Чакра Кентавра (трилогия) - Ольга Ларионова

Протер глаза и увидел Мади. Ну конечно же, Мади, только она одна, разумница, и могла учинить такое.

— Да ты что это, дурища, удумала? — он ринулся к пей и обхватил ее вместе с младенцем, не золотым, как было ему обещано, а коричневым, точно здешние стены. — Сейчас же стража набежит, от вас двоих только мокрое место останется!

Но по ее запрокинувшемуся, затуманенному личику он вдруг понял, что она даже не осознает происходящего, да и его, пожалуй, как следует разглядеть не может. Не она всему виной. Пирлюхи проклятые, говорил же им — скопом не собирайтесь, пока не велено! Слетелись, вишь, на младенчика тихрианского поглазеть — эка невидаль! Да он здесь таких… Тьфу, опять не об том!

Он перекинул бессильное, совсем легонькое тело через левое плечо, осторожно отняв малыша и кутая его в собственный плащ; выскочил вон, оглянулся: “Да погасните па–конец, безмозглые!” Свет медленно померк.

Харр закрутил головой, соображая, по какой дороге двинуться — вниз или наверх? Липкие пальцы ухватили его за запястье. Мать честная, Шелуда!

— Деньги возьми, — зашептал рокотанщиков приживальщик, тыча ему в бок чем‑то побрякивающим. — Я стражей вниз направлю, а ты беги вдоль водопоя, там дорога наверх. До развилки доберешься, выбирай тропу, что вправо, — к Двоеручью придешь. Стан брошенный, все дома пусты. Укроешься.

Мади слабо шевельнулась, и они оба услышали ее отчетливый шепот:

— Не верь ему…

Шелуда криво усмехнулся:

— Ишь, какая ненавистная у меня владычица дома… Только ты обязательно убереги ее, воин–слав, мне за подмогу знаешь сколько Иофф отвалит? Тебе и не спилось… Дай‑ка баклажку, воды тебе наберу, мамки, когда кормят, пьют в три глотки…

Харр поежился, когда Шелуда коснулся его, отцепляя флягу от пояса — у самого‑то обе руки были заняты. Ежели б не денежный резон, и сам бы этому холую не поверил. Шелуда сбегал к бадье проворно, вернулся, шикая по дороге на собравшихся. Сунул флягу Харру за пазуху:

— Поспешай, воин–слав…

— Сам знаю. Ты только этих‑то разгони.

И пошел куда было указано, двумя руками держа мать и младенца, точно двух детей. Пока‑то легко. А потом? Голубая пирлюшка светила еле–еле, по дорогу казала послушно. Сараи и хибары лепились вдоль плавно закруглявшейся стены, и пока никакой дороги видно не было. Пирль вдруг трепыхнулась, словно что‑то почуяв, и нырнула под дверь незапертого хлева. Погоню надо переждать, что ли? Привычка доверять серебристой своей проводнице толкнула его следом. Заскочил в дверь, притворил ее поплотнее, прислушался. Нет, тихо. Погоня топотала бы — будь здоров! Кто за наградой, а кто и так, потешиться. Но сейчас слышалось только ровное и сильное дыхание с пофыркиванием. Светляк разгорелся ярче, и Харр наконец разглядел крупного горбаня, задумчиво косящего на него лиловым глазом. Острые горбики не позволяли сесть па такую скотинку верхом — па горб надевали плетеную корзинку, к которой привешивали со всех сторон дорожные короба, грузили немного: легконогая, но слабосильная скотинка не смогла бы снести даже одного человека.

Взрослого.

Но Мадинька была легкой, как дитя малое. Он похлопал послушное животное по шее, потом ниже… И себе не поверил: горбань‑то был без горба! Только маленький выступ на самом крестце. Он усадил Мади на плоскую спину, своим поясом привязал ее к мощной высокой шее — горбань только покивал. Харр почесал ему мягкие рожки, пошарил за пазухой — нашел лепешку. Отдал скотинке половину. Взнуздать было нечем, но Харр знал; даже дубиной горбаня не заставишь перейти на рысь. Так, придерживая его за шелковистую белесую гриву, и вывел его па дорогу. И только тут увидал, что она круто забирает вверх, оставляя позади неприступные стены Жженовки.

Шли чуть не всю ночь, забираясь все правее и выше, пирль светила и изредка уносилась в придорожные кусты, шугануть какую‑нибудь лесную зверюгу. Слава Незакатному, ни крупного хищника, ни подкоряжника не встретилось. К рассвету дошли до развилки — влево вилась торная дорога, вправо — едва уловимая тропка, все, что осталось от широкого торгового пути, ведущего когда‑то в богатое златоглавое Двоеручье. После разграбления становища здесь бывали одни лишь пастухи да подкоряжники.

