Sindroma unicuma. Книга 2. - Блэки Хол

— С радостью, но, боюсь, сгорит листва, — прогундосил начальник, напомнив о гигаваттах электрического света, испускаемых подвальными лампами.

Как раз то, что нужно! — послала я внушение в голову Штусса, но он, видимо, расставил приоритеты, предпочтя гробить своё и чужое здоровье, нежели чуточку прижучить распоясавшееся растение, вошедшее в пик цветения.

Что ж, если совесть не позволяет мужчине издеваться над обсыпальником, который издевается над ним, это сделаю я, потому что у меня есть высококонцентрированная вытяжка из листьев разъедалы. Достаточно развести несколько капель на ведро воды и полить землю в кадке, чтобы омертвели корни наглючего деревца. Необходимо лишь правильно рассчитать губительную дозу, чтобы не разъело днище кадки и пол. Конечно, учитывая микроклимат архива, не стоит надеяться на полную погибель растения, но все-таки поливка натуральным ядовитым растворителем — лучше, чем ничего.

Для того чтобы обсыпальник выпустил новый побег и нарастил зеленую массу, способную зацвести, в естественной природе уходит около десяти лет. А в среде архива… — пошевелила я губами, подсчитывая в сравнении с ожившими кустиками разъедалы, — пройдет как минимум год. Это же триста шестьдесят пять дней, и нужно прожить каждый из них! За год утечет уйма воды, и вообще, реки могут повернуться вспять.

— А как поживает Радик, то есть Ирадий?

— Учащийся вел себя дерзко или неподобающе? — спросил настороженно архивариус, и его кадык дернулся сильнее обычного.

— Что вы! Радик — вежливый и внимательный юноша. И добрый! — похвалила я друга, не покривив душой. — Просто мы виделись в последний раз в среду днем.

Начальника приятно взволновали слова о достоинствах племянника.

— Ирадий иногда бывает у меня. Он заходил вчера вечером, а сегодня готовится к экзамену.

Ёшкин-матрёшкин! Так вот почему студенческий народ сходит с ума, лихорадочно листая страницы архивных дел. Это дохнула сессия, напомнив о себе.

Распрощавшись с начальником, я подхватила сумку под мышку и уже на выходе обежала взглядом уголок с джунглями. Заглатеция, задвинутая в гущу кадок и горшков, чувствовала себя вольготно. Пестрые прожилки на листьях налились соком и фосфоресцировали от удовольствия.

Монтеморт печалился, не обращая внимания на выходящих из института студентов, и понуро изучал рисунок пола. Не хандрить! — послала я мысленный призыв хвостатому стражу. Нельзя впадать в зимнюю спячку, когда в любой момент найдется желающий стащить казенное добро.

Ноль реакции. Пес поднял глаза, отчего кожа на лбу собралась глубокой гармошкой, и вернул взгляд в прежнее минорное настроение.

Нету у меня способностей к внушению, и никогда не было, — заключила я, выйдя на институтское крыльцо, освещенное из-под козырька прожекторами. На самом деле люди ищут оправдание своим слабостям и придумывают разные небылицы. Вот Мэл, оказывается, хотел поцеловать меня в библиотеке (при этой мысли в горле щекотно мазнуло), но объяснил свое желание принудительным воздействием на волю. Получается, что все-таки не хотел? И Тао Сяну я «напевала», требуя помочь, хотя ему запретил хозяин.

В конце концов, сто лет не сдалось мне чужое недовольство реализованными хотениями. Пора подумать о своих желаниях.

Прислушавшись к себе, я определилась с первоочередной целью и побрела в общежитие, крепко прижимая сумку.

Интересно, где сейчас Мэл? Уже позабыл, поди, о разговоре у мужских раздевалок и везет свою подружку в «Инновацию», чтобы расслабиться перед экзаменом, а Эльза повисла у парня на плече, мешая вести машину. Наверняка она успела поделиться подробностями встречи в туалете и приукрасила, живописав, как я оскорбляла и унижала её висоратское достоинство.

Разве такую язву обидишь недобрым словом? От нее же отскакивает, как горох от стенки, вдобавок Эльза сама кому хочешь мозги прополощет — морально и буквально. В интернате она приобрела бы авторитет среди девчонок.

Однако хватит портить свежий зимний воздух образом египетской стервы. Как там говорил Радик? Направо-направо-направо?

Искомый закуток в точности дублировал тот, в котором обитала я: такой же обшарпанный и замызганный. Видно, первый этаж общежития надолго застрянет в состоянии недоремонта, поскольку комендантша бросила имеющиеся силы и средства на облагораживание собственного жилища.

На стук в первую попавшуюся дверь выглянул полуголый парень в трико и наушниках, из которых прорывалась какофония звуков, отдаленно похожих на музыку. На левом плече красовалась хвастливая татуировка горгульи с клыкастой пастью.

— Где здесь поживает Радик? — спросила я без долгих предисловий. Расшаркиваются особы благородных кровей, а мы — люди простые, студенческо-общежитские.

Парень снял наушники, и мне пришлось повторить вопрос.

— Радиус, к тебе краля завалила, — обратился любитель тяжелого рока за дверь, и за его спиной появился донельзя удивленный Радик.

— Привет, как дела, собирайся, пошли ужинать, есть хочу сил нет, щас слопаю быка, — произнесла я торопливой скороговоркой.

— Ничё такая, — оглядел меня оценивающе сосед Радика. — Ты с какого?

— Какая разница, мелкий? — парировала я, подразумевая не рост парня, который был выше меня на несколько сантиметров, а возраст и стаж зеленого первокурсника.

— Ну и что? — ухмыльнулся он. — Зато ты опытная.

Молокосос извращенский!

— Так ты идешь? — перевела внимание на Радика.

— Знаешь, Эва, наверное, нет, — ответил неуверенно парнишка. — Завтра экзамен, надо многое повторить.

— Давай, я пойду, — согласился бесцеремонный сосед. — Куда двинем?

— Отвянь. Радик, вот помру с голодухи у твоей двери, и тебя обвинят в моей смерти.

В качестве иллюстрации крайней степени недоедания заворчал недовольный желудок, чей обеденный прием пищи в столовой необратимо испортился парочкой хамов.

— Радиус, я чё-то недопонимаю, — обратился полуголый парень к Радику. — Чикса сама к тебе завалила, а ты ломаешься как баба.

— Никто не ломается, — покраснел парнишка и торопливо обулся. — Пошли, Эва.

— А тебе, казанова малолетний, — ткнула я пальцем в его соседа, — пойдут на пользу колыбельные и сказочки на ночь. И за чиксу еще ответишь.

— В любое время, детка. Я весь твой! — распростер объятия парень. Тьфу, до чего непрошибаемый и озабоченный.

Радик взял из пищеблока кастрюльку с поварешкой и, порывшись в холодильнике, прихватил с собой небольшой кулёчек.

— Ты почему исчез? — спросила я, покуда мы шли в швабровку.

— Я вчера заходил. Дважды. А тебя не было.