Дар или проклятие - Евгения Горская

– Что?! – Александрина даже остановилась, замерев от изумления. – Да меня уволят, и все!

– Не уволят, – заверил он, – они же не идиоты хорошими специалистами разбрасываться. Так и в трубу вылететь можно.

– Нет, Петь. Это ерунда какая-то. Я так не могу. А если я не найду другого места? – Александрина зашагала дальше, даже не заметив, что впервые назвала его Петей. До этого он был Петром.

– Во-первых, не уволят. Во-вторых, найдешь. А в-третьих, если не найдешь, откроешь свое дело.

– Как у тебя все просто! – засмеялась она. – Нет у меня денег на свое дело, вот ведь беда какая.

– Я тебе одолжу.

– Нет, – твердо сказала Александрина, – я никогда не беру в долг.

– Тогда выйдешь за меня замуж и возьмешь на законных основаниях.

– Что?! – Она опять остановилась, не веря собственным ушам. – Ты с ума сошел?

Тогда он наклонился к ней и тихо сказал:

– Я все равно на тебе женюсь. Я это давно знаю, еще с того раза.

– Нет, ты точно ненормальный, – решила Александрина.

На следующий день она подала заявление об уходе, а через несколько дней начала разрабатывать летнюю женскую коллекцию и еще через три месяца вышла замуж за Петра.

На счастье и на горе.

– Это квартира моей тети. – Вадим, путаясь в ключах, не сразу отпер дверь на третьем этаже. – Раздевайтесь и проходите. Сейчас я только ей позвоню, чтобы не волновалась, когда свет в окнах увидит.

Наташа с мальчиком потоптались на пороге и стали стягивать куртки.

– Зоя, я у тебя посижу. С друзьями. Ладно? – Вадим, кивнув им на вешалку, достал из кармана сотовый и заговорил в трубку.

– Ладно, – почти не удивившись, согласилась тетка. – Вадик… у тебя все в порядке?

Он будто видел, как она улыбается. И всерьез обеспокоена, все ли в порядке у него с головой.

– Все нормально. – С головой у него все в порядке. Хуже с другим. Он подверг лишней опасности женщину и ребенка. – Зоя, ты не бойся, мы… аккуратно.

– Я не боюсь, – заверила она. Похоже, ей все-таки хотелось спросить, не спятил ли он. – Кстати, я сегодня после работы в гости поеду, к Елизавете Станиславовне. Помнишь, я тебе о ней рассказывала? Она живет за городом, и я у нее переночую. Так что не буду вам мешать.

– Спасибо, Зоечка, выручила.

– Не стоит благодарности, – усмехнулась тетка. – Всегда рада помочь.

В детстве она его часто раздражала. Таскала в консерваторию, чего он терпеть не мог. Он и сейчас с содроганием вспоминал длинные концерты, на которых изнывал от скуки. А однажды Зоя чуть не заставила бабушку записать его в музыкальную школу. Бог милостив, в школу его не приняли по причине полной и абсолютной бездарности, но переволновался он ужасно.

Летом на даче, когда Зоя ходила с маленьким Вадиком на большой пруд – одному ему до пятого класса на пруд ходить запрещалось, – она не разрешала Вадику далеко заплывать, причем «далеко» это было только в ее представлении. А плавал он отлично, с первого класса ходил в бассейн. Тетка стояла на берегу и на потеху публике кричала, чтобы он немедленно возвращался, позоря его перед деревенскими ребятами.

В детстве он ее обожал. И сейчас тоже.

Квартира оказалась маленькой, однокомнатной, очень уютной. Множество небольших акварельных пейзажей, неброские букеты из сухих трав, книги везде, где только можно, и, что особенно потрясло Наташу, невероятной красоты кукла-цыганка. Полуметровая, с точеным лицом, гривой черных волос, бубном, браслетами и даже колечком на тонком малюсеньком пальчике. Глаз не оторвать.

– Это у нее хобби такое, – пояснил Вадим, видя, как гости рассматривают теткино творение.

– Хобби? – удивился Сережа. – А я думал, хобби – это монеты собирать. Или марки.

– Не обязательно. Хобби – это делать то, что тебе нравится. Нравится создавать кукол, значит, это и есть твое хобби.

– Здорово! – похвалил Сережа. – За такую куклу можно кучу бабок получить!

– Сережа! – возмутилась Наташа. – Следи за речью! Что еще за бабки такие!

– Денег, – поправился тот. – Нет, правда, мама один раз тете Тамаре – это ее подруга – на юбилей тоже куклу купила, гораздо хуже этой, так она таких денег стоила, что папа сразу даже не поверил.

– Запоминай! – засмеялся Вадим. – Если делаешь что-то ради собственного удовольствия и денег за это не получаешь – это хобби. А как только начинаешь получать деньги – любимое дело превращается в работу. Так что либо удовольствие, либо работа.

