Федор Достоевский. Единство личной жизни и творчества автора гениальных романов-трагедий [litres] - Константин Васильевич Мочульский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
2. «ЮРОДИВЫЙ» (Присяжный поверенный) [92]
Любитель старого платья. Добрый и благородный человек. Берет в дом сирот (девочка с собачкой). Благодетель многих. Облагодетельствованные его же обвиняют: он ходит к ним просить прощения и их мирит. Полная квартира детей, кормилиц и нянек. Мирит детей. (Женится. Жена изменяет и бросает. История за детей. Потом опять приходит к нему: заставляет его драться за себя на дуэли. Рыцарские поступки. Умирает жена.) Старое платье. Портные, домашние смеются, что у него старое. Он уверяет, что у него совсем новое. Дуэль из-за платья. Не выстрелил и одумался на шаге расстояния (связался с преступником-убийцей). Защищал его в суде: речь. После дуэли примирение. Большой спор, зачем не выстрелил с шагу расстояния? После бутылок! А неужели, неужели мое сукно не отливает в синий? (уже после дуэли? Ему сказали, наконец, что отливает).
В работе над замыслом «Идиота» Достоевский набрасывает этот вариант «положительно-прекрасного» человека. Детское окружение сближает эту заметку с набросками к «Идиоту».
3. «ПОВЕСТЬ О КАПИТАНЕ КАРТУЗОВЕ» [93]
В записных тетрадях, наполненных набросками к «Идиоту», встречается подробно разработанный план «Повести о капитане Картузове». Достоевский составлял его в 1868 г. одновременно с работой над «Идиотом». Не легко разобраться в отрывистых записях, в беспорядочных заметках, написанных вне всякой хронологической последовательности, в противоречащих друг другу вариантах, в загадочных словечках-намеках на ту или другую ситуацию, в отрывках диалогов, в словесных формулах, записанных в тетрадь для памяти; и все же из хаоса нагроможденных материалов возможно выделить основную линию фабулы и воссоздать образ героя.
Капитан Картузов – духовный брат князя Мышкина. В процессе созидания романа «Идиот» он выделился из той же психологической «туманности», из которой был образован Мышкин. Он воплощает одну из возможностей, не осуществленных в князе: «прекрасный человек» в комическом аспекте, нелепый рыцарь, смешной провинциальный Дон Кихот.
Можно предположить, что в те минуты, когда «Идиот» казался Достоевскому «положительной неудачей», он в отчаянии хватался за другую возможность изображения «прекрасного человека», за концепцию юмористическую. Этот путь представлялся ему более легким, более традиционным; здесь у него были великие предшественники: Сервантес и Диккенс. И однако, повесть осталась ненаписанной. Достоевский скоро понял обманчивость этой кажущейся легкости: его трагическому и жестокому гению добродушие юмора было совершенно несвойственно.
«Повесть о капитане Картузове» – история любви чистого сердцем рыцаря, смешной рассказ о «неловком человеке», платоническом любовнике и нелепом поэте и вместе с тем печальная повесть о гибели прекрасного, осмеянного и не знающего себе цены. Русский Дон Кихот тоже воин; это капитан, недавно переведенный в Ревель из какой-то крепости. Прошлое его в тумане; жил он в захолустье, в фантастическом мире; жизни он совсем, до странности, не понимает: он «как с луны свалился». Эта крепость, эта полуреальная даль, из которой внезапно является Картузов, соответствует не менее туманной швейцарской санатории князя Мышкина. Оба они странные люди, чудаки, юродивые, бродящие в этом мире, как впотьмах, завороженные своей мечтой, взрослые дети с безграничной наивностью и доверчивостью. Картузов влюбляется в прекрасную амазонку и преклоняется перед ней, как Дон Кихот перед Дульсинеей. Достоевский концентрирует его отношение к даме в одном жесте-символе: чтобы «показать почтение» своей избраннице, он при встречах с ней неизменно прикладывает руку к картузу – отсюда его идеологическое наименование: Картузов.
«Повесть о капитане Картузове» делится на две части; в первой из них действие происходит в Ревеле, во второй – в Петербурге. Рассказчик – человек «со стороны»; он ничем не связан со средой, в которой живет, и с обществом, его окружающим; его повествование может быть вполне объективным. Это – «хроника».
Вот начало повести:
«Ревель – город приморский, в заливе, туда съезжаются купаться… Город немецкий и имеющий претензию быть рыцарским, что почему-то очень смешно (хотя он и действительно был рыцарским)… Я случайно принадлежал или, точнее, не принадлежа, был особенно связан с маленькой кучкой офицеров по береговым постройкам. Из молодежи было несколько веселых людей, но всего более внимания возбуждал тогда между нами капитан Картузов. Он был вновь определившийся, перешедший из какой-то крепости… Картузов в Ревеле внове. Сделал всем визиты… Мало-помалу я заметил, что он доверяет мне больше других, и даже заметил попытки на дружбу со мной».
Для «смешного рыцаря» Картузова найдено достойное место действия; «смешной» рыцарский город Ревель. Начало повести действительно звучит «по-пушкински». Невольно припоминаются первые строчки из «Выстрела»: офицерская среда, в центре которой загадочный романтический герой (Сильвио – Картузов).
Далее идет подробная характеристика героя: «Нота-бене: комичнее, загадочнее и интереснее поставить с первого раза фигуру Картузова перед читателем. Все хищные и романтические моменты при всей своей правде и действительности должны быть уловлены из природы с комическим оттенком».
Итак, Картузов – романтический герой, он генетически связан с пушкинским Сильвио, хотя в развитии повести мотив «хищности» остался неразработанным. Романтическая загадочность его снижена «комическим оттенком». Его подвиги в первой части повести напоминают не столько Сильвио, сколько Грушницкого. «Молчалив, сух, вежлив, наивен, доверчив. Вдруг изрекает мысли. Чаще молчит и краснеет, не умеет говорить. Целомудрен. Приходит, молчит, сидит, уйдет, курит. Ган-Исландец… Картузов – сумасшедший, дикий и молчаливый человек. Самый неловкий человек, которого я только знал. Вообще вся повесть могла назваться: Рассказ о неловком человеке… Картузов плохо говорит, недоговаривает. Никогда не конфузится, очевидно не подозревая себя смешным. Довольно деловой, если надо. Держит себя хорошо, строго по форме. Но хорошо только до некоторой меры, покамест можно молчать и не требуется ничего делать. Но когда надо двигаться или заговорить, то часто себя при первом жесте компрометирует, а иногда откинет такое колено, что всем оно неожиданно странно и наконец уж делается смешно… Он был ужасно необразован. Мне ужасно трудно было узнать, что он знает и чего не знает. О Пушкине, стихи – краснел и молчал, но вежливо отвечал, если спрашивали… Я спрашивал в ужасном удивлении: „Где вы были до сих пор, капитан (то есть где служили, с кем жили и как смогли до таких лет без катастрофы дожить?) Ибо при вас-де надо няньку. Вас нельзя одних пустить“. Картузов вопроса не понимает. Впрочем, сообщает равнодушно и бессвязно две-три черты
