Дом темных загадок - Беатрикс Гурион

Беккер смотрит на каждую из нас по очереди. На его лице едва заметная улыбка.

— Хорошо, — тихо произносит он, — начнем с моих страхов. С моего самого главного страха. — Он делает небольшую паузу. — Вам стоит узнать, что во время учебы мне приходилось подрабатывать организатором похорон. Эту работу нужно кому-то делать, но никто особо не хочет, поэтому она хорошо оплачивается. Но с тех пор у меня появился огромный страх: я боюсь, что меня похоронят живьем.

Он это серьезно?

София сочувственно смотрит на него.

— Это ужасно, — произносит она.

Беккер больше не улыбается:

— Да, именно так.

Внезапно мне кажется, что он сказал правду.

— А чего боишься ты, София? Какие у тебя страхи? — спрашивает он.

Девочка вздыхает:

— Я… В общем, это звучит странно… Но я боюсь пуговиц и кнопок. То есть это не просто какой-то дурацкий страх, они омерзительны. Мне кажется, они даже воняют.

Такого я никогда не слышала. Пауки, змеи, узкие комнаты, крысы — куда ни шло, но пуговицы? Практически на любой одежде есть пуговицы или кнопки. Наверное, это ужасно, без них просто невозможно обойтись! На рубашке доктора Беккера множество перламутровых пуговиц.

— Разве такое бывает? — срывается у меня с языка.

Беккер кивает.

— Бывает, и не так уж редко. Боязнь пуговиц, или по-научному кумпунофобия. Впрочем, у людей это отвращение не врожденное. — Он говорит неохотно. — Такая фобия возникает из-за неправильного воспитания, детских травм, из-за какого-то совпадения или несчастного случая. — Он снимает соломенную шляпу и обмахивается ею. — Или, цитируя всеми ненавидимого, но мною обожаемого Фрейда, «у маленького ребенка совершенно нет фобий». Прости, София, я не хотел бросаться специальными словами — это просто должно было тебя утешить. — Он снова надевает шляпу.

— В остальном со мной все в порядке, просто не люблю пуговицы. — София вскакивает, обходит нас по кругу. — Я не сумасшедшая!

— Нет, конечно, нет!

Беккер тоже поднимается и подходит ближе, и София застывает на месте. Зачем он это делает? Она же сказала, чего боится! София указывает на пуговицы на его рубашке, Беккер кивает и отступает:

— Давайте присядем.

Беккер поворачивается ко мне.

— Эмма?

И тут происходит нечто странное. Я говорю правду, при этом мое сердце колотится изо всех сил, а ладони потеют.

— С моей матерью произошел несчастный случай, она погибла. — Я вздыхаю. — Собственно, я боюсь, что это был не несчастный случай, а ее убили. Больше всего боюсь, что убийцам удастся уйти от ответа, а ее труп никогда не найдут.

Вот. Все сказано.

Сердце стучит, словно я только что пробежала стометровку. Но я должна собраться, чтобы отследить реакцию Беккера и Софии. Их, кажется, впечатлили мои слова, они смотрят себе под ноги. Молчание длится очень долго, тишина гробовая, мне кажется, что мухи жужжат оглушительно.

Наконец Беккер кивает.

— Понимаю, — это все, что он произносит, и я вдруг осознаю, зачем люди идут учиться на психолога. Единственная фраза, но я, к своему удивлению, чувствую, что меня утешили.

И сразу обращаю внимание на одну вещь: разве он не должен быть более удивленным? Или как-то еще прокомментировать мою фразу о смерти матери? Спросить о чем-нибудь? Он все еще смотрит на меня, и я внезапно понимаю, что ему об этом давно известно. Наверное, Грюнбайн связывался с ним, выяснял, может ли он отпустить меня в лагерь сразу после гибели мамы. Как я сразу не догадалась?

София ведет себя не так чутко, как Беккер.

— Кому бы понадобилось убивать твою мать? И зачем? — Она выглядит так, словно хочет сказать: «Только посмотрите на эту воображалу, она не остановится ни перед чем».

Я смотрю на небо. Воздух такой душный, почти липкий, а на горизонте все больше серых облаков. Может, натянет грозу и разгонит эту давящую атмосферу?

— Это именно то, что меня больше всего пугает, — отвечаю я на вопрос Софии. — С тех пор как мама погибла, меня мучают кошмары, происходят странные вещи.

— А что на это говорит полиция? — Теперь София старается проявить сочувствие, но мои ответы не нравятся ей, это точно.

— Полиция считает — это обычный несчастный случай, других лиц не обвиняют.

София смотрит на меня. Кажется, она обдумывает еще один скептический вопрос, но в этот момент появляются Себастиан, Том и Филипп. Подростки выглядят уставшими и вспотевшими, Том — больше остальных. Кажется, он в любой момент упадет в обморок.

