Занзибар, или Последняя причина - Альфред Андерш

— Хорошо, что ты подождал, товарищ, — сказал он Кнудсену.

Кнудсен молча курил трубку.

— Дерьмо я последнее, что остался ждать, — сказал он.

— Как мы будем действовать? — спросил Грегор.

— Слушай, — сказал Кнудсен, — я сейчас отправляюсь. После полуночи встретимся на Лоцманском острове.

— Гм, а как же я туда доберусь?

— Пойдешь из города по шоссе на Доберан, — объяснил Кнудсен. — У тебя есть карта?

— Да, — ответил Грегор, — но я и так знаю, где шоссе на Доберан.

— Хорошо. Идешь по шоссе двадцать минут до кооперативной молочной фермы. За ней тропинка сворачивает направо, и через десять минут ты будешь у берега. Там я оставлю шлюпку.

— А как ты ее туда доставишь? — спросил Грегор.

— Со стороны залива, отделенного от моря косой. Юнга на веслах доставит ее в указанное место и будет вас там ждать.

— Он надежный?

— Понятия не имею, — ответил Кнудсен. — Я не знаю, что нынешняя молодежь себе думает. Но я шкипер, а он юнга. Он не должен задавать вопросов.

Он должен задавать вопросы, жестко подумал Грегор. И в один прекрасный день он их задаст. Но вслух он сказал:

— Так, отлично, а что дальше?

— Вы вместе доберетесь на шлюпке через залив к Лоцманскому острову. Ты умеешь грести?

Грегор кивнул.

— Вдвоем будет быстрее, — сказал Кнудсен. — Вам понадобится три четверти часа. Шлюпку оставьте со стороны залива, я заберу ее на обратном пути.

— Значит, ты на катере переплываешь залив и ждешь нас на другой стороне острова?

— Именно так, — сказал Кнудсен. — Я поплыву, как положено, мимо маяка, а потом сверну налево и осторожно подберусь к берегу.

— Как я найду мест о, где ты ждешь?

Кнудсен повернулся и посмотрел на маяк. Грегор глазами последовал за его взглядом.

— Ты видишь, что свет маяка достигает острова в его левой части? — спросил Кнудсен.

— Да, — ответил Грегор. — Ты имеешь в виду, что мы должны пересечь остров в мертвом углу между маяком и точкой, куда падает луч света?

— Верно. На острове есть лесок. Моя лодка будет на уровне левой опушки, так что от маяка вас скроют и деревья.

— Здорово ты все это спланировал, товарищ, — сказал Грегор.

— Да оставь ты этого «товарища»! — буркнул Кнудсен.

Облокотясь о мачту, Грегор сказал сидевшему на ящике Кнудсену:

— Давай хотя бы сделаем вид, что идем на риск ради партии!

Рыбак вынул трубку изо рта и сплюнул:

— Нет, я больше притворяться не буду и себя обманывать тоже не стану.

Грегор размышлял, стоит ли продолжать разговор на эту тему. Было бы лучше больше ничего не спрашивать, решил он, ничего не говорить. Задуманная акция превращалась в реальное дело, и каждый участник отвечал сам за себя. И все же он не удержался.

— Тогда зачем же ты согласился? — спросил он.

Кнудсен подумал: потому что я не хочу быть дохлой рыбой. Потому что хочу сохранить удовольствие от любви. Потому что. иначе все станет до смерти скучным. Но ничего этого он не сказал, а только коротко ответил:

— Да как же я посмотрю в глаза пастору, если откажусь?

И в тот же момент вдруг понял, что, по существу, сказал правду.

— Этот пастор со своим идолом, — ожесточенно добавил он. — Если больше некому спасти его идола, выходит, надо мне.

Грегор кивнул. Он принял это объяснение, хотя понимал, что сказано не все. Оставалось обсудить еще одну проблему, которая являла собой некий разделительный знак между ним и Кнудсеном. Опасная тема. Он приступил к ней не сразу, а сначала спросил:

— Скажи, а переплывать на лодке через залив — это, собственно, опасное дело?

Если он предполагал, что рыбак, услышав подобный вопрос, скорчит презрительную физиономию, то он ошибся.

— Есть патрульный катер таможенной полиции, — сказал Кнудсен. — У них сильный прожектор. Если они сегодня не выйдут, нам повезло. А если выйдут и вас не увидят, вдвойне повезло. Кстати, на воде они вас остановить не могут, потому что должны оставаться в фарватере; там, где вы будете грести, для них слишком мелко. Но они, конечно, пойдут на остров и, если вы не будете отвечать на их сигналы, схватят вас там.

— Звучит не очень оптимистично, — отозвался Грегор. — Я думаю о мальчишке. Уж не слишком ли большому риску мы его подвергаем? В конце концов, он не имеет к этой истории никакого отношения.

— Шлюпка играет главную роль, — ответил Кнудсен, — поэтому юнга нам необходим. И потом, разве мы считались с кем-то, если нам что-то было надо? — спросил он. — Мы совершаем акцию против этих, и тут ни с кем считаться не приходится, — ответил он сам себе.

