Мужские рассказы - Александр Константинович Белов

«Черный Ритвер», — сказал сам себе Игорь. Где он слышал это имя? Не важно. Тот, внизу — Черный Ритвер…

Пришла медсестра. Сперва — утренний градусник. Порцию пенициллина потом. Градусники по утрам здесь ставят всем. Это как контрольный замер. Или показания приборов, которые снимают ежедневно, в одно и то же время.

Игорь вспомнил своего школьного физика. Слово «градусник» вызывало у того устойчивую, аллергическую реакцию.

«Термометр»! — шипел он языком удава, вперивая немигающий взгляд в бестолковую жертву. Именно это обстоятельство, то есть сама реакция и служила поводом для постоянных «перепутываний» термометров с градусниками, отверстий с дырками, двигателей с моторами, вращающихся с крутящимися… Неловкое движение руки, — и соседский градусник летит на пол. Медсестра вздрагивает, но сегодня ртуть не рассыпится по полу зеркальными шариками. Что-то переметнулось над полом, и градусник исчез. Игорь держал его хваткой, какой сжимают гранату с вырванной чекой.

Вот это реакция! — только и молвил сосед.

Да… У меня такое бывает, — будто оправдываясь, произнес Игорь, — должно быть нервы не в порядке. Хотя… Однажды в детстве перемахнул через двухметровый забор. От собаки. Она внезапно появилась, я испугаться то и не успел. Так и перепрыгнул.

Сосед внимательно посмотрел на Игоря. В этом взгляде угадывалась какая-то внутренняя, торжественная мысль.

Потом, после врачебного обхода, он повернулся к Игорю и заговорил:

Мы перестали бороться за существование. Мы успокоились, а значит — погибли… Ты вот даже не понимаешь, о чем я говорю.

Николай Егорович был еще не стар, но порядком надломлен жизнью, что прибавляло ему непрожитых лет. С чем он лежал в больнице, Игорь не знал. С чем-то серьезным. Еще ни один обход не миновал его своим беспощадным приговором. Николай Егорович продолжил:

Жить — значит выживать. Выживать, понимаешь? Что это такое, мужчина стал заложником обстоятельств! Их мишенью!

Если вы про меня, — вмешался Игорь, — то мишенью я стал потому, что тех было пятеро. Сосед усмехнулся.

Да если б там был только один, и то мишенью оказался бы ты. Почему?

Потому, что они планомерно, старательно и осторожно осваивают эту науку — как разрушать общество. Сперва нарушают общественный покой. Утверждаются на малом опыте. Смелеют. Потом посягают на людскую неприкосновенность. Делают это как бы шутя, не всерьез. Играют. Точно волчата перед первой охотой. А дальше — человек становится для них мишенью. Любой человек. Всегда. Они вырабатывают состояние готовности и еще опыт ситуаций. Но мы-то не готовы! Мы пытаемся их сдержать, уговорить, но ведь это и есть реакция неготовых… Нельзя успешно защищаться тогда, когда твоя защитная реакция составляет основу поведения нападающего. Это же совершенно очевидно! Нужно упреждать. Нападать первым, передавая противнику ту роль, которую он уготовил нам.

Николай Егорович встал с койки и пошел в коридор, а Игорь еще долго молча смотрел в потолок…

«Хозяина» звали Эдиком. Он жил на втором этаже. По утрам ездил в институт на папиной «Волге», вечерами крутил на «Радиоле» заграничные пластинки. В общем, парень как парень. Такими была полна Москва 1968-го года.

Дворовая компания, состоящая в основном из школьников и ребят из ремонтных мастерских, почитала его как бога. У него было все, на что опирается любая власть: физическая сила, деньги, идеи. У дворни не было ни денег, ни идей. А физическую силу они делили с плохой наследственностью, водкой, куревом и бессонным шалопутством по чердакам и подъездам. «Хозяин» же вписывался в то явление, которое Игорь Плавский терминовал как «благородный подлец». Черный Ритвер.

Утро одарило профессорскую квартиру солнцем. За окном ворковали голуби. Игорь выпил навар кофейного порошка из картонной коробки и отправился в институт. Выходя из высокой арки, соединяющей двор с улицей, Игорь попал под дотошный натиск какого-то малолетнего попрошайки:

Эй, дай двадцать копеек!.. Ну дай, слышь! Обойдешься. Дай, не жмись. А то больше возьму.

Чего?! — Игорь отвесил шпаненку добрый подзатыльник. Мальчишка огрызнулся.

Шипя резиной по мокрому асфальту, к остановке подошел автобус. Игорь вскочил на заднюю подножку и тут же забыл о случившемся. Ему напомнили. Вечером того же дня. Он возвращался домой с Юлькой.

Игорь впервые решился нарушить запрет на постороннюю посещаемость квартиры. Если бы старухи узнали, профессорская квартира снова бы осталась без хозяина. Риск. Но Юлька стоила этого риска.