Рассвет наградил их блистательной чистотой весеннего неба и легким треугольником золотых ворот, восстающих как бы из кущи деревьев. Харр стегнул горбаня хворостиной: надо было любой ценой добраться до становища. Четвероногий сподручник зашагал проворнее, точно почуяв стойло; видно, слабые руки Мадиньки, обнимавшие его шею, нисколько ему не мешали. Червонное золото приближающихся с каждым шагом ворот становилось все ярче, но теперь исчезла их кажущаяся легкость — огромные наклонные столбы поддерживали массивный шар, и сквозь молодую листву уже было видно, что к этим воротам ведут ступени золотой, но уже более тусклой лестницы. Справа и слева от ворот раскинули свои светозарные крылья такие ломкие на вид стены, что у любого должно было возникнуть желание отъять от них себе кусочек. Недаром подкоряжники когда‑то намылились именно сюда, хотя и в те времена Жженовка Тугомошная была и сокровищами, и припасами богаче этого крытого златоблестищем стана. Но и стены, и сами ворота, и ступени лестницы были неуязвимы для цепких лап лесного люда; разграблены были только дома, чьи зияющие пустыми окнами остовы уже виднелись в треугольном проеме. Впрочем, что говорить о подкоряжниках, озверевших от голода, — жители окрестных становищ мало–помалу довершили разор, растащив все, что можно было содрать, отколупать, сиять с крыш и куполов. Недаром Зелогривье то тут, то там сверкало златоблестищем; да и Межозерье было грешно.

Харр дошел до нижней ступени и, придержав горбаня, переложил младенца с одной руки на другую. Тот разом проснулся и заорал так, что многозвучное эхо, отразившись от сверкающих стен, огласило всю округу. Мади разом встрепенулась, потянулась к малышу, но не пускал пояс, которым она была привязана. Харр сунул ей крикуна:

— Уйми‑ка ты его, а то он раньше времени па наш след наведет!

Она приложила его к груди, нисколько не смущаясь, и теперь неотрывно глядела на его темно–ореховую головку, поросшую реденькими, по–настоящему черными завитушками. А говорила — золотой будет…

— Ты не очень‑то рассиживайся, — резче, чем следовало бы, проговорил Харр — на самом деле это он себе не позволял размякнуть. — Нам еще до убежища добираться — ого–го!

Она удивленно поглядела па него, потом перевела взгляд на сверкающие ступени, невольно скользя по ним вверх все еще затуманенным нежностью взором… И вдруг глаза ее испуганно дрогнули.

— Я не хочу туда! — зашептала она. — Не хочу, не хочу… За что?..

Он непроизвольно наклонился и глянул так же, как она, вверх, вдоль ступеней, ожидая усмотреть причину, по которой она пришла в такой ужас. Не увидел ровным счетом ничего. Вот только наклонные столбы с шаром на верхушке… И вовсе это не столбы были, а изваянные из одного громадного утеса руки, скорбно сложившиеся в жесте отчаяния и прощания.

А может, мольбы…

— Да мы туда и не пойдем, милая, — успокаивающим тоном проговорил он. — Уж если нас где и будут искать, то именно там. Все перевернут. Уйдет на то дня три, не менее. А мы тем временем еще далее на рассвет подадимся да вверх, так и до Огневой Пади быстренько доберемся. Там в скалах надручейных столько нор пустых — видимо–невидимо. Хрен нас разыщут! Она поглядела на пего недоверчиво и все еще — как на чужого. Не узнавала она его, что ли? Вот Шелуду, так признала по одному голосу. В удивлении его не было ни тени ревности, как и в обращении “милая” — никакой сердечности. Перед ним была совсем не та Мади, умница–недотрога, которой он нес целый ворох диковинных и завлекательных рассказов о дальних землях и становищах; и не та Мади–глупышка, которая так старательно и настойчиво совращала его, кобеля длинноногого… Сейчас это просто была Та–которую–он–должен–спасти. И только.

— Слышь‑ка, — взыграло в нем врожденное любопытство, — а что это вы с Шелудой не поделили?

Она снова изумленно расширила глаза — да уж, нашел время расспрашивать! Но покорно ответила:

— Господин мой Иофф, когда выученика подбирал, особо оговаривал, чтобы не токмо ликом был пригож, но и голосом неизбывно нежен и па сторону неглядущ. Ему такого и сделали.

Вот оно что! Сделали. Теперь понятно, отчего этот жирненький скопчик глядел на Мади–красавицу, точно змей подколодный.

— Ладно, — сказал он, снова беря горбаня за гривку. — Сейчас вдоль стены двинемся, в обход двоерученского холма. Ежели на пещерку неприметную набредем — отдохнем малость.

— Попить бы…

Он достал из‑за пазухи нагревшуюся от его тела флягу, подал ей. Она пила бережливо, точно отсчитывая глоточки. Протянула ему наполовину опорожненную посудину.