Нюрнбергский процесс, сборник материалов - Константин Горшенин

Так, он заявляет:

«Положения Гаагской конвенции, касающиеся ведения сухопутной войны, даже в самом широком их толковании, даже при внесении в них поправок или при их сохранении, неприемлемы для того, чтобы с их помощью сформулировать индивидуальную уголовную ответственность».

Итак, для д-ра Зейдля международное право не терпит никаких отступлений, когда он стремится извлечь из этого выгоду, и это же между -народное право отступает, когда оно осуждает его подзащитного.

Подобная диалектика, в интересах которой используются ложные умозаключения, создает видимость правдоподобия. Г-н Зейдль ловок в софистике, но он не сумеет убедить никого...

...Речи защитников создают впечатление, что большинство из них возлагает все надежды на ограниченно юридический или псевдоюридический подход.

Многочисленные вопросы явились предметом дебатов. Существуют ли справедливые и несправедливые войны, войны оборонительные и войны агрессивные, существует ли мировое юридическое сознание, существует ли недвусмысленный критерий агрессии? Вот что волнует защиту, а не интерес к тому, как следует покарать тех, кто принимал участие в функционировании этого механизма уничтожения.

Когда защитники говорят о «действующем праве», то это они делают для того, чтобы отрицать право настоящего Трибунала на вынесение приговора, и доктор Яройсс отрицает какой бы то ни было авторитет права «в том виде. в каком оно должно было бы пониматься» в свете морали и прогресса (стр. 3). Все они забывают, что действующее право, то единственное право, на которое они ссылаются, не является правом, созданным в прошлом, действующее право является также тем правом, которое провозглашают судьи в конкретном случае на процессе. Все они забывают, что юридическая наука движется вперед. И в тех случаях, когда не существует писаных законов, то можно самое большее говорить о предшествующих традициях и исследовать, продолжают ли они обладать силой и можно ли на них ссылаться.

Но не будем далее останавливаться на защитниках. Мы сами хотим избежать дискуссий.

Единственное деяние из числа тех, которые рассматривались на этом процессе, стоит над всеми прочими деяниями — это методическое и систематическое истребление людей, занимавших жизненное пространство, на которое зарилась Германия.

Конечно, совершались и другие преступления, но они являлись лишь средством, о них старались говорить как о имеющих второстепенное значение, как о побочных преступлениях, в такой мере основное преступление превосходило их по своему зверскому характеру.

Было бы целесообразно вникнуть в характер этого зверства, серьезно установить, какую опасность оно могло представлять для человечества, для того чтобы подыскать соответственно с этим и наказание.

Преступление, совершенное этими людьми, не является простым. Нами это было уже показано. Обычный преступник знает свою жертву, он ее видит. Он сам наносит ей удар, знает, какое действие этот удар оказывает. Далее, если он является только соучастником, он достаточно тесно связан в моральном и психологическом отношении с главным виновником, чтобы разделять с ним в какой-то определенной мере его опасения и следить за реакцией, когда удар нанесен и жертва падает.

Геноцид, убийства или какое-либо другое преступление, совершенное государственным аппаратом, становится анонимным. Никто не несет главной ответственности. Все ее разделяют: и тот, кто своим присутствием поддерживает аппарат, и тот, кто совершает преступление, и тот, кто выражает желание, чтобы оно было совершено точно так же, как и тот, кто издал приказ о его совершении. Что касается того лица, которое приводит в исполнение приказ, то он сам себе повторяет: «Приказ есть приказ» и выполняет свои обязанности палача.

Тот, кто принимает это решение, делает это без содрогания, он может быть и не представляет себе точно, конкретно все последствия, к которым приводят изданные им приказы. Только так следует толковать то оцепенение, которое овладело некоторыми подсудимыми в течение нескольких минут, когда демонстрировали фильм о концлагерях. Что касается тех, кто своим общим участием в деле партии и государства допускал совершение преступления, то у них было такое чувство, как будто они присутствуют, играют пассивную роль в действии, не имеющем к ним никакого отношения. При этом они считали, что им нечего бояться какого бы то ни было наказания.

Согласно германскому плану государство и партия сильны и полны решимости просуществовать тысячу лет. Они уничтожили правосудие.

