Горячий снег. Батальоны просят огня. Последние залпы. Юность командиров - Юрий Васильевич Бондарев

– Научите, – ответил он.

Когда глубокой ночью расходились от Майи Невской и долго со смехом толкались в тесной передней, разбирая пальто, галоши, боты, оказалось, что Валино пальто висит под шинелью Алексея, и он, не спрашивая разрешения, помог ей одеться, сказав:

– Я вас провожу. Можно?

– Попробуйте, – ответила она с удивлением, однако подумала и, натягивая перчатку, добавила: – Что же, проводите, если вы такой храбрый…

И вот теперь он провожал ее, и совершенно одни среди снегопада стояли они на трамвайной остановке – за незначительными словами скрывалось любопытство.

– Так сядем? – спросила она. – Или потопаем пешком?

– А вы? Хотите пешком?

– Нет, лучше доедем до Лесной. Устала очень. Вот возьму сейчас и сяду в сугроб и буду сидеть, пока трамвай подойдет…

– Пожалуйста, – сказал Алексей.

Они сели в трамвай. Вагон был пустой и холодный, морозно светились мохнатые, заиндевевшие стекла, кое-где к ним были прилеплены использованные билетики – следы вчерашней новогодней сутолоки. Старик кондуктор, в перепоясанном тулупе, в валенках с галошами, спал, уткнув нос в поднятый воротник, изредка поеживаясь, заспанно бормотал наугад «Парк культуры» и снова втягивал голову в мех. Все в вагоне скрипело от мороза, сиденья были ледяными.

Валя подобрала вокруг ног пальто, сказала:

– Конечно, за билеты платить не будем. Поедем зайцами. Тем более кондуктор видит новогодние сны!

Одни в этом пустом трамвае, они сидели напротив и так близко друг от друга, что шинель Алексея задевала Валины колени. Валя вздохнула, потерла перчаткой скрипучий иней окна, подышала; пар ее дыхания пополз по стеклу, коснулся лица Алексея – чуточку повеяло теплом. Валя протерла «глазок»: в нем редко проплывали мутные пятна фонарей. Потом отряхнула перчатку о колени и, выпрямившись, подняла близкие глаза, спросила серьезно:

– Вы что-нибудь сейчас вспомнили?

– Что я вспомнил? – проговорил Алексей, в упор встретив ее взгляд. – Одну разведку. И Новый год под Житомиром, вернее – под хутором Макаровым. Нас, двоих артиллеристов, тогда взяли в поиск…

– И что же было дальше?

– Мы благополучно прошли нейтралку, подползли к немецким траншеям. Когда ползли по нейтралке – ни одной ракеты. Ни выстрела. Спрыгнули в немецкую траншею – везде пусто, тихо. Только огоньки видны сквозь снег, и кажется: где-то поют. У немцев, оказывается, сочельник. Подошли к крайнему блиндажу. Ни одного часового. Из трубы искры летят. Заглянули в окошко – видим: на столе картонная елка, на ней свечи, пятеро немцев сидят вокруг и поют. Мы поставили сержанта часовым у блиндажа и сразу вошли в маскхалатах, с автоматами. Все в снегу – просто привидения. Немцы увидели нас, разинули рты и замолчали. Смотрят на нас и ничего не могут понять. В общем, видим: самый старший в блиндаже – обер-лейтенант, и, конечно, командуем: «Оружие сдать! Идти за нами!..» И тут обер-лейтенант опомнился: «Это русские!» – и за парабеллум. Один из нас ударил его гранатой по голове, и он упал. В эту минуту мы испугались одного – за жизнь обер-лейтенанта, он был ценным языком.

– А что вы сделали с остальными? – спросила Валя.

– Когда обер-лейтенант упал, остальные немцы открыли огонь. Обер-лейтенант был самым крайним к нам. Мы подхватили его и – в траншею. Вот и все.

– А немцы?

– Когда мы отошли метров на пятьдесят, у них поднялся шум, вслед нам стали бить пулеметы, но вслепую: метель была страшная…

Трамвай катился по улицам, мерзло визжали колеса; Валя наклонилась к протертому «глазку», который уже весь густо налился холодной синью: то ли светало, то ли перестал снег, и луна засияла над городом.

– Ну вот, проехали две лишние остановки, – внезапно сказала Валя. – Слезаем.

Они вышли на углу возле аптеки с темными окнами. На хрустящем голубоватом снегу сразу увидели свои тени и длинные тени тополей. Было необычайно тихо, так бывает только после снегопада. Накаленная холодом высокая январская луна стояла над городом в чистом, студеном небе, и вся пустынная улица, заваленная сугробами, была видна из конца в конец.

Валя медленно шла, глядя себе под ноги, иногда сдергивала с пальцев перчатки, затем снова натягивала их.

– Как вы просто говорили о войне, – сказала она. – Ужасно ведь это…

Они шли по лунным глухим переулкам, мимо залепленных свежим снегом домов. Валя сказала в воротник:

– Что же вы молчите?

– Слушаю, – грустно ответил Алексей. – Слушаю скрип снега… Весь город спит… А мы с вами не спим. Тишина во всем мире.

– Возьмите меня под руку, – неуверенно проговорила Валя. – Видите, сугробы?

Он взял Валю под руку и почувствовал ее дрожь.

– Вам холодно?

– Нет.

Он сейчас же снял свои перчатки.

– Наденьте, они меховые. Вам будет теплей. А то сначала замерзают руки, потом замерзаешь весь. Я знаю.

– А как же вы?

– Я привык. Честное слово.

– Хорошо, давайте ваши перчатки, – не сразу сказала она. – А вы подержите мои.

Он со странным чувством взял ее перчатки, усмехнулся, сунул в карман.

– Очень маленькие перчатки у вас…

Они миновали мост над железной дорогой – здесь дуло пронзительным холодом; далекие огни вокзала дрожали в розоватом пару. Потом опять лунные синие сугробы, опять нежный скрип снега под Валиными ботами.

Неожиданно Валя остановилась.

– Мы пришли.

Они стояли перед огромным домом без огней; над подъездом – эмалированная дощечка с номерами квартир; единственная здесь лампочка светила в фиолетовом кругу.

– Возьмите свои фронтовые перчатки. Спасибо.

Алексей, хмурясь, тихо и ненужно спросил, разглядывая эмалированную дощечку над подъездом:

– Это ваш дом?

– Да. А вы что – не верите?

– Валя, – полусерьезно проговорил Алексей, – у вас очень несчастливый номер дома – тринадцатый.

Она протянула руку, спросила с любопытством:

– Серьезно? Вы суеверны?

– Почти, – он осторожно пожал ее узкую руку. – До свидания.

Валя вошла в черный подъезд. Гулко хлопнула дверь парадного, разметая снежинки на тротуаре. Простучали боты в глубине лестницы – и наступила непроницаемая тишина зимней ночи.

Глава вторая

Минут через десять он уже шагал по синим теням домов, мимо мохнатых от инея заборов; снег под сапогами визжал так, что, казалось, слышно было за целый квартал. «Что ж, с Новым годом тебя! – говорил он сам себе. – С Новым годом!»

В последнем переулке, который сворачивал к училищу, он услышал позади себя торопливый и звучный хруст шагов, насвистывание – и оглянулся, сразу узнав по этому насвистыванию Бориса. Тот шел своей гибкой, скользящей походкой, в избытке чувств похлопывая рукой по фонарным столбам, словно желая нарушить покой спящего после праздника города, и первый окликнул