— Этим двоим нужно передохнуть. Мы рубили дрова.

Неужели Себастиан заставил ребят колоть дрова в такую жару? Солнце в самом зените. Какие еще садистские испытания ждут нас в этом отборочном лагере?

— Мне нужен перерыв!

Я благодарно встаю. Нужно бежать отсюда, и я знаю куда.

Беккер обмахивается соломенной шляпой.

— Эмма и София, спасибо за вашу честность. Очередь Тома и Филиппа наступит чуть позже. Мы продолжим вечером, когда жара немного спадет. Следующее задание, надеюсь, доставит вам больше радости. Речь пойдет о ваших тайнах.

Филипп хмурит брови, над переносицей появляются морщинки.

— Так это все продолжится? Я думал, мы займемся спортом или играми, которые увеличат наш уровень IQ. А будет опять психологическая фигня?

— Правильно, — говорит Том. — Мой отец был бы в ярости, если б только увидел ту кровавую баню. — Он задумчиво почесывает за ухом.

— Ты бы хотел, чтобы твой отец оказался здесь? — спрашивает Беккер, и Том краснеет как помидор.

— Или, может быть, ты хотел бы, Филипп? — интересуется Себастиан.

Они все знают что-то, о чем я понятия не имею. Филипп скрещивает руки на груди, словно сдерживая себя, чтобы на кого-нибудь не броситься. Настроение у него — на грани взрыва, думаю, настоящая гроза сейчас действительно не помешала бы. Никто не обращает на меня внимания, и я решаю воспользоваться ситуацией, чтобы незаметно улизнуть к часовне. Необходимо хвататься за каждую зацепку, чтобы продвинуться в расследовании. Как только Николетта рассказала о книге, у меня прямо в животе заныло. Хотя я и не представляю, что может быть записано в церковной книге.

Я спешу, но когда подхожу к старому фонтану, неожиданно мне на плечо тяжело ложится чья-то рука. Я замираю от страха, боюсь обернуться. Вдруг это Себастиан, с которым я ни в коем случае не хочу оставаться наедине. Стоит ли мне предупредить Софию о нем? Но как это сделать, не выдав себя?

— Куда идешь?

Я вздыхаю с облегчением. Это Филипп, он отправился сразу за мной, а я и не заметила. Этот тоже умеет незаметно подкрадываться со спины. Я лихорадочно соображаю, перебираю в голове все возможные варианты.

— Зачем тебе это знать? — спрашиваю я.

Филипп улыбается, и, не знаю почему, улыбка кажется мне совершенно фальшивой.

— Только на тот случай, если тебя опять где-нибудь запрут, — говорит он.

Глава 17

Я решила не отшивать Филиппа. С одной стороны, потому что не хочу навлекать на себя лишних подозрений; с другой — потому что хочу выяснить что-нибудь о его отце. И еще потому, что где-то глубоко в моем животе тлеет огонек, и это меня радует совершенно по иному поводу: он идет со мной, просто потому что нравится мне. Но я сделаю все для того, чтобы скрыть это. Мне еще таких сложностей не хватало.

Когда я рассказываю ему, что направляюсь к часовне, Филипп ведет меня тропой, которая начинается у северной стороны замка. Даже отсюда кажется, что башни вот-вот рухнут.

После короткого и крутого подъема мы недолго переводим дух и оборачиваемся, глядя на замок, который в ярком солнечном свете кажется еще более уродливым. Он притаился у горы, как странный зверь, которого фея обратила в камень. Напротив замка в жарком мареве матово, словно ртуть, мерцает озеро. От мысли, чтобы купаться в нем, у меня мороз по коже.

Кажется, Филипп тоже чувствует что-то подобное, он резко разворачивается ко мне и говорит с дрожью в голосе:

— Давай пойдем дальше.

Я обдумываю, как перевести разговор на его отца, чтобы Филипп снова не закрылся и не умолк. Но он задает такой темп, будто мы ограничены во времени и нужно спешить. Я едва поспеваю за ним в своих вьетнамках, тяжело хватаю ртом воздух. Скрипя зубами, я вынуждена просить его двигаться помедленнее.

Теперь дорога полого бежит в гору среди высохшей травы, мимо черных сгоревших деревьев, сухие ветки которых рвутся в небо, как крики о помощи, мимо утесов, где в расщелинах пробиваются зеленые стебли.

Вот теперь я спрошу его. Прямо сейчас. Но он опережает меня.

— Хотел поговорить с тобой наедине. С этим лагерем что-то не так.

— Что ты имеешь в виду? — спрашиваю я, стараясь выказать как можно больше удивления в голосе.

Он останавливается и смотрит мне в глаза.

— Если не учитывать кровавый душ и эти странные тесты, ты считаешь нормальным, что здесь куратором работает бывший зэк?