Мулей - Эрленд Лу

2 мая

Мадрид. Я никак не могу поверить, что у меня в животе появился живой комочек. Несколько ча­сов лежала на кровати в гостинице и ощупывала себя, но ничего не нащупала, кроме задержки ни­каких признаков. Ни тошноты. Ни набухших гру­дей. Настроение скачет вверх-вниз, но у меня дав­но так, это ни о чем не говорит, скачет себе и скачет. К тому же скачет оно в основном вниз. И мне все меньше верится, что на тесты можно полагаться. Ну пописала я на какую-то полоску. И что? Все знают, что фармацевтические компа­нии идут на все, лишь бы денег заработать. К то­му же у людей обычно свой расчет. Не знаю, в чем была корысть доктора, когда он объявил меня беременной, возможно, тогда ему меньше бумажек писать, только и всего. Я не могу всерьез в это поверить.

3 мая

Не знаю, почему меня потянуло в Мадрид. Про­сто захотелось. Но теперь я поняла. Поняла сию секунду, сидя на красной кушетке в музее «Прадо» перед картиной, которая называется «Святое семейство с птицей». Мария ест фрукт и мирно смотрит на Иисуса, тот стоит, держась и поддержи­ваемый Иосифом, в руке у него птица и он не сво­дит глаз с задравшей ногу собачки. Картину на­писал в семнадцатом веке Бартоломе Эстебан Мурильо. Так здорово Святое семейство не рисовал никто. Божественность в картине только в назва­нии. А сам по себе сюжет взят из обычной жиз­ни любой семьи. В нашем фотоальбоме было пол­но таких фотографий — взрослые любуются деть­ми, которые творят что-то смешное и трогательное. Войдя в этот зал, я замерла на месте, почувствовав, что бывала тут и раньше. С мамой, папой и Томом. Они несколько раз упоминали Мадрид. Том по­мнил ту поездку, а я нет. А теперь вспомнила. Мне было годика три. И картина была точно для-меня. Собака, птица и малыш моего возраста. О том, что это Иисус, я не догадывалась. И никто не догада­ется. Если не прочитает названия. Значит, я приле­тела в Мадрид, потому что понимала, что узнаю эту картину и обрадуюсь узнаванию. Подумать только, до чего я тонко и деликатно устроена. Рассматривая картину, я усомнилась, чем Иисус собственно зани­мается. Похоже, он дразнит птичкой собаку. Пес, видимо, надеется ухватить птицу, а хитрый Иисус в последнюю секунду отдергивает руку, и так раз за разом. На самом деле собаки птиц не едят. Но кому есть дело до фактов, когда речь идет об ис­кусстве. И потом, почему бы псу не полакомиться иногда птичкой? Мама с папой обожали ходить по музеям, когда мы с Томом были маленькими. Ма­ма все время читала толстые фолианты по истории искусств, а папа всячески приветствовал такую ее увлеченность и сам любил искусство, поэтому мы часто ездили на выходные в разные европейские города с большим количеством музеев. Мама ут­верждала, что «музей» был одним из первых моих слов, только я почему-то говорила «мулей». К тому времени, как я освоила слово «музей», я успела по­бывать в мулее Прадо и Британском мулее, мулее Современного искусства и мулее Ван Гога, мулее Ваза и мулее Пикассо. Все мои подхватили у ме­ня это словечко. Мы никогда не говорили «музей», разве что с нами оказывался кто-то посторонний. А теперь одна я знаю слово «мулей» и понимаю, что оно значит, и люблю его, но прелесть его про­пала, или во всяком случае померкла, как и радость от остального, что ты любил с кем-то вместе, ра­дость эта обесцвечивается, когда эти кто-то разби­ваются на самолете. Я больше не могу пользоваться словом «мулей», потому что тех, с кем мы так го­ворили, нет. Так все просто и незатейливо. Люди каждый день говорят и делают вещи, которые пере­стают существовать, если исчезают эти люди. Пси­хогейр сказал, что нельзя отказаться от домашних животных только потому, что они умирают, но он у не прав, я думаю. Человек не должен заводить себе животных. А тем более родных. Потому что слиш­ком больно, когда их вдруг раз — и нет.

5 мая

Добралась до Плайя-дель-Инглес вчера вече­ром и теперь сижу на террасе моего отеля «Дунамар», смотрю на пляж и море. Некоторое время назад я спустилась в киоск и купила себе сигарет впервые в жизни и в основном для того, чтобы что-нибудь сделать, но ни на что полезное моего порыва, конечно, не хватило, так что я сижу курю, хотя у меня не идут из головы слова французско­го доктора насчет беременности. И все-таки луч­ше быть плохой матерью, чем мертвой. Я рассчи­тываю на то, что эмбрион меня поймет, если он конечно во мне есть. Я по-прежнему не чувствую ничего необычного.