По улице шагали вечерние прохожие. Отливала последнюю пену разливщица у квасной бочки на углу. Кто-то безнадежно опоздавший гремел пустым бидоном. А во дворе было тихо. Игорь не сразу заметил кучку подростков, картежничивших под грибком детской площадки. Они с Юлькой молчали. Это был их привычный способ общения. Он говорил ей про себя, что она самая красивая. Она про себя соглашалась.

Внезапно, прямо перед ними, оказался парень, перемахнувший через невысокую ограду. Он был настроен по-боевому:

Эй, ты! Еще раз тронешь ребенка — прибьем! Тут же возник и утренний попрошайка с гадливой ухмылкой на детском лице.

Юлька взяла Игоря за руку. Он было заупрямился, не зная точно, что нужно говорить, но и не подчиняясь этой угрозе. Из кустов вывалилась мордами вся компания.

А баба-то у него ничего. Смотри, и титьки есть. Надо Эдику вякнуть, баба как раз по нему. Юлька потянула Игоря к подъезду. Он уже не стал сопротивляться.

Гадостное чувство навешенной на него грязи не отпускало Игоря весь вечер. Иногда он подходил к кухонному окну и смотрел во двор. Что это было, трусость? Может быть, осторожность, нежелание подвергать Юльку и самого себя никому не нужному испытанию? Через час-другой им предстояло идти вниз. Игорь поедет провожать девушку домой, в Сокольники. Возвращаться будет ночью. Нет, за себя он не боялся. Игорь боялся выглядеть беспомощным и неумелым перед Юлькой. Это было хуже всего. Хуже их ножей и бутылочных обломов, которые у шпаны называются «розочками».

Все обошлось. Они шли по Русаковке и молчали. Пахло сырым асфальтом и тополиной горечью. Только теперь Игорь не говорил про себя Юльке, что она красивая, теперь Игорь про себя молчал.

Возвращался он как в песне: «От Сокольников до Парка на метро…», с последним поездом. А уж от Парка Культуры шел домой пешком. По скверам и переулкам Девичьего Поля плыло благоухание летней ночи. Не громкими голосами перекликались гитары. Слышался смех, и белые пятна нейлоновых рубашек тревожили мягкий московский сумрак. Ничего не произошло. Двор спал, накрытый тополиными крыльями. В пустом подъезде, позвякивая распахнутыми где-то наверху окнами, тосковал сквознячок.

Игорь поднялся на четвертый этаж, достал из кармана ключи и торопливо расправился с дверными замками. Ничего не произошло. А что должно было произойти? Какой-то подонок осквернил его покой своей наглостью. Ну и что? Это его способ выражения своих примитивных мыслей и чувств. Они живут стадом, следуют его законам. Должно быть, тот действовал по своему положению в их стадной иерархии.

Все, о чем бы сейчас ни думал Игорь, создавалось наветом его благообразного сознания. Но далекое, едва уловимое чувство его жизненного достоинства, его человеческой природы, говорило другое. Оно говорило: «Ты проиграл уже потому, что позволил на себя огрызнуться. Не оправдывай себя тем, что ты не из их стаи. В человеческом обществе не существует их или не их стай. Мы все — это одна социальная стая. И Хозяин — везде хозяин, а не только у себя дома за дубовой дверью. Так же, как и трусливый щенок, — везде и всегда трус"…

Двадцать кубиков пенициллина. У медсестры заклинило шприц, гнется игла.

Не напрягайте мышцу! Вы сломали иглу!

Я и не напрягаю, — оправдывается Игорь, — ткните пальцем, мышца расслаблена.

Медсестра уходит за новой иглой. Николай Егорович провожает ее веселым взглядом. Он ест ложкой компот из банки.

Что, брат, судороги начались? Да ты не переживай, это волевая контрактура, все нормально. Откуда вы все это знаете? — спрашивает Игорь. Что знаю? Ну, про волевую контрактуру, например? Николай Егорович ставит банку на тумбочку.

Интересовался в свое время. Была нужда… Я вот что, я тут для тебя одну статейку жене заказал. Принесет вместе с передачей. Любопытная статейка. Старая, правда. Мне она случайно на глаза попалась, но дело свое сделала. Какое дело? — не понимает Игорь. Прочти сперва, потом узнаешь.

Дверь в палату вздрагивает. Так входят только медсестры. Решительно и независимо. Двадцать кубиков пенициллина.

Был дождь. Москва оделась в серое. Водяные змеи гнались за кем-то по асфальту. В уличных подъездах отмокали редкие прохожие. Юлька теребила рукой мокрые волосы. Игорь никогда не видел ее такой завораживающе красивой. Такой спелой в своей молодой, но уже женской красоте. Он обнял Юльку, приблизился к ее оцепеневшим губам. Юлька ждала этого, и они слились в одном дыхании.