Баллада о кулаке - Генри Олди

— Так ты сардины будешь или как? — нетерпеливо осведомляюсь я еще раз, обиженно воззрясь на Монаха. — А то я бутерброды делаю.

— Ну, давай…

Монах явно сбит с толку. Разговор все время уплывает от него куда-то в сторону, и он не успевает следить за течением беседы.

— Держи!

Я далек от мысли, что при соприкосновении с Монахом меня шарахнет током или пальцы повылетают из суставов. Но некое ощущение настороженного ожидания: «Что будет?» — все-таки присутствует.

Монах, забывшись, берет у меня бутерброд, слегка мазнув пальцами по моей ладони.

Ничего особенного, рука как рука, никаких неприятных ощущений…

…Плащ черным крылом взлетает вверх, и из-под него вдруг выстреливает плоское лезвие, играя стальными бликами в свете прожекторов. Руки зрителям не видно — только фигура в черном плаще с капюшоном, только взмах «крыла», только мгновенный высверк стали.

Плащ отлетает за спину. Кинжал скользкой щукой-однозубкой вертится в пальцах, сам собой выписывая замысловатые петли, угрожая пятящемуся человеку сразу со всех сторон, мешая понять: откуда последует удар?.. И только на самом краю сознания отчаянно, пойманной в паутину мухой, бьется единственная мысль: «Ну где же, где же этот чертов Коллен, ну что он медлит за кулисами?! Ведь я же этого сейчас зарежу…»

Стоп!

Не сейчас.

— А я, может, тоже на экзамен приеду! — заявляет вдруг Монах, заметно уязвленный тем, что вместо центра внимания он может претендовать в лучшем случае на периферию.

Хвост недожеванной сардинки прилип у него к нижней губе.

— Ох и далеко ж тебе ехать придется! Небось от ближайшего дома отдыха, — бурчит Ленчик, нарезая сало тоненькими ломтиками.

Нарезает он его из чистого альтруизма, ибо сам явно собирается и дальше питаться чаем с редиской и другими дарами матушкиного огорода.

— Ну, приду… — Монах пытается спародировать Ленчиково бурчание, но это ему плохо удается.

— Приходи, — пожимает плечами Олег, мастеря какой-то совершенно умопомрачительный сандвич. Пизанская башня, не сандвич. — Покажешь нам, недотепам, как чемпионы выступают!

— Могу и показать! — Хороший бы из Монаха мотоцикл вышел: заводится с полоборота. — Только я ж теперь все больше в паре… Дадите поработать?

Сказал — и косится глазом: как отреагируют?

А никак. Что, думал, все тебя тут же отговаривать кинутся? Как же, держи карман шире!

— Поработать-то можно… — по-кошачьи тянет Ленчик, одновременно хрустя целым пучком зеленого лука. Следую его примеру: не все ж на консервы налегать! — Только сам знаешь: мы обычно с посторонними людьми не работаем…

— Ну, а если я обратно в школу вернусь?

Эк его припекло, бедолагу! Небось совсем тут одичал: без людей-то, без родных, без друзей-знакомых.

На луну ночами воет.

— Ну, у нас же никого не выгоняют. — В моем взгляде, поднятом на Монаха, было столько наивности, что взгляд поднялся с изрядным трудом.

Тяжелый, зараза, вышел; не взгляд — штанга.

Впрочем, вес взят.

— Выгоняют! — резко, едва ли не грубо обрывает меня Олег. — Я с этого года начинаю закручивать гайки! А то развелось эстетов-трепачей, которые только и умеют, что языком работать. Знатоки великие, понимаешь!

Олег вроде и не обращается конкретно к Монаху, но столь прозрачный намек и ежу понятен.

Эй, еж, тебе понятно?

— Нет, ты приходи, поглядим-подумаем. — Когда мой соавтор отступает на шаг назад, значит, жди подвоха. — Ты сам как считаешь, Володя: тебе в какую группу ходить следует?

— Ну… в стажерскую, наверное. Или как минимум в клубную…

Вот сразу ведь видно: говорит человек и сам понимает, что не то говорит! А промолчать не может.

Зря это он.

Почему люди обманываются? Ах, обмануть меня нетрудно, я сам обманываться рад!.. И вот: в небе зависли свинцовые дирижабли, а к ним по сверкающим золотым лестницам ползут и ползут упрямые человеческие фигурки. Там, в сумрачных гондолах, в таких же ослепительных, как и эти лестницы, клетках, спрятаны певчие птицы. Птицы молчат — но каждый из взбирающихся по лестницам людей верит: когда он наконец доберется, вскарабкается, доползет — птица обязательно запоет! Не может не запеть! Конечно же, она запоет чудесную песнь — только для него одного!

А сотни тонн свинца, по странному недоразумению зависшие на головокружительной высоте, уже готовы обрушиться, сминая маленькие смешные фигурки и золоченые лестницы из папье-маше…

Стоп.

Не сейчас.

Нет, это он все-таки зря.

Олег

— Как минимум?

Внутри что-то оборвалось. Туда, в прошлые рождения, где я был судьей неправедным, согласно Ленчикову гороскопу, где крылись решения и приговоры, о поспешности которых я сожалею по сей день.

Иногда — сожалею.

А иногда — нет.

Рассказ шел к финалу. Спотыкаясь, по колено забрызгавшись грязью, подволакивая ногу и морщась от боли в травмированном колене; но — шел. Рассказ о суматошном Володьке Монахове и его волшебной палочке, рассказ о двух нелепых дядьках, разменявших четвертый десяток в поисках нужных только им слов; рассказ о плачущей жене, избитых насильниках и троллейбусных жертвах; рассказ о том, что одни называют ремеслом, другие — искусством, третьи — образом жизни, а четвертые смеются в лицо и первым, и вторым, и третьим, потому что четвертые знают: ремесло должно кормить, искусство — развлекать, а образ жизни — это вообще нечто совсем другое.

Собаку выгуливать да с управдомом лаяться — вот и весь образ жизни.

«А если я на тебя с шашкой полезу, что ты делать будешь?» Вечный вопрос, на который надо не отвечать, а нельзя: ведь, в сущности, хорошие люди спрашивают, меняя шашку на нож, пистолет или… или бейсбольную биту «Миротворец». Они ждут ответа, которого нет, ответа, который превращает отвечающего в полного идиота… отвечать стыдно, и не отвечать, в общем-то, тоже…

Убрать.

Лишнее.

И все-таки: рассказ, никому, пожалуй, кроме нас, не интересный, близился к финалу.

Я чувствовал, как горькая пустота подступила к горлу.

— А на первый год ты как минимум не хочешь? — Было видно, что Монах не ожидал от меня этой реплики. — Вместе с княгиней Ольгой? Разминочка, азы, ручки-ножки-огуречик… а там будем посмотреть. Если будем.

Кровь бросилась ему в лицо. Лысина сразу вспотела, покрылась блестящими бисеринками, глаза сверкнули опасной желтизной.