Косой дождь. Воспоминания - Людмила Борисовна Черная
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Все это время я пыталась не думать о том, что совсем скоро меня ждет разлука с сыном.
Но уже на следующий день после банкета Алик уехал из Западного Берлина в Кёльн, на свою выставку. А через несколько дней я улетела в Москву. Ни Алик ничего не понял в нашей с отцом жизни после его отъезда в США, ни я тем более ничего толком не узнала о его жизни. Только одно стало мне ясно: мы живем не только в разных странах, на разных континентах, но и в разных мирах.
И все-таки как хорошо, что это первое свидание состоялось. Я часто говорила себе даже не при очень веселых обстоятельствах: «Не гневи бога».
И то же самое сказала себе тогда.
5. Размышления на тему «Сын и его искусство»
В ту пору, о которой сейчас речь, прошло уже лет шесть-семь со времени изгнания сына из СССР.
Никакими крутыми поворотами в стране и не пахнет. Генсеки умирают, с ними прощаются в Колонном зале Дома союзов. Потом там же Карпов играет в шахматы с Каспаровым. А на смену умершему приходит новый генсек. И опять шахматы, матч: Карпов — Каспаров. Режим кажется незыблемым.
Сын вроде бы окончательно забыт как смутьян, а как художника его и так никто не знал. Неофициальное искусство проклято. Навеки.
Но вот мне звонят из журнала «Декоративно-прикладное искусство». Просят разрешения сфотографировать репродукции работ К&М из присланного мне роскошного альбома, который посвящен им.
Разрешение я, конечно, даю. Приходят два молодых человека. Распоряжаются:
— Этот столик, пожалуйста, освободите. Мы его подвинем. Лампы нам не потребуются. Все. Спасибо.
Я им больше не нужна. Но не ухожу, прислушиваюсь к разговору.
— «Сталин и муза»? — вопрошает первый молодой человек. — Смешно. Картину все знают как свои пять пальцев. Каждый дурак видел ее раз сто…
— Все равно, я сделаю фото, — возражает второй. — Мало ли что мы видели…
— «Двойной портрет авторов-пионеров», — опять вступает первый. — И эта работа давным-давно известна. Надо искать что-то новенькое…
— Новенького здесь нет, — говорит второй. — В альбоме все работы знаменитые. И где ты вообще найдешь неизвестный соц-арт? Не мешай фотографировать…
— «Я видел Сталина», — не унимается первый. — По-твоему, тоже новинка? Ну и ну! Нас с тобой засмеют…
Минут пять прислушиваюсь к их разговору. Потом не выдерживаю, спрашиваю:
— Дорогие мои! Но ведь эти работы сделаны в Штатах! Никто их у нас не выставлял! О них не упоминали в печати! Авторы уже давно покинули Советский Союз. Каким образом картины Комара и Меламида стали настолько известны?
Молодые люди смотрят на меня с изумлением. Похоже, их совершенно не интересует, «каким образом». Известны, и точка! Не удостоив глупую мамашу ответом, продолжают спорить.
Те же 80-е. Я опять живу в переделкинском Доме творчества. И меня пригласили в гости на дачу «Литгазеты». Хотят что-то показать. Дача — совсем недалеко, в Мичуринце. И приглашают очень симпатичные Галановы (Галантеры). С Борисом Галантером и его женой Ирой Бобровой мы учились в ИФЛИ, правда, они были на курс старше. Все равно отношения у нас самые дружеские. С удовольствием принимаю приглашение… На даче — одна Ира. Борис — в Москве. Ира больна, лежит на раскладушке в саду. Увидев меня, радостно улыбается. И сразу же вытаскивает откуда-то журнал «Штерн». «Штерн» — самый влиятельный и многотиражный глянцевый еженедельник в ФРГ. Сразу понимаю, что именно Галантеры хотели мне показать. Этот номер «Штерна» мы с мужем уже видели. Там на нескольких разворотах — репродукции соц-арта — картины Комара и Меламида.
— Потрясающе, — говорит Ира. — Мы с Борисом хохотали до упаду. Твой ребенок — большой молодец.
Я киваю, говорю:
— Да, мы с Д.Е. тоже смеялись. Но скажи, Ирина, неужели твой Борис не побоялся взять в спецхране западногерманский журнал и притащить домой?.. И потом, ты же знаешь… Соц-арт — запрещенное искусство. Оно и правда высмеивает все наши святыни — и культ вождя, и наше позорное единомыслие, и наши дурацкие обряды…
Ирину явно удивляют мои слова, она говорит:
— Но ведь этот номер «Штерна» всем известен. И все смеются. Да и твой Алик такой знаменитый. Чего ж тут бояться?
Пора объяснить мое недоумение.
Борис и Ира — стопроцентно правильные советские люди. Борис ни разу не оступился. Служил режиму верой и правдой. Сделал карьеру. Да, подлостей не совершал, но и не высовывался, помалкивал. Умный, осторожный человек. Сугубо осторожный. Даже на войне ему повезло. Проходил службу во фронтовой газете на Малой Земле, прекрасно ладил с комиссаром из Политуправления фронта Л.И. Брежневым. На всех встречах ветеранов Леонид Ильич подзывал к себе Галантера и осведомлялся, не нужна ли Борису Ефимовичу квартира. Борис благодарил и сообщал: нет, квартира ему не нужна…
Откуда же умный Борис взял, что мой сын такой знаменитый? И что его искусством можно безбоязненно восхищаться?
И тут для меня возникают главные вопросы: неужели талант сына все преодолел? Неужели К&М сумели прославиться в далекой и непонятной Америке? Неужели их слава доползла и до нас?
В 1994 или 1995 году, уже после смерти мужа, я во второй и в последний раз полетела к сыну в США.
Выяснила там, что Алик учит слонов рисовать. И что Катя ему ассистирует. Со свойственным им обоим тактом сын и невестка сразу показали, насколько мое общество уступает обществу слонов-художников. После чего отбыли в другой штат, где жила в зоопарке особо одаренная молодая слониха. Правда, отбыли ненадолго. Но я, старая мама, все равно смертельно обиделась. Заподозрила даже, что у сына и невестки сыграл инстинкт самосохранения: они боялись, что овдовевшая матушка захочет поселиться в США навсегда…
Только много позже я поняла, что Алик оставил старую мать ради молодой слонихи без всяких задних мыслей. Он и впрямь был одержим идеей обучения слонов живописи.
Даже Комар дрогнул… Как-то из Москвы я позвонила Виталию и спросила, почему Алик с Катей умчались черт его знает куда, не оставили мне ни телефона, ни адреса… Неужели им так необходимо быть в Лаосе, в Камбодже? И Комар ответил — он и сам не понимает, почему соавтора понесло в джунгли… Мол, они с женой очень даже неплохо провели время в
