Кречет. Книга III - Жюльетта Бенцони

У графа Прованского не должно быть никаких сомнений в вашей гибели.

Жиль не мог не вздохнуть, думая, как огорчатся те, кого он любил: его крестный отец, старый приходской священник, Розеина и Катель, преданная служанка аббата Талюэ. А вот Жанна-Мари Гоэло скорей утешится, чем огорчится, узнав, что ее мятежный ребенок ушел к Богу, как она и хотела когда-то… Неизвестный, заменивший его в могиле, отдыхает теперь на старом кладбище, под сенью серых камней собора Райской Божьей Матери, и старый священник молится о нем.

— Значит, теперь я никто? — спросил он, возвращая Бомарше листок, исписанный странным шифром. — Поясните мне, что это за язык?

— Это не язык, это шифр короля. Раньше им пользовался Людовик Тринадцатый, переписываясь с нашим послом в Константинополе. Существует еще один королевский шифр, его придумал для Людовика Четырнадцатого гениальный Антуан Россиньоль, но я никогда им не пользовался. Итак, мой друг, зачем эта ироническая улыбка, скоро вы станете другим человеком, но однажды, я уверен, шевалье де Турнемин вернется к нам.

— Другим человеком, но каким?!

В этот день все получалось само собой: не успели часы пробить одиннадцать, не успели хозяева и гости сесть за стол, как появился тот человек, от которого Бомарше и Турнемин ждали чуда.

Пришел Превий.

Добавили еще один столовый прибор, и Превий сел рядом с Терезой. Она принялась накладывать на его тарелку сыр, фаршированные яйца, плоские свиные сосиски, которые так любят швейцарцы. Он мило протестовал.

— Я опять растолстею, только я похудел…

— Вам это не грозит, говорят, вы страстный садовод…

— Ешь, ешь, ведь ты голоден, — угощал его Бомарше, и они заговорили о театре, об актерах…

Жиль, не знавший людей, которых они упоминали, перестал слушать. Он молча смотрел на кудесника, который должен был дать ему новое лицо. Это был знаменитый актер, знаменитый на всю Европу, Бомарше говорил о нем, что он, вроде Протея, может перевоплотиться в кого угодно, кроме разве новорожденного младенца. «Хотя, — добавлял, смеясь, „отец“ Фигаро, — я не уверен, может, и это в его силах».

Сейчас он занимался тем, что передразнивал своих товарищей по сцене: переходя от высокого голоса мадемуазель Санвиль к низкому голосу Моле, он смеялся, как Дезессарт, и ломался, как Бестрис, и каждый его номер вызывал у маленькой аудитории настоящий восторг. Но Турнемин постоянно ловил на себе внимательный взгляд актера, и у него сложилось впечатление, что импровизировал великий Превий специально для него, словно хотел убедить молодого человека, чьи глаза, спрятанные за большими очками и густыми ресницами, были ему недоступны, в многочисленных гранях своего таланта. С неменьшим вниманием смотрел Превий и на Понго, который на время обеда забыл о своей роли испанского гранда. «Наверное, он примеряет роль ирокеза на себя», — подумал Турнемин.

Обед закончился. Тереза поднялась и увела дочь, сославшись на дела. Тогда Пьер-Огюстен пригласил гостей в свой кабинет и велел старому Полю принести туда кофе.

Верный слуга, выполнив его приказание, тщательно закрыл двойную дверь и уселся возле нее на стуле, охраняя тайны своего хозяина.

В кабинете царила тишина; Превий, сидя на хрупком стульчике, обитом серым велюром, с полной чашкой душистого кофе в руке, внимательно разглядывал Жиля, который, забившись в уголок дивана, спокойно пил кофе, ожидая, когда Бомарше или Превий прервут молчание. Первым заговорил Превий.

— Теперь, когда мы одни, — сказал он, — не покажете ли мне свое настоящее лицо, господин секретарь?

— Пора, — добавил Бомарше, — время подумать о серьезных вещах, мой друг.

Ничего не говоря. Жиль поставил свою чашку на угол стола, снял парик, очки и вытянулся во весь рост.

— Вот, — сказал он, широко раскрывая глаза и пристально глядя на артиста. — Что вы думаете из меня сделать, господин Превий?

Тот ответил не сразу, с удивлением разглядывая высокую и мощную фигуру бывшего гвардейца.

— Это будет не так легко. Вы чудесно играли роль чудаковатого и молчаливого секретаря, я никогда бы не подумал, что вы такой огромный!

— Признаюсь, — улыбнулся Жиль, — я рад распрямиться и хотел бы, чтобы вы подобрали мне шкуру подходящего размера.

— Понимаю, понимаю! Посмотрим, что мы можем предложить… Голландец, датчанин, немец? Вы говорите на каких-нибудь иностранных языках?

— На английском, но скорее с американским акцентом, я выучил язык во время войны за независимость.

— Чудесно, вот и решение! Америка в большой моде, мы сделаем из вас американца.

— Замечательно! — засмеялся Бомарше. — У меня много разных американских документов осталось от Родриго Хорталеса!

— Что ж, я согласен стать американцем. Мне нравится…

— Все не так просто, — охладил его пыл Превий, — изменив имя, мы должны изменить и ваше лицо… и не только лицо. Здесь это не удастся.

— Куда я должен идти?

— Ко мне… Вы переедете ко мне вместе со своим слугой, потому что ему тоже придется изменить свой вид, если он хочет остаться с вами. Испанец из него не получился, да и языка он не знает.

Жиль посмотрел на Бомарше.

— Это надолго?

— Три или четыре дня, не больше. Конечно, мою жену нельзя сравнить с Терезой, но вам будет у нас хорошо.

— Три-четыре дня, — повторил Бомарше, — смотри, больше он не выдержит! Когда вы отбываете?

— Немедленно.

И вот подали карету, и благородный испанец вместе с секретарем отправились наносить визит госпоже Превий, известной артистке. Жиль выглядывал из окошка экипажа и с радостью видел старые вязы, росшие вдоль дороги, дома, людей.

Ощущение свободы пьянило его, мир больше не ограничивался серыми крышами улицы Вьей-дю-Тампль, а игрушечный сад Бомарше больше подходил малышке Эжени, чем нашему искателю приключений.

На следующий день Жиль, стоя перед зеркалом, рассматривал свое новое лицо: из зеркала на него глядел человек несколько старше его и более похожий на пирата, чем на элегантного лейтенанта личной гвардии наихристианнейшего короля. Его светлые волосы стали почти черными, с легкой проседью на висках, шрам оттягивал к уху угол рта, светлые глаза прятались под густыми темными бровями. Короткая бородка клинышком завершала картину.

— Вам придется, — говорил Превий, не без гордости разглядывая свое произведение, — отрастить собственную бороду. Скорей всего она темнее, чем волосы на голове, но если я ошибаюсь, то вы всегда можете подкрасить ее: я буду регулярно снабжать вас красителем. Куда вы направляетесь?

Жиль не ответил, он продолжал себя разглядывать.

— Довольно несимпатичный, — наконец проговорил он, морщась, — я страшен как смертный грех.