Дневник - Софья Островская

Я: – Футуризм асексуален – согласна[1082].

1958 год

21 марта

Мы все давным-давно расстреляны,Нас всех давным-давно уж нет,Но по уставу всем нам веленоПодписчиками быть газет.

Нам велено читать и кланятьсяИ кувыркаться и плясать,И мы, как клоун и эстрадница,Все научились выполнять.

Мы научились вереницеюИдти туда, идти сюдаИ над постылыми гробницамиРыдать от страха и стыда.

1963 год

Ночь на 21 июня 1963

Палач пришел.Палач вошел…А комната пуста.Он – здесь и там,Он – по углам,В окне горит звезда.

Он – за ковры,Он – под ковры,А комната пуста.

1967 год

30 июля 1967

А я уже давно не знаю –Кому мне верить, кому нет,Ловлю лучи последних летУ крайнего земного края.

И мил мне ласточек полетИ белых облаков кипенье,Но радостям все меньше счет,И начал таять тонкий ледНад черною рекой забвенья.

1968 год

12 марта 1968

Когда я уйду, заприте дверь на ключ и на задвижку и не прислушивайтесь к шагам на лестнице.

Я больше не вернусь.

Когда я уйду, войдите в мою комнату, оглядитесь вокруг, соберите мои карандаши и бумаги, надушите руки моими духами и положите в печку мои старые ночные туфли.

Я больше не вернусь.

Когда я уйду, сядьте за мой стол, налейте чай в привычные чашки, возьмите печенье, пожалуйста, возьмите конфеты, пожалуйста, и взгляните в зеркало, в котором моего отражения нет.

Я больше не вернусь.

Когда я уйду, послушайте молча, как бьют мои большие часы, как они пробьют этот час и тот, и вот этот, последний. А потом остановите маятник и послушайте тишину.

Я больше не вернусь.

Когда я уйду, широко откройте окно и впустите ночь и ветер. И благодарно посмотрите на звезды, которые я так любила, которые я видела всегда – даже когда их не было.

Прощайте, прощайте, говорю я вам, прощайте!

Я больше не вернусь.

Приложение

1911 год[1083]

Sophie Ostrovska

Дневник Сони

Вторник 25 января 1911 года [1084]

Наружность лиц, которых я знаю.

Ну начинаю свой дневник и прошу внимать на каждое слово.

Папа мой очень стройный и красивый мужчина. Лицо довольно красивое и выразительное, правильный нос, глаза карие и[1085]. Мама же среднего роста довольно полная и красивая «madame» с красивыми глазами и красивым носиком. Не ревнивая женщина, но надо же побранить мужа тогда, когда надо ну! Брат на Папу и Маму не похож: волосы как щетина, глаза маленькие и очень хитрые, во рту постоянно длинный язык, что минутки за зубами полежать не может и т. д.

Моя тетя очень комична, у нее после своей молодости остались две красоты, которых она еще не потеряла, но придет время, она и это потеряет. Ну что ж у нее осталось: это зубы и глаза.

Нос довольно много вздернутый – и кончается пятачком, как у одного животного. Ну у кого? Как вам сказать…

Ну теперь довольно, а то я соскучилась все время сидеть и писать! Желаю вам хорошего отдыха.

Писательница Соня.

1915

27 августа, четверг [1086]

Дневник – вещь чрезвычайно сложная; с ним надо обращаться нежно и хорошо, а чуть что не так – дневник исчезает и появляется грубая, обнаженная, резкая исповедь. Многие не только говорят, что дневник – это вторая душа человека, знающая сокровенные мысли и тайны, но и делают это. Но я до этого, вероятно, никогда не буду в состоянии дойти. Как! Чтобы самые глубокие тайны и скрытые мысли и желания могли появиться на бумаге с придаточными предложениями и запятыми перед «а», «как», «что» и пр. Никогда! Мало ли что может случиться – и пожалуйста, все открыто. Разоблачение явилось бесстыдным образом, словно ничего и не было! Нет. Так я не могу! Конечно, можно бы писать дневник каким-нибудь условным шифром, но я боюсь, да и времени нет и легко перепутать можно. Дневник я начинала Бог знает сколько раз, аккуратно записывала ежедневно, что за погода, кто был и каков обед, но потом казалось все таким глупым, донельзя мелочным, что с отвращением выбрасывала исписанные листы. Жаль, не было абсолютно ничего… умного. Воображаю, как я буду вести этот дневник?! Само собой, что ежедневно писать не буду. Скоро надоест. А так… изредка.

30 [августа], воскресенье

Завтра в школу? Завтра? Как скоро промелькнули каникулы, с Волгой, Москвой (где, впрочем, было очень и очень ничего), Павловском… Милый Павловск! Я очень любила его концерты, хотя меня привлекала не только музыка, но и Асланов[1087]. Тонкое понимание партитуры, элегантное капельмейстерство – именно элегантное: изящные, плавные движения рук. Оркестр его чутко понимает и, кажется, любит. Вообще Асланов в моем вкусе, хотя немного смешила его непослушная прядь волос, непременно прыгающая на лбу в момент грандиозной, торжественной музыки… Странное, короткое, спутанное лето. Зато масса нового, досель не изведанного. А это очень интересно! Правда, я смела, но перед неожиданностью храбрость ничто. Бывали минуты, когда я теряла самообладание и спрашивала себя: «что это?» За лето я дошла до одного: по моему лицу трудно узнать что-либо. Иногда я могу его превратить в каменную маску, но это многого стоит! Вот только… глаза. Противные глаза! Сейчас же все выдадут! Тогда я скрываю их ресницами. Многие думают, что это из скромности или робости; никогда! Если я не хочу, чтобы кто-либо узнал, что я думаю, я прячу глаза. А бывает, что принуждена их опускать из-за безумной охоты смеяться. Но это бывает только на улице. Сегодня была у Вавы. До этого она телефонировала раз с пять: «Придешь? Придешь?» Надоедает, да к тому же теперь у меня квартира еще не убрана, гостиная превращена в склад всякой всячины. М-ль Тугаринова в Павловске, потому что концертирует там. А Вава – ребенок слишком настойчивый, тараторящий без умолку и все в таком роде. День неудачный; возможно, что вечер лучше будет, так как иду на Сабурова[1088]. Первый раз в жизни увижу фарс[1089]. Оперу и драму более или менее основательно знаю, но фарс… ни артисты, ни публика, ни настроение мне незнакомы. Интересно посмотреть, какова публика!