Взятое в международном аспекте действующее право обеспечивает неприкосновенность личности, по крайней мере так полагают. Кроме того, не существует никакой постоянной международной юрисдикции, которая обратилась бы против разбойничьих государств. Что касается возможности военного поражения, то об этом никто не думал, так как они считали, что были приняты достаточные меры предосторожности. Примечательно к тому же- то, что кульминационная точка в массовых убийствах — приказ, который явился причиной использования газовых камер, относится к тому времени, когда государство и весь режим были уверены в победе или еще не принимали всерьез предвестников поражения...

...Обстановка благоприятствовала тому, чтобы не возникло реакции. Факты показали, что ни один из этих людей не испытывал потребности что-нибудь изменить в этих условиях.

Большинство подсудимых хорошо понимали, что они участвовали в трагедии. Я полагаю, что они прилагали больше усилий для того, чтобы очистить свою совесть, чем для того, чтобы обмануть судей, перекладывая свою вину на кого-нибудь из своих соседей по скамье подсудимых.

Только немногие имели мужество сознаться, как это сделали Ширах и Франк, что, являясь частью государственного аппарата, они не могут освободиться от ответственности, рискуя свалить всю вину на немецкий народ, который не сумел сбросить своих хозяев. Другие подсудимые все отвергали. При предъявлении доказательств по их делу они старались всячески умалить свою ответственность, надеясь, что им это удастся, но, как сказал Зеверинг, после выступления бургомистра Ораниенбурга и бургомистра Бухенвальда, как подтвердил и Франк, повсюду в Германии перешептывались, что люди умирали в лагерях. Это теперь уже известно всему миру. Надеются ли они еще, что им удастся заставить нас поверить в то, что лишь им одним ничего не было известно.

Те из них, которые менее виновны, если можно вообще установить какую-нибудь иерархию среди главных преступников, не смели оказывать сопротивления, но их преступная трусость привела к таким ужасным последствиям, что не может быть и речи о каком-нибудь смягчении их наказания.

Характер преступности, по-видимому, стал усугубляться во всех государствах, несмотря на то, что совершенствовались методы наказания. В международной сфере имеет место аналогичное явление. Оно имеет лишь больший размах, так как до сих пор не существовало никаких средств для наложения наказания. Промышленная революция и развитие естественных наук умножили потенциальные силы государства.

Пусть государство концентрирует в своих руках естественные богатства и их эксплуатацию, пусть оно захватывает кредиты, производя этим путем всякие валютные манипуляции, увеличивает налоги, увеличивает принудительные и добровольные займы. Пусть оно еще больше свяжет народы со своей судьбой развитием вспомогательных общественных учреждений, пусть руководит умами при помощи пропаганды по радио. Все преступные средства находятся в его распоряжении, для него приемлемы, и оно может располагать ими по своему усмотрению до тех пор, пока вы, господа Судьи, не введете в международное право положения о наказаниях. Необходимо отныне сделать возможным пресечение преступной деятельности любого разбойничьего государства...

Мы знаем, к чему смогли привести нацистские доктрины. Свидетель Розер сообщил о высказываниях молодого германского солдата, который, описав резню в одном из гетто, заключил свое повествование: «Друг мой, это ужасно, но... приказ есть приказ».

Трибунал обнаружит в конце документа РФ-655, который находится в книге документов, представленных французской делегацией, страшное замечание Крамера. Крамер до того как он стал начальником лагеря в Берген-Бельзене, возглавлял лагерь в Нацвайлере (Эльзас), и там он лично отравил с помощью газа 80 человек. У нас есть доказательства этого. На вопрос: «Что бы вы сделали, если бы не все умерли?», он ответил: «Я постарался бы вновь отравить их, добавив в камеру еще одну порцию газа. Я не испытывал никакого волнения, совершая эти действия, так как я получил приказ казнить 80 заключенных тем способом, о котором я вам сообщил. Впрочем, меня воспитали таким». Какое страшное обвинение против всей системы! Этот человек, прежде чем стать по приказу убийцей, был счетоводом в Аугсбурге... И теперь невинная кровь вопиет о мщении.