Селиться в отель «Риу» я не захотела, ре­шив, что там воспоминания слишком разыграются. Я приехала на Канары не веселиться, но и ходить все время зареванной тоже не хочется. Я взяла из аэропорта такси и попросила шофера высадить ме­ня на круговом повороте у пляжа. Я разулась и пошла попробовала воду. Долго шла по воде вдоль пляжа, а когда повернула назад, чтобы вернуться к папиному кофру, который теперь как раз мой, пора уже перестать называть вещи папиными и мами­ными, то вдруг обратила внимание, что «Дунамар» золотится как крем на торте рядом с магазинами и ресторанами, он между шоссе и пляжем, сейчас это идеальное для меня местоположение, так что я попросту зашла в гостиницу и попросила номер как можно выше.

До Африки тут рукой подать. Я ее не вижу, но знаю, что она рядом. Если бы можно было бегать по воде, я оказалась бы в Африке уже через не­сколько часов. Меня греет эта мысль. Я чувствую себя тем ближе к маме, папе и Тому, чем ближе я к Африке. Это последнее в их жизни место пре­бывания. Я полагаю, что они были живы вплоть до непосредственной встречи с поверхностью Аф­рики. В сантиметре от Африки они еще были жи­вы, но в самой Африке оказались уже мертвыми. Когда я описываю это, можно подумать, что я об­виняю Африку, но она как раз ни в чем не вино­вата. Она просто оказалась под ними.

Отель «Дунамар» цветом напоминает квэфьордский торт через несколько дней стояния в холо­дильнике. Я никогда не любила его. Но квэфьордский торт очень эффектно смотрится. Он гораз­до лучше на вид, чем на вкус. Он совсем не похож на другие торты и поэтому, наверно, кажется мне таким красивым. Я полагаю, что это очень не по- взрослому — любить что-то только потому, что оно не похоже на прочие вещи того же назначения и вкуса; вероятно, если бы я прожила жизнь нор­мальной продолжительности, то постепенно пере­стала бы считать, что квэфьордский торт эффект­нее прочих кондитерских изделий. Кстати, это еще один довод в пользу немедленного конца. Я боюсь взрослеть и становиться человеком со взвешенны­ми суждениями и вкусом, более или менее такими же, как другие. Меня вообще как-то напрягает мысль о взрослении. Лично я поняла, что пока все нормально, то ты и ведешь себя разумно и благо­родно, но как только грянет трагедия, все летит к черту, все «полагается — не полагается». Неужели я должна мучиться неизвестно сколько лет только потому, что когда-нибудь, если отчаяние вдруг от­пустит меня, возможно, я стану хорошим и добрым человеком? Кто вправе требовать этого от меня? Я живу здесь и теперь. И только это вполне опре­деленно, и только это считается.

6 мая

Странно, но мне здесь хорошо. Сегодня я про­бежала весь пляж аж до самого маяка на Маспаломасе. Теперь они построили там огромный тор­говый центр, но умудрились сделать это даже со вкусом. Я сидела на стене, которая вдоль набе­режной, смотрела на серфингистов, бороздивших залив, их человек двадцать, ела сосиски с картош­кой фри и пила нечто под названием «Клубнич­ный взрыв», оказавшийся на вкус обычной ши­пучкой, а потом побежала обратно по песчаным дюнам, добежала до «Риу» и купила внизу в хол­ле бутылку минералки, и воспоминания не обру­шились на меня, зря я боялась, и хотя силы уже кончались, я еще прогулялась вдоль фаллопиевых труб. Прогулка по пляжу, прогулка среди песков, обход вагины. Давно у меня не было такого пре­красного дня. Я замечаю, что особо не стремлюсь увидеться с Констанцией и психогейром. О чем мне с ними говорить? Я буду третьим лишним. Торчать с влюбленными, которые на людях лижут друг друга в ушко и прочее. Оно мне надо? А уж что мне категорически ни к чему, так это чтобы один из милующихся был психогейр. У меня нет потребности наблюдать, как он лижет хоть что- нибудь.

7 мая

Примерно в том месте, где фаллопиева труба впадает в вагину Плайя-дел-Инглес, стоит малень­кая чудная церковка, в которой служат на фин­ском, норвежском, шведском, голландском, немец­ком и испанском, и сегодня я просидела там до вечера, с самого полудня, когда они начали. Я по­завтракала в ресторанчике на площади перед цер­ковью, а когда зазвонили колокола, подхватилась и побежала в храм. Использовав тем самым шанс сбежать не заплатив. Я пару раз делала так в по­следнее время. Не потому, что у меня нет денег, а потому... даже не знаю, пытаясь сейчас сформули­ровать это, я поняла, что и сама не знаю почему так делаю, видимо, хочу нервы пощекотать. И сде­лать что-то ощутимое. Хоть ненадолго, но сердце начинает биться чаще. А последствия меня все рав­но не пугают. Ну допросят и даже выпишут штраф. Такая хорошенькая, подавленная и, возможно, бе­ременная девушка как я отделается легко.