Операция «Гадюка» - Кир Булычев

— Прекратить, — приказала она.

То есть произнесла то же слово, которое выкрикнул певец, но именно произнесла, а не сказала и не выкрикнула.

— Отпустите его, — сказала Люся.

В гулком Дворце спорта наступила тишина и слышно было дыхание людей.

Разбойники отходили от стола, отпускали веревки, которыми только что орудовали, и делали все покорно, но медленно — точно так же, как ведут себя хищники на арене, когда дрессировщик, хлопнув по песку хлыстом, велит им возвратиться на тумбы.

— Господин Кюхельбекер, — сказала Люся, — вставайте, чего вы тут лежите. Не бойтесь, вы же ни в чем не виноваты.

По бандитам прошел недовольный ропот.

— А вы, — повернулась к ним Люся, — сбежали, поджав хвосты, и теперь хотите отыграться на невиновном.

Вдруг женщина с грубым лицом, которая первой прибежала встречать Веню на набережную, крикнула Люське:

— А ты чего его защищаешь? Твой хахаль, что ли?

И она засмеялась. Но никто ее не поддержал.

И тут инициативу подхватил Веня.

— Башмаков, — приказал он бандиту, который плыл в моей лодке, — отведи пленного министра ко мне в кабинет. Мы его допросим. Остальным — разойтись!

Теперь перед стаей шакалов не было жертвы и не за кем было гнаться.

И стая не имела альтернативного вожака.

Люди стали расходиться, а Веня подошел к женщине и стал бить ее по лицу открытой ладонью. По-театральному, не больно, но наказывая.

Женщина вдруг заплакала и побежала из зала.

— Он спит с ней, — сказала тихо Люся.

Я поверил Люсе и подумал, что для него она — своя, московская, которую нельзя заразить СПИДом, а эта — местная бандитка, ничего с ней не случится.

Кюхельбекер быстро ушел за Григорием Михаиловичем.

Веня сказал мне:

— Хочу понять, что же произошло. Будешь слушать?

Я обернулся было к Егору.

— Пускай пошепчутся, — великодушно разрешил Веня. — Ты ему, Люся, Койвисто покажи.

Я пошел за Веней к нему в кабинет.

Кюхельбекер стоял посреди комнаты, такой же, как комната Люси, возле большого письменного стола — в этих комнатах сидели раньше стадионные чиновники. Вряд ли эти комнаты годились для иных целей. Он старался привести в порядок рваный костюм.

— Ничего, — сказал Веня. — У нас на Комсомольском магазины остались. Императрица иногда туда ходила за шмотками. И мне тоже таскает. Ты ей размер скажешь или с ней прошвырнешься.

— Спасибо, — сказал Кюхельбекер. — Я вам обязан жизнью.

— Не путай, — великодушно ответил Веня. — С площади тебя Гарик вытащил, хорошо еще, что у него мышцы накачанные. А сейчас, как понимаешь, от моих эмоциональных подонков тебя Люська, императрица, спасла. И охота ей была — не знаю.

— В любом случае спасибо.

— И учти, твоего императора я не убивал, — сказал Веня. — Я его только поучить хотел, а мои махновцы разыгрались. Я его уже мертвым застал. Мне пику с его головой вручили — такой уж здесь обычай.

— Знаю, — сказал Кюхельбекер. — Что со мной будет?

— Ты мне скажи, — попросил Веня, — что у нас сорвалось с наступлением?

— Что вы хотите знать?

— Мы же вокзал взяли. Все нормально. Откуда этот желтый яд пошел?

— Ветераны, — сказал Кюхельбекер. — Они дождались своего часа. Победив императора, вы нарушили хрупкий баланс этого мира.

— Нет, ты мне как следует объясни, — сказал Веня. — Мне же тоже никуда не деться отсюда. Так что я думаю, что нам с тобой придется вместе все распутывать.

— К сожалению, — согласился Кюхельбекер. — Так бывает, когда в болото падает камень.

— Ну объясни.

— Я не знаю… Я недостаточно знаю о том, что происходит далеко за пределами этого мира. Но я отлично понимал, как устроен маленький мир, который начинается у Нового университета и тянется до Кутузовского проспекта.

Говоря, Кюхельбекер рисовал длинным узловатым пальцем схему этого мира на письменном столе, а мы стояли, как на военном совете, глядя на то, как «полководец» по карте планирует будущее сражение.

— Вот тут, — говорил он, — империя Киевского вокзала. На другом берегу вы — несколько бандитских шаек, неопасных, потому что никак не могли объединиться, и занятых враждой друг с дружкой. Третий фактор — ветераны. Они вообще-то живут в империи, вернее, в гостинице «Славянская» и домах рядом с ней. Они вхожи в вокзал, хотя нас к себе не пускают. Они нас не выносят, мы их не выносим, но взаимно терпим. Мы центр цивилизации.

— Да иди ты! — громко сказал Веня.

Я посмотрел в окно. За окном медленно шли Люся с Егором и увлеченно разговаривали. Они шли близко, но не касались друг друга.

— Да, именно так. Если захотим, мы можем уничтожить бандитов, перебить ветеранов, но не стремимся к этому. Мы имеем доступ к другому миру — для нас он выражается в тебе. Люди, с которыми мы держали связь, меняются… Но они есть. Мы кое-что получаем оттуда, кое-что отдаем, порой туда или к нам прорываются люди. Впрочем, мы не боимся этого. Мы даже императрицу держали там, наверху, пускай растет. Мы позволили себе пустить в нашу империю вас, господин Малкин. Мы — открытое государство. Ветераны боятся этого. Они убеждены, что именно в нашем мире, где нет автомобилей и самолетов, где нет газет и телевидения, можно создать чистое, на их взгляд, общество. Но для этого мы должны окончательно покончить с конкурентами. Это вид религии. Чистота — никаких внешних сил. Для этого, они полагают, и создан наш мир. Теперь вам ясно?

— Ни черта не ясно, — сказал Веня.

— Когда вы убили императора и захватили вокзал, вы нарушили баланс сил. И ветераны, которые не столь глупы — и не надо считать их кучкой выживших из ума, изношенных трехсотлетних старцев, — также готовились к опасному повороту событий. Мы знали, что у старцев есть установки по пуску газа… Но не знали, случится ли когда-нибудь нужда в том, чтобы их использовать.

— Это ветераны? Старцы? Коммунисты?

— Это хранители неких идеалов, — возразил Кюхельбекер. — Они были и до коммунистов. Среди них вы найдете и Робеспьера, и протопопа Аввакума. Для них существует лишь идея… Теперь, когда они захватили власть в нашей империи, они перегрызут друг другу старческие глотки. Но не сразу. И вы, Вениамин, своими руками разрушили хотя бы видимость равновесия. Ваше будущее не вызывает во мне зависти…

Веня не ответил.

— Я устал, — продолжал Кюхельбекер. — Я полагаю, что этот газ не убивает окончательно. Нас очень трудно убить. Но голова у меня просто раскалывается.