вами и черствой корки. Ну, зачем такое вам? Вы скажете, что делаете это ради людей? Но на кой вам черт до старости кому-то помогать? Ведь вам никто не помогал. Умрете, так и тогда добром не вспомнят. Сослуживцы вздохнут — наконец-то ваше место освободилось. А люди через год ваше имя забудут! Так стоит ли из-за «суки» здоровье себе укорачивать? Да и какая разница кем умирать — хорошим ли вором, первым ли следователем или той же «сукой»? Там мы все одинаковы, все равны будем, — вздохнул «бугор».

— Какая разница, говорите? Разве не знаете? Хорошо, когда смерть — итог жизни, а не прозябания в ней. А в жизни мы не прячем лиц от людей, не боимся дня. Не опускаем глаза и головы при встречах с кем бы то ни было. Мы работаем, любим, растим, детей. Мы знаем, что такое счастье! Счастье жить и давать жизнь! Выполнять свое предназначенье. Поэтому мы не умираем каждодневно, как вы, а лишь один раз. Без страха. А вы боитесь всего и вся — рыцари темноты! Вы охотитесь ночью, как хищники, охотитесь на жизни, на жратву, на кошельки старух, где, кроме пенсии, ничего нет. Вы грабите магазины, отнимая якобы свое, но свое не воруют. И ваша жизнь— это ложь, разбой и… расплата. Вы ненасытны. Вы знаете два запаха— наживы и крови. Вам недоступны понятия о счастье, каким живут нормальные люди, и о горе, какое вы им причиняете. Вы сильны, когда не видно ваших лиц, когда сворой своей выходите на одного сторожа — десяток до зубов вооруженных бандитов против одного старика, убийство которого считаете доблестью. Вам нет звания! Вы не мужчины, вы подонки. И не имеете права на уважение общества. Вы говорите о моих сослуживцах, но и они живут не для себя, а для других. Они, не убивали и не продавали друг друга, как сплошь и рядом водится у вас. Скольких наших работников вы убили? Трудно сосчитать. Но на их место пришли сотни новых, молодых, а вот у вас число отколовшихся увеличивается. Вот так. И если нас не пугает смерть, то для вас и жизнь — трагедия страха. Страха разоблачения, поимки, наказания, страха «сявки» перед «бугром», а «бугра» перед «президентом», страх перед другими и перед самим собой. Нет, настоящий мужчина никогда не согласится на такую жизнь…

Яровой говорил это не столько для Шило, сколько для тех, кто с нар с плохо скрываемым интересом вслушивался, ловил каждое слово. Но вот он встал:

— Если это все, что вы хотели сказать, то мне недосуг…

— Не надо так. Вы считаете, что время потеряли зря. Но я уверен, что этот разговор нужен нам обоим, — обдумывал Шило, как сделать, чтобы отвести внимание следователя от вышедших на свободу воров. И в то же время не остаться в дураках в глазах барака, достойно закончить диалог с приезжим.

— Нужен разговор? Так начинайте, черт возьми, — испытующе глянул Яровой на Шило. Тот уставился на следователя немигающе, зло. Яровой понимал, что «бугор» теряет в эти минуты контроль над собой. Видел, как внимательно следит за ними Мавр и понял: этот будет рад драке. Если Шило кинется и Яровой его осилит, в чем сомневаться не приходилось. Шило перестанет быть «бугром»: безнаказанно высмеянный или побежденный кем бы то ни было, он теряет власть над ворами. Ну, а Мавр, как видно, самый первый конкурент. У Шило нет иного выхода: нужно вовремя отступить и согласиться сделать то, что обещал Гном. Это нужно, чтобы сохранить свое лицо перед ворами в бараке и… Вероятно, сбить его, Ярового, со следа. Напороть темнуху, как говорили воры в таких случаях. Иначе зачем вызвался заменить Гнома в контакте со следователем?

— Ладно, мы вот тут поговорим с кентами, обсудим кое-что, — разжал кулаки Шило и, тяжело переведя дыхание, добавил: — Если что, скажем…

Яровой, уходя, оглянулся. Лицо Мавра исказил недобрый смех. Он смотрел на Шило как на кусок, уплывший из-под носа.

— Эй, сявки-босявки! Кличьте большой сход! — донесся голос Шило. В светлом проеме дверей закопошились, ожили зэки.

— «Президента» пригласите!

— А кто к нему пойдет?

— Да уж не вы, псы поганые!

— Законного надо!

— Мавр! Пусть Мавр идет!

— «Бугор» еще есть! Пусть он!

— Иди, Шило! «Президент» нужен! Иначе сам знаешь, что будет!

— Знаю, отвяжитесь, — буркнул «бугор».

Яровой уже не мог услышать все это. Но он понял, — зэки всерьез отнеслись к затее Бондарева. Интересно, в чью пользу они решат? Хотя, конечно, в свою. Да и что зависит от их мнения, от их опознания? Все равно их слова будут «липой». Яровой медленно шел по зоне. Гулко похрустывал под его ногами уже тонкий лед. Хотелось спать…

В шестом бараке этим временем шла полным ходом подготовка к большому сходу. Зэки мели пол. Ведь должен прийти «президент». Его из числа крупных преступников избирает негласно вся зона. Лишены этого лишь «сявки» да «суки». Их к выборам не подпускают.

В этот раз зоне повезло. «Президент» — что надо! Подходящий по всем статьям. Как того требовал негласный устав зоны. Во— первых, ему было сорок два года. Не стар и не молод. Мужик в самом соку и разуме. Попался лишь на девятом ювелирном магазине — тоже солидно, все ж не бабьи тряпки с веревок крал. В драке с ним никто из фартовых не выстоял. Не кулаки — гири двухпудовики. И из себя — как на заказ. Плечи — медведю на зависть, голова на них, как тыква. Без шеи, сразу из плеч росла. Спина что из бронзы отлитая. Мышцами играет — любой борец позавидует. А ноги сильные, быстрые. Еще бы! Три раза из магаданских лагерей удирал. Не скоро находили. Его ноги выносливее собачьих оказались. И если бы не это изобретение — телефоны, никто бы не догнал. Четверых собак руками задушил. Лишь против вооруженной автоматами погони бессильным оказался. Здесь, в лагере, он второй год «президентом» жил. Начиная с «бугров» и кончая последней «сявкой» — все ему подчинялись. Все трепетали перед ним. Его слово было законом для всей зоны зэков. Жил он в бараке вместе с крупными ворами, в своей компании. И никто из посторонних зэков не мог туда сунуться без особого на то разрешения.