Конфуций и Вэнь - Георгий Георгиевич Батура
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Жертвоприношения сян и Сяо, по крайней мере в период Западного Чжоу, очевидно чем-то отличались друг от друга, о чем говорят частые случаи их отдельного упоминания в надписях на бронзовых изделиях. <…> Между тем сян действительно было жертвоприношением в честь умерших предков.
И далее (стр. 188):
Иероглифы сян и Сяо этимологически вроде бы совершенно не связаны друг с другом, ибо первый представляет рисунок храма предков, второй же – ребенка, склонившегося перед стариком.
И, наконец, вот что мы читаем относительно понимания смысла этих иероглифов древними китайцами в III–I вв. до н. э. (там же, стр. 187):
Иероглифы сян и Сяо являются в принципе синонимами. В «Эръя» (самый древний китайский словарь – Г. Б.) сказано Сян Сяо е – «Сян есть Сяо» или иначе «Сян тождественен Сяо». В современных словарях, например, Сяо сы – «жертвоприношение» (или «жертвоприношение сян»). В древних текстах сочетание Сяо сян тоже означает жертвоприношение.
Из вышеприведенных цитат можно сделать единственный вывод: подлинное знание о жертвоприношениях Западного Чжоу – а именно это нас сейчас интересует – давно утрачено, а частично заменено на нечто выдуманное «трезвой головой» китайца, жившего на рубеже эр.
Или еще один пример, связанный с другим и тоже важным иероглифом. При рассмотрении суждений мы часто переводили иероглиф ши (БКРС № 5548) как «жертвоприношение» (читатель помнит выражение да ши – «большое жертвоприношение»), в то время как во всех переводах этот иероглиф трактуется как «служба». Мы хотели бы привести еще одну цитату, но уже из книги В. М. Крюкова «Ритуальная коммуникация в древнем Китае» (стр. 206–207). Менталитет Конфуция гораздо ближе к тому описанию, как это изложено в приводимом ниже отрывке. И если читатель постарается вникнуть в содержание, ему, бесспорно, будет лучше понятен и сам Конфуций.
Автор текста «Цзюй Фу сюй» (надпись на бронзовом сосуде – Г. Б.) извещает предков о событиях своей жизни, завершая инскрипцию словами о том, что он «изготовил походный сосуд сюй, которым будет пользоваться на протяжении десяти тысяч лет для получения множества милостей». Известно, что ритуальные сосуды такого типа имели двойное применение – как для жертвенных подношений (сян), так и для обычного «подношения» (сянь) яств во время пиршественных церемоний. Поэтому источником милостей, ожидаемых владельцем судна, могли быть и люди и предки.
Аристократ по имени Эр, получив в дар от некоего хоу десять семей «слуг», отлил сосуд для жертвоприношений предку Цзинь-гуну. Надпись на сосуде гласит, что <…> внуки и дети Цзин-гуна будут пользоваться сосудом как драгоценностью, хоу обретет десятитысячелетнее долголетие и седую старость, а Эр будет каждодневно получать милости.
Понятно, что в роли будущего донора Эр рассчитывает увидеть либо здравствующего хоу, либо покойного Цзин-гуна, а скорее всего, и того и другого разом.
Двоякая суть «милостей» зеркально отражается в двойственности «службы» (ши), требуемой от человека чжоуским ритуалом. Ваны и сановники, вручив дары, призывают реципиента: «Воспользуйся [дарением] для службы (юн ши)!». При этом под объектом служения они понимают отнюдь не только самих себя, но и предков одариваемого, ведь тот отливает сосуд для жертвоприношений, именно «воспользовавшись» пожалованием. Да и сами жалуемые дары имели культовое назначение. Это относится не только к непосредственным жертвенным атрибутам – вину, животным, металлу, – но и к основным ранговым инсигниям. В частности, парадный костюм служил официальным одеянием чжоусцев во время торжественных церемоний жертвоприношения предкам. Интересно, что религиозный аспект укоренился в понятии ши именно в раннечжоуский период, поскольку в иньских надписях на гадательных костях иероглиф ши еще не использовался в значении «совершать жертвоприношение».
Конфуций был человеком, который «отстал от своего времени»: одной ногой он стоял во времени Вэнь-вана, а другой – в том времени, когда представления чжоусцев о Дэ стремительно разрушались. Поэтому мы и наблюдаем в тексте Лунь юй такие «рецидивы»: ши – это уже «служба», но для самого Конфуция, во многом, – «жертвоприношение»; и – это «долг», но для Конфуция – то жертвоприношение-и, которое, судя по всему, было гораздо более длительным, но при этом не заканчивалось «раздачей мяса» или всеобщей «выпивкой». А от жертвоприношения-ли (оно фигурирует также в суждении 4.12), напротив, сяо жэнь ожидал какой-то для себя «выгоды». Об иероглифе и В. М. Крюков пишет следующее («Текст и ритуал», стр. 292):
Слово и, которое в конфуцианской идеологии обрело обобщенное значение «долг-справедливость», в инскрипциях на бронзовых сосудах имело значение «приносить жертвы», – чжоусцы не знали иного способа демонстрации своей приверженности «долгу», как в форме жертвоприношений предкам.
Первоначально, судя по всему, существовали различные жертвоприношения, каждое из которых несло какую-то специфическую внутреннюю «нагрузку», не осознаваемую древним китайцем в виде более поздних отвлеченных понятий, таких, как «долг» или «выгода». И только позднее, когда в обществе произошли существенные изменения, – подлинная причина которых вряд ли поддается однозначному объяснению, – в голове человека произошло «расщепление сознания», в результате которого был утрачен подлинный смысл жертвоприношения, и «незаконным плодом» которого стало выделение понятий «долг», «польза» и т. д. в отдельные и уже отвлеченные категории.
Суждение 4.17
4.17. Почтенный (цзы) сказал (юэ): «[Когда] видишь (цзянь) мудрого (сянь, т.ж. «умный», «добрый», «лучший»), думай (сы, т.ж. «мыслить», «обдумывать», «размышлять») *скромно (ци, т.ж. «*воздержанный», «*соответствующий») при сравнении (янь, т.ж. предлог сравнения: «как он») [себя с ним]. [Когда] видишь (цзянь) не (бу) мудрого (сянь) и *близко воспринимаешь (нэй, т.ж. «*близко принимать», «*приближать к себе», «*привлекать») [его слова], – контролируй (син, т.ж. «осматривать», «наблюдать», «инспектировать») себя (цзы, т.ж. «сам», «сам себя»)».
Перевод основан на достаточно древних значениях иероглифов. Конфуций дает совершенно понятный и весьма разумный совет для той повседневной ситуации, в которой мы не раз оказывались. Когда мы встречаем мудрого человека, то инстинктивно пытаемся встать с ним «на одну ногу», при этом часто теряя чувство адекватной оценки своих собственных достоинств или уровня своих знаний. И напротив, встречая не очень мудрого человека, – а значит обычного, т. е. такого же, как мы сами, – мы часто увлекаемся его «страстностью» или «справедливостью» в оценке чего бы то ни было (оценки, как правило, негативной). В это время у