– А если делаешь что-то ради собственного удовольствия и получаешь за это деньги? – после некоторого размышления спросил Сережа.

– Тогда считай, что тебе здорово повезло. – Вадим потрепал мальчишку по голове. – Пойдемте на кухню. Пропитание искать.

В холодильнике стояли какие-то крохотные кастрюльки, но в них Вадим даже заглядывать не стал – ясно, что трех голодных людей таким количеством еды не накормишь, а вот в морозилке, на их счастье, лежала большая упаковка пельменей.

– Сережа, ты пельмени любишь?

– Люблю, – залез ему под руку мальчик, рассматривая содержимое морозилки. – Очень даже люблю. А ты, Наташ?

– Тоже люблю. – Она только сейчас поняла, что хочет есть почти до обморока. Она практически не ела с тех пор, как Лариса рассказала ей страшную правду.

– А пельмени варить – это хобби или работа?

– Пельме-ени? – озадаченно замер Вадим с кастрюлей в руке.

– Это трагическая необходимость, – подсказала Наташа.

– Почему… трагическая? – Сережа смешно вытаращил глаза.

– Потому что есть хочется каждый день, а готовить – не всегда.

– Вадим Палыч, а вам сейчас хочется варить пельмени?

– Хочется, – честно ответил Вадим, – во-первых, потому, что сам есть хочу, а во-вторых, чтобы вас накормить. Причем вкусно.

Странно, что еще совсем недавно он терпеть не мог делить с кем-то трапезу, даже в столовую никогда не ходил, предпочитая закусывать бутербродами, не отходя от рабочего места. Сейчас ему совсем не хотелось жевать, как обычно, уткнувшись в книжку. Ему хотелось вести неспешные обеденные разговоры, и чтобы стол был красиво сервирован, и чтобы еда была вкусной, и чтобы Наташа и смешной Сережа смотрели на него с благодарностью.

Самолет летел ровно. Если бы не негромкий шум моторов, вполне можно было поверить, что он и не движется вовсе. Петр Михайлович закрыл глаза, как только пристегнул ремень, и сейчас почему-то боялся открыть их, как будто при этом ему должно стать еще хуже, а хуже было уже некуда.

Зачем он прочитал проклятое письмо? Как ему жить без Александрины?

Сделать вид, что ничего не знает? На какое-то время эта мысль показалась ему спасительной. Жить по-прежнему, обнимать точеные плечи, целовать волосы, подшучивать над ней, как он привык… И вычеркнуть из памяти самое страшное. Он сможет, он сильный.

Нет, не сможет. Потому что главное, на чем строилась его жизнь, – уверенность в том, что он ей нужен. Теперь он знал, что это не так, и никакие слова, никакой совместный быт, совместные радости и тревоги не вернут этой уверенности.

Жизнь разбилась, и у каждого из них свои осколки.

Ему всегда казалось, что он знает о ней все. Казалось с той самой минуты, когда ей стало скучно на вечеринке у Фроловых. И когда она глупо переживала из-за работы, идя с ним от «Современника» по Старой Басманной, которая когда-то называлась улицей Карла Маркса.

Он не знал самого главного – что она его разлюбила. И не знал, когда.

Глаза все-таки пришлось открыть. Затекли ноги в неудобном положении, и Петр поерзал в тесном кресле, удивляясь, что может обращать внимание на такие мелочи.

В его жене странным образом уживались две личности. Одна знала, что она прекраснейшая из женщин, помнила, что она умна, талантлива и блестяще образована, и тогда Александрина делалась спокойной и уверенно-радостной. Другая видела себя старой, неумелой и неумной, панически боялась морщин и седых волос, а заодно падения курса рубля, Сережиного переходного возраста и повальной эпидемии гриппа.

Первой Александриной он гордился, почти всерьез пугаясь от того, что она когда-нибудь по-настоящему осознает, что она богиня, и он, Петр, перестанет «быть ей парой». Вторую Александрину он жалел, умилялся «бабьей глупости», утверждал, что у нее комплекс неполноценности, и она на это всерьез обижалась.

Он никогда не думал, что Александрина ему изменит. Он скорее поверил бы в конец света или катастрофическое глобальное потепление, но ни в то, ни в другое поверить не мог, потому что получил хорошее техническое образование и еще не дожил до маразма.

Лететь оставалось сорок минут, и он снова закрыл глаза.

Борис Озерцов не смог бы объяснить, зачем торчит в этом дворе. Он с самого начала говорил и себе и Максу, что вся эта затея – попытка срубить бабки. Только попытка. При малейшей опасности они немедленно бросают это дело и живут себе дальше, как жили. В конце концов, у них вся жизнь впереди, и если направить мозги в нужном направлении, а направление у обоих было сходное – деньги, наверняка что-нибудь да придумается.