Федор Достоевский. Единство личной жизни и творчества автора гениальных романов-трагедий [litres] - Константин Васильевич Мочульский

граф не любит (и ему соперник), но в том, что граф мало достоин ее, и чуть ли не в том, что мало любит ее. Картузов именно хлопочет, чтобы граф не мало, а много любил ее. Помирившись с графом, он становится его трубой, трубит о его достоинствах, добродетелях, будущих успехах, богатстве, красоте, пишет обоим стихи. Наконец, дружится с графом, не выходит от него, входит в его интересы, и любимый его разговор с графом о графском будущем и с восторженным упоением мечтателя устраивать это будущее. Но Картузов, хотя и смешон графу своей внезапной к нему дружбой, но держит себя так просто и с таким достоинством, что граф никак не может обратить его в шута (что бы желал). Он очень умен, чтоб не понять Картузова, хоть и гадок сердцем. Когда граф его отвергает, наконец, грубо и в досаде, Картузов выходит, тихо прощая ему».

Наступает развязка первой части повести. Какой-то проходимец появляется вечером в офицерском собрании и рассказывает скверные истории о графе: у него была связь с гувернанткой-француженкой, которая вдруг приезжает в Ревель, поносит графа и уверяет, что он ей должен шестьдесят тысяч.

Защищая честь Кармазиной, Картузов отправляется к «мамзели». «Ее уморительный, серьезный и нагло-наивный рассказ». «Картузов вежливо с ней расстается, ничего не сказав, а потом в разговоре сухо и коротко: стерва». Тотчас же он посылает графу письмо:

«Есть разные тоны, между которыми тон подлеца всплывает иногда наверх. Я слышал этот тон подлеца, и этот тон, пока не доверю секрета бумаге, будет раздаваться в ушах моих. Я щажу свои уши, и если в мою частную жизнь заглядывает подлец, – я ищу ушей подлеца. Человеческое душевное спокойствие, наблюдая ему данный удел, спит, не растревоженное посторонними обстоятельствами. Но когда просыпается, изменяется с обстоятельствами. Изливаю все в полной откровенности. Насчет же названия подлец, увижу, что вы сделаете.

Без уважения и обязательно для каждого, подписывающего письмо,

слуга П. Картузов».

Граф в бешенстве бьет Картузова хлыстом, тот вызывает его на дуэль. Граф соглашается, но капитан «ставит условием», чтоб граф стрелял первый, а что он стрелять не будет. На это граф смеется, удивляется и сердится. Картузов объясняет.

«Для Катерины Григорьевны[94]. Он – избранник. Пусть он знает, что я вполне уступаю ему Катерину Григорьевну». – «Но это глупо! – восклицает граф. – Он дурак!»

Через три часа слухи о предстоящей дуэли доходят до коменданта, он арестовывает Картузова, но по просьбе Кармазиных и графа немедленно его выпускает.

Дуэль так и не состоялась: в тот же день «амазонка» упала с лошади и сломала себе ногу. «Картузов поражен, замолчал, заболел горячкой».

На этом кончается первая часть.

Во второй части действие переносится в Петербург. Кармазина была больна шесть недель, и ей отрезали ногу. В начале зимы Картузов, выздоровев от горячки, «без волос, с еще большими впалыми глазами», приезжает в Петербург. Он узнал, что граф отказывается жениться на хромой Кармазиной, и записками требует у него объяснения. После долгих усилий он, наконец, добивается свидания с графом и спрашивает его:

«– Где же ваша любовь?

Граф отвечает:

– Вы такой же Дон Кихот. Согласитесь сами, что я мог слишком избавить себя от объяснения с вами. Я не связан.

– Но, однако ж, объяснитесь.

– Екатерина Григорьевна сама мне отказала. Она хочет в монастырь – поэзия, звон вечернего колокола и слезы.

– Если сама, то вы, конечно, не могли противустать ее намерениям, но вы должны были настаивать.

– Но, позвольте, вы против своих интересов, если заставляете меня жениться, вы бы должны радоваться, что место свободно. Ведь вы тоже влюблены в Катерину Григорьевну, почему вы сами не женитесь?

– Урод и т. д.

– Совсем нет, вы молодец.

Картузов покраснел.

– Вы подлец.

– Ну, а вы – дурак. Вы опять хлыста захотели. Только я теперь не хлыстом, а чтобы вас заперли в сумасшедший дом.

– Подождите, я справлюсь, связаны ли вы или развязаны, и тогда мы встретимся.

Граф его выгоняет».

Картузов отправляется к рассказчику и «развивает мысль, что ему подвертываться при таких обстоятельствах в женихи – подлость и пошлость и граф, стало быть, подлец. Но мысль зреет; через три дня: „А почему же нет? (действительная жизнь берет свое). Сломала ногу, так и мне обрадуется. Мечты и восторг“. Картузов воспламеняется и делает предложение; в письме изъясняет свои генеральские надежды и прилагает стихи о будущем счастьи».

Он пишет: «С тех пор, как меня опрокинули лошадью, с тех пор наступило мое счастье (дуэль была только игра), и вдруг все рухнуло… И к Екатерине писали Державин и Сумароков, да еще как: ты высоким слогом:

В радостной своей судьбине

Ликовствуй, Россия, ныне.

К письму он прилагает стихи:

Краса красот сломала член

И интересней втрое стала.

И втрое сделался влюблен

Влюбленный и прежде не мало.

Исчезло все! Похоронен

Один из членов молодых,

Но я и остатками пленен

И даже хотя бы и вовсе не было их.

Позвольте же любовь излить,

Принять извольте предложение,

Чтоб в браке вместе потерянный член забыть,

А с оставшимся изведать законное наслаждение».

Сделав предложение, капитан «для тона» переезжает в гостиницу «Лондон». В разговоре он замечает:

«– Гостиница „Лондон“; там стоят самые значительные лица… А есть в Петербурге „Красный Кабачок“, так там все генералы и самые значительные из камергеров собираются.

– Н-не знаю…

– Я знаю. Это так. Потому вот и я хочу там собираться, чтобы у Лизаветы Николаевны знали, что я самый светский, так сказать, с некоторым богатым и барским метанием золота на зеленое сукно».

«Наменял золота перед отъездом в „Красный Кабачок“. Ничего не нашел. Драка с половыми».

Наконец Кармазина принимает его у себя и вежливо отказывает. Картузов выслушивает, задумывается и говорит:

«– Да, я подлец!

– Почему?

– Смысл, что воспользовался колченогим положением и осмелился подумать, что сам вам равен настолько, что могу сделать предложение.

– Почему же? Почему же?

Отрывает:

– Урод. Без роду и племени. Тетка моя чухонка у ихнего пастора на мызе жила. Говорить по-человечески всю жизнь не умела.

– Это, конечно, могло служить препятствием, но… но, во-первых, капитан, об этом и речи не было и я слишком, слишком прошу вас не возвращаться к этому предмету. Я отказываю не потому и т. д.

– Это он, подлец, меня научил!

– Кто?!

– Граф! Он будет у ног ваших.

– Не смейте. Что вы с ним хотите сделать?

– На