Фантастика 2025-51 - Антон Лагутин

одиночества или нет, как появилась она. Вышла из своей комнаты. Вафельный халат, синие тапочки. Она улыбается. Но не из-за меня. Она идёт ко мне через коридор, но смотрит совсем не на меня. Проходит мимо. Её кожа благоухает чистотой. Мыло с запахом сирене и яблока. Там, где её волосы касаются халата, — влажные пятна. Своим сиянием от счастья она может ослепить всех детей на площадке. Ярче солнца. Ярче белой вспышки ядерного взрыва.

Насвистывая мелодию, она предлагает мне пообедать. У моего желудка сегодня праздник. Она ставит мне тарелку. Ставит себе. Ставит…

Я даже сразу и не понял. Не понял, что в квартире мы не одни. Нас трое.

В коридоре раздался топот босых ног. Я обернулся. Незнакомый мужик. В один трусах. Высокий, подтянутый. Пока он плёлся через весь коридор в кухню, полоски солнечных лучей меняли цветовую гамму его ёршика на башке от ярко-светлого к тёмно-светлому.

Он пересёк порог кухни, сел напротив меня. Смерив меня взглядом, сказал матери:

— Ты не говорила, что у тебя есть сын.

Мать, снимая чайник с плиты, отвечает:

— Он мне не сын. Не переживай.

Его голос… я слышал его раньше. Как камнем по гнилому дереву! Я ненароком взглянул на тепловизор. Мгновенно. Лишь кинул взгляд. Но он это заметил.

— Клевая штука? — спрашивает он. И, не дожидаясь моего ответа, добавляет: — Это я его твоей мамке одолжил.

— Я не его мать.

Он наклоняется ко мне через весь стол и шепчет:

— Странная она у тебя, но в кровати — бомба!

Не понимаю, что могло связать этих двух людей в духовном плане, но сейчас их связывал — общий запах пота и дешёвого парфюма.

Мать разливает нам чай. В тарелках стынет суп. Отхлебнув пару ложек, мужик мне говорит:

— Я раньше охотой занимался.

— Охотились на животных?

Он запихивает в рот ломоть хлеба, кусает. Жуёт, не отрывая от меня глаз.

— Смотря кого ты называешь «животным».

— Лесных зверюшек. Там: зайчики, лисички, мишки.

— И эти тоже.

Здесь, за столом меня не сжигал изнутри суп или страх. Но я мучился. Мучился, желая знать ответ всего на один вопрос: знает мать или нет. Знает она, кто здесь сидит, вот тут, с нами, за этим квадратным столом?

— А кем вы сейчас работаете? — интересуюсь я, хотя мне абсолютно похуй, возможно, смогу хоть что-то из него выпытать.

Мужчина медленно жуёт хлеб. Между нашими глазами — метр, но его рожа как будто впритык приблизилась ко мне. Когда он глотает всё содержимое своего рта, его огромный кадык движется под кожей, словно какой-то огромный паразит, готовый вот-вот вылезти наружу из белой головки огромного прыща внизу подбородка.

Он не ответил. Жует молча. За него ответила мать:

— Он — следователь.

Я слышу как сосед напротив с наслаждением глотает пережёванную пищу в пыль и утвердительно заявляет:

— Да. Твоя мать считает, что за вами следят. Боится за тебя.

— Я ему не мать.

Приёмная мать и мужик с улицы — мой хрупкий фундамент «счастливого детства.»

Осматривая фигуру матери глазами подростка, рассматривающего в глянцевом журнале картинки голых баб, он говорит:

— Пришла к нам в участок писать заявление. В таких делах торопиться нельзя. Прежде, нужно хорошенько разобраться, осмотреться, найти индивидуальный подход к проблеме, а только потом решать её. Ты не замечал ничего подозрительного?

— Нет.

Я снова кинул взгляд на тепловизор.

— Я дал его твоей матери для успокоения души.

Отличная идея, только теперь моя душа всё никак не может успокоиться.

— Ты уже смотрел в него?

— Нет.

Мой голос дрогнул.

— Молодец! — тут он привстаёт со стула, сжимает губы и давай как орать на меня. — Даже не смей прикасаться к нему! — вены на его шее вздулись, лицо красное-красное. — Ты меня понял⁈

Вот ублюдок! Уродец решил показать кто тут главный, совсем не разбираясь в нашей с мачехой «кухне». Ну-ну!

С этим бешенным зверем искать общий язык нет никакого смысла. Лучше молчать.

— Хозяюшка, — говорит он, устало плюхая зад обратно на стул. — А нет ли у нас чего крепенького для отвода дурных мыслей и поднятия настроения?

Мать уже собиралась сесть с нами за стол. Уже поставила стул, как вдруг замерла. Посмотрела на меня.

— Сынок, сходи в магазин.

— Ты говорила, что он тебе не сын.

— Ты выпить хочешь?

— Хочу.

Мне повезло. Мужик быстро переключился на мамку, совсем забыв о моём существовании. В срочном порядке я покинул квартиру, уйдя в ближайший магазин.

Когда я возвращаюсь — сразу же ухожу к себе в комнату. В окружении глянцевых плакатов моих музыкальных кумиров мне было куда спокойнее. У меня не было никакого желания быть зрителем в первом ряду этого блядского цирка, где приходиться впитывать в себя весь тот негатив и лож, что пытались на меня излить. Мне было плевать, что он сделает с матерью, пусть только не трогает меня.

Они просидели на кухне до самого вечера. За окном тьма, но тишина в квартире всё никак не наступала. Помимо того, что им было плевать на меня, они даже не задумывались о соседях, живущих рядом с нами за тонкими стенами. Он кричал и стонал так, что даже музыка в наушниках не помогала. Телевизор включать не было никакого смыла; программа «в мире животных» шла в прямом эфире, прямо за стеной.

Мужской хрип слегка напугал меня. Может, мачеха решила прикончить его, прям как самка богомола?

Нет…

Там, за стеной, были не насекомые. Там буйствовали дикие животные. Два животных, охваченные инстинктами. Пока их кровать истошно скрипела, я представлял себе, как голодная львица накидывается на убого бородавочника и вгрызается ему в шею. Сжимает челюсть, вонзая острые клыки в сочную плоть.

Он визжал как потерпевший.

Мне хотелось зайти в комнату мачехи и пристрелить их. Выпустить из ружья серое облако свинца, а потом долго рассматривать изуродованные тела, валяющиеся на залитой кровью и спермой простыне.

Минута тишины.

Всё закончилось?

Нет…

Массивное оголовье металлической кровати с новой силой заколотилось в стену. Я снова в мире животных. Огромный медведь поджал под себя молоденькую олениху и принялся жадно драть её шкуру своими острыми когтями. А она даже и не пытается вырваться. Стонет и стонет.

Стонет… И просит еще!

Когда они, наконец, закончили, меня пробрал сушняк. Пить хотелось ужас как. Всё горло пересохло от злости