Он и со мной считаться не будет, подумал Грегор. И туг же заговорил о самом мрачном, что стояло между ними, о неприязни Кнудсена к нему, о ненависти Кнудсена к предателям, об антипатии между двумя отщепенцами, каждый из которых узнал о дезертирстве другого, об общей нечистой совести, которая их разделяла.

— А как я вернусь с острова? — спросил он. — На шлюпке?

Кнудсен встал. Во второй раз за время их разговора он вынул трубку изо рта.

— Нет, — сказал он. — Шлюпка понадобится мне, когда я вернусь. Так что она должна оставаться на месте. Но Лоцманский остров не настоящий остров, а всего лишь длинный полуостров. Так что ты можешь вернуться пешком.

Жестокость, с которой Кнудсен произнес эту последнюю фразу, уничтожала последний остаток надежды, которую Грегор так и не погасил в себе до конца.

Неужели я все еще, до этого момента, предполагал, что Кнудсен скажет: «Можешь ехать с нами»? Ведь взять меня было бы для пего сущей мелочью, подумал он. Это не увеличило и не уменьшило бы для него риск. Но он не хочет мне помочь, потому не желает совершить шаг от мысленного выхода из партии до осуществленного, от отречения до предательства. Он спустил флаг, но аккуратно свернул его и положил в свой шкаф, вместо того чтобы бежать от него без оглядки, дезертировать. Он хочет перезимовать с ним, потому что не знает, что флаги, которые уже были опущены, никогда не будут развеваться на ветру, как прежде. Конечно, есть флаги, которые после поражения победоносно вздымаются вверх. Но нет флагов, которые можно положить в шкаф, а потом вытащить обратно. Поэтому те флаги, которые поднимут, когда этих уже не будет у власти, окажутся просто подкрашенными полотнищами, которые снова разрешены. Мы будем жить в мире, подумал Грегор, в котором отомрут все флаги. Когда-нибудь, через много-много лет, появятся, возможно, новые флаги, настоящие флаги, но я не уверен, лучше ли будет, если они вообще перестанут существовать. Можно ли жить в мире, в котором флагштоки стоят пустыми? Над этим вопросом я еще успею подумать, а теперь мне надо примириться с фактом, что я не могу уплыть отсюда за границу. Он наблюдал за Кнудсеном, который начинал проявлять нетерпение, явно желая поскорее от него освободиться. Кнудсен не выносил его, Грегора, это было очевидно; для Кнудсена я член ЦК, который хочет смыться, в то время как он, простой член партии, об этом и не помышляет. Кнудсен не мог смыться, возможно из-за сумасшедшей жены, о которой рассказывал пастор, а может, он просто не мог себе представить, что он будет делать после побега, какой может быть жизнь человека, у которого больше нет рыбачьей лодки. Каковы бы ни были причины, мешавшие Кнудсену стать сообщником его предательства, они в любом случае были направлены против Грегора, против его бегства, против участия в судьбе человека, который планировал побег только для себя самого, который надменно признался, что больше не чувствует себя связанным никакими обязательствами перед партией, который хотел свободы лишь для себя, который практически уже был свободен. Грегор знал, что Кнудсен вернется, потому что он вовсе не хотел быть свободным, — он хотел смириться, затихнуть, сидеть и молчать, но не так, как товарищ Послушник. Тот сидел молча и читал, но лишь для того, чтобы однажды встать и уйти. Для этого Кнудсен был слишком стар. Нет, не стар. Человек никогда не бывает слишком стар, чтобы совершить решающий шаг. Кроме тех случаев, когда в человеке что-то сломалось. Кнудсен был человек. И Кнудсен был сломленный человек.

— Зачем нам нужна вся эта история с лодкой, — спросил Грегор, — если туда, где ты меня будешь ждать, можно дойти пешком? По крайней мере, мы могли бы тогда не вовлекать в это дело юнгу.

По крайней мере, он уже не умоляет меня взять его с собой, подумал Кнудсен.

— Пешком тебе понадобится на час больше, — сказал он, — ночью ты дорогу не найдешь. Там много ручьев, болотистых мест, но увидеть их можно только днем. А я должен уйти в море, пока темно.

Грегор кивнул. Он размышлял, не стоит ли сказать Кнудсену еще и последнее: «Я кое-кого приведу с собой. Девушку. Еврейскую девушку. Ты должен захватить и ее». Но он не знал, как Кнудсен отреагирует. Возможно, он просто скажет: «Ладно, чего уж там». Возможно, спасение девушки подвигнет его к чувствам, которых спасение деревянной фигуры, именуемой им «идолом», так и не смогло вызвать. Но было вовсе не исключено, что он взорвется, что появление нового лица окажется для него чем-то невыносимо трудным, невозможным, что акция, на которую он нехотя согласился, тем самым станет для него слишком сложной, слишком опасной и уж совсем непонятной. И если Грегор это ему сейчас скажет, то он даст Кнудсену возможность в последний момент бросить все к черту. Риск, что Кнудсен откажется, если потребовать от него еще чего-то, был слишком велик. Ничего не оставалось, кроме как пойти на другой риск: поставить Кнудсена перед фактом. Грегор повернулся и шагнул на твердую почву набережной.