Том 3. Товарищи по оружию. Повести. Пьесы - Константин Михайлович Симонов

в нее. Галина Петровна лежала, сжавшись в комок, и не отвечала. Потом она услышала, как Витенька чиркнул спичку: он смотрел, есть ли ключ в замочной скважине.

– Галя, ну что за глупости? – громко сказал он, увидев, что дверь заперта на ключ изнутри. – Что за глупости, я за тобой пришел…

Галина Петровна лежала и молчала.

– Что за глупые шутки? – рассердился Витенька. – Вставай, а то я, ей-богу, дверь сломаю!

Дверь он не сломал, но несколько раз снова принимался стучать, говоря, что она по-дурацки ушла сегодня утром, что так не делают! Что он два раза звонил ей по телефону, и надо было встать, и подойти, и ответить ему по-человечески, если она почему-то именно сегодня не хочет его видеть. Он в конце концов не мальчик, чтобы околачиваться вот так под дверью! Он стучал и говорил, что ненавидит истерики и что если у нее ночью одно, а днем другое и она теперь передумала и решила не идти с ним на Новый год, то могла бы подойти и сказать это по телефону, а не вести себя как взбесившаяся овца!

«Ну что ж, он прав, – думала она, – в сущности, он прав… Сейчас встану и открою ему, и будет все как было, и будь что будет…»

Но на самом деле она сейчас уже не могла, чтобы все было как было, и не могла и не хотела открыть ему, и продолжала молча лежать, сжавшись в комок под одеялом и под полушубком.

Наконец Витеньке надоело стучать и уговаривать. Он грубо сказал:

– Ну и черт с тобой! Истеричка! – И, грохнув наружной дверью, ушел.

По той злобе, с которой он сказал «ну и черт с тобой» и грохнул дверью, она поняла, что теперь она должна бежать за ним и просить у него прощения или он постарается сделать как-нибудь так, чтоб ее не было в театре. Обязательно постарается, если она не попросит у него прощения и не захочет жить с ним.

«Взбесившаяся овца», – вспомнила она его слова и с ожесточением подумала: «Ну и пусть, пусть взбесившаяся овца, а жить с ним все равно не буду. И все равно пойду завтра в театр и скажу этому худруку, что хочу у них работать и что он сам уже обещал мне и теперь должен взять меня… И если Витенька станет мешать этому, я все равно буду бороться, – с несвойственной для себя решимостью подумала она. – И кто-нибудь мне в этом поможет. Там же собрались такие хорошие люди! Разве без хороших людей мог бы в такое время быть такой театр?»

– Галя, не случилось ли с тобой чего? – подойдя к дверям, тревожно спросила Кузьмичева.

– Нет, ничего, – сказала Галина Петровна. – Просто не хотела с ним разговаривать.

Она сбросила с себя одеяло и полушубок, села на тахте и пригладила волосы.

Через полчаса должен был прийти Полынин.

«Он придет, а я уйду и больше никогда его не увижу… Никогда», – вдруг со спокойным отчаянием подумала Галина Петровна. «Сейчас напишу ему записку и уйду… А если он прочтет и останется ждать меня?» – с вдруг вспыхнувшей надеждой подумала она. Но эта попытка обмануть себя продолжалась всего секунду. «Нет, не будет ждать. Я напишу так, что не будет ждать. Я должна написать так, чтобы он не ждал. Если я могла так, как все это было вчера, какая я ему жена?» – подумала она о себе с той нравственной силой самоосуждения, на которую уже давно не считала себя способной.

Она спокойно оделась, причесалась, надела полушубок и валенки, поискала на трельяже и медленным, твердым, необычным для нее почерком на листке, вырванном из старой тетрадки с ролью, написала Полынину:

«Я не рассказала вам всей правды про себя. Может быть, раньше могла бы, но не решилась, а теперь уже стыдно и незачем. Я много думала о вас и поняла, что вы не станете верить тому, кто уже один раз вас обманул.

И это правильно. Для вас будет лучше, что вы не женитесь на мне. Прощайте».

Она перечитала записку, задержалась на слове «стыдно», но не стала вычеркивать его, а вместо этого вычеркнула слово «прощайте» и приписала: «Наверное, я еще и сейчас могла бы обмануть вас, но я этого не хочу, и поэтому мне не стыдно перед вами. Прощайте».

Она снова порылась на трельяже и нашла почти не начатую пачку маленьких лиловых конвертов. Их подарил ей Витенька перед войной на Первое мая. Она отшвырнула эти конверты и стала было складывать записку просто так, уголком, но потом передумала.

«А, теперь все равно!»

Взяла конверт, вложила в него записку, запечатала и, ничего не надписав, положила в карман полушубка.

– Галя, – окликнула ее из-за двери Кузьмичева.

– Да, сейчас…

Галина Петровна встала и, застегивая крючки полушубка, вышла из комнаты.

– Ты куда? – удивленно спросила Кузьмичева.

– Ухожу.

– А как же летчик твой придет?

– Ничего, придет и уйдет. Вы будете дома?

– Да. Я завтра в утреннюю.

– Я потом приду, – сказала Галина Петровна. – Посидим с вами, попьем чаю… Все-таки Новый год.

– Да уж какой там Новый год… – вздохнув, сказала Кузьмичева. – А что ж, когда он придет, сказать ему?

– Отдайте вот эту записку.

Галина Петровна вынула из кармана конверт, сунула в руки Кузьмичевой и, почувствовав, что сейчас разревется, быстро вышла из квартиры.

16

Когда через четверть часа после ухода Галины Петровны раздался решительный стук в дверь, Кузьмичева пошла открывать с тоскою в душе. Неожиданный уход Галины Петровны был для нее непонятен. Особенно после того, как приходил Витенька, стучался к ней в дверь, а она так и не открыла ему, даже не ответила ни одного слова. Утром соврала про подружку, ночевала вчера все же у него, но, видно, у них все поломалось…

Кузьмичева обрадовалась за Галину Петровну, что она так и не пустила к себе Витеньку. Витенька ей смерть как не нравился, а летчик своей настойчивостью и своими разговорами по телефону, наоборот, пришелся по душе, и после неудачного прихода Витеньки ей хотелось, чтобы у Галины Петровны с этим летчиком все вышло по-честному.

Но уход Галины Петровны и эта записка, лежавшая у нее в кармане жакета, смущали Кузьмичеву и путали все ее мысли. Кто его знает, что там в этой записке; судя по лицу Галины Петровны, когда она уходила, вряд ли что-нибудь хорошее.

Открыв дверь, Кузьмичева увидела худощавого, молодого еще летчика в новенькой серой шинели по всей форме. Лицо у летчика было веселое и