Луна доктора Фауста - Франсиско Луке

Севилья переживала тогда лучшие свои времена: с тех пор как по королевскому указу там сосредоточилось все, что имело отношение к Новому Свету, улицы ее были всегда запружены взбудораженными толпами, среди которых можно было встретить жителей всех испанских провинций и иноземцев со всей Европы. Эти разноязыкие полчища мечтали попасть в Америку или только что вернулись оттуда. А совсем недавно это путешествие мало кого прельщало: труды были тяжкие, опасности великие, а вознаграждение скудное. Однако после покорения Мексики смущение умов достигло апогея. Когда же Писарро завалил метрополию сокровищами перуанского Инки, началось нечто вроде повального безумия: все хотели немедля плыть в те сказочные края, и никого не останавливали горестные рассказы сотен искалеченных ветеранов, просивших подаяния на площадях и у дверей кабаков. Гавани по обоим берегам Гвадалквивира едва вмещали флотилии судов, приплывших из-за моря и дожидавшихся очереди, чтобы выгрузить драгоценный товар в пакгаузы, амбары и арсеналы.

По числу жителей, насчитывавшему сто тысяч, Севилья давно уже обошла Толедо и становилась едва ли не самым густонаселенным городом мира.

- Никогда в жизни не видал такого столпотворения! - изумился Франц, глядя на людское море, затопившее все пространство от королевского дворца до кафедрального собора.

Мимо них важно прошествовали трое чернокожих в ярких одеждах. Самый старший из них с гордым видом отвечал на беспрестанно раздававшиеся приветствия.

- Его называют Черным Графом,- сказал Филипп.- Государь вверил его попечению две тысячи свободных негров, живущих в Севилье.

Путешественники, миновав Пуэрта-дель-Пердон, спешились и преклонили колени прямо на мостовой, по которой сновали бесчисленные прохожие.

На паперти собора вокруг одетых в черное чиновников стояли кучками по четыре-пять человек какие-то люди.

- Биржа,- объяснил Филипп.- Здесь записываются те, кто хочет плыть в Америку. Поспешим к Пуэрта-де-Херес, там мы отдохнем на постоялом дворе маэсе Родриго.

Добравшись до конца улицы, они свернули налево, отыскивая вывеску. Под апельсиновым деревом стоял монах, а рядом с ним - двое молодых индейцев, совершенно нагих, если не считать набедренных повязок и перьев на голове.

- Вот, Франц, погляди, что за люди живут в Америке.

- Я не так их себе представлял... Какие миленькие... Гуттен недовольно поморщился.

"Нет, как видно, горбатого могила исправит,- подумал он.- Висеть ему на крепостной стене вниз головой, если только господь и Пречистая Дева не вразумят его".

В открытом паланкине мимо пронесли чету карликов, богато разодетых в златотканые шелка. Крошечная женщина подмигнула Гуттену, а ее спутник, сорвав с головы бархатный берет, отвесил низкий придворный поклон. Гуттен рассмеялся, тронутый и позабавленный. Он любил карликов, состоявших в свите Фердинанда, и всегда с удовольствием болтал с ними. Ему припомнилось пророчество Фауста: "...двое карликов оплакивают вашу гибель", по спине у него поползли мурашки, но тут раздались пронзительные крики, и Франц схватил его за руку:

- Смотрите, ваша милость, турок! Турок сцепился со стражниками! Целое побоище устроил!

Четверо солдат тащили ко дворцу человека огромного роста в чалме, халате и с ятаганом в руке. Чуть поодаль корчился от боли какой-то школяр.

- Неужто вы не видите, сукины дети,- громоподобно орал турок,- что я больше католик, чем вы все, вместе взятые?! Нечего смотреть на мой наряд! Меня зовут Франсиско Герреро, я андалусиец, родом из Баэсы!

Тут Филипп узнал его.

- Франсиско Герреро! Мой янычар! Помнишь, я говорил тебе о нем? обратился он к Францу.- Это он спас мне жизнь под Веной. Надо помочь ему! И он тронул коня в самую гущу толпы, окружавшей место происшествия.

Однако какой-то тщедушный юркий человечек опередил его.

- Погодите, сержант! Тот, кого вы задержали,- мой друг и говорит чистую правду. Он добрый христианин, хоть и вырядился в басурманское платье. Кровь была пролита не по его вине, но из-за дерзости того, кто валяется вон там и стенает и кому дон Франсиско воздал по заслугам. Никто не смеет безнаказанно оскорблять порядочного человека. Мой друг всего лишь покарал мерзавца.

- Он прав! - подхватил Филипп, уже пробившийся сквозь скопище народа.Я - капитан гвардии его величества и прекрасно знаю дона Франсиско.

Как видно, пелена ярости, застилавшая глаза янычару, рассеялась, и он узнал Гуттена.

- Разрази меня гром! - вскричал он.- Откуда ты взялся, Филипп?!

- Сеньор Герреро ранил человека,- вмешался сержант.

- Я же объяснил вам, что негодный школяр вздумал насмехаться над его костюмом, обзывать язычником и басурманом, того не зная, что наш несчастный друг исполняет епитимью, наложенную на него его святейшеством папой,наставительно произнес тщедушный приятель янычара.

- Так ли это? - недоверчиво осведомился сержант.

- Клянусь Пресвятой Девой Макаренской! Лоб сержанта прорезала морщина.

- Не отягощайте своей вины клятвопреступлением.

- А-а, опять не веришь? - потеряв голову, завопил янычар.- Так ступай же прямо к дьяволу в зад, там тебе место!

- Вон ты как заговорил? - разозлился сержант.- Стража! Что вы смотрите! Взять его!

Герреро поволокли дальше, но еще долго слышались его неистовые крики:

- Мерзавцы! Недоноски! Подлецы!

- До чего же не везет этому Герреро! - печально пробормотал человечек.

- Да уж...- отозвался Филипп.- Вы его друг?

- Две недели, как я прибыл в Севилью, две недели, как познакомился с ним, но и за столь малый срок он сумел снискать у меня живейшую приязнь. Молодец каких мало!

- Я не видел его добрых пять лет, но совершенно с вами согласен. Вы, верно, знаете, почему он в турецком костюме? Вы что-то говорили об епитимье...

- Именно так и обстоит дело,- с достоинством отвечал тот.- Вам, без сомнения, ведомо, что дон Герреро двадцать два года провел в плену у оттоманов. А чуть только сумел он освободиться, как судьба... Вы верите в судьбу?

- Еще бы мне не верить! Она одна может забросить меня в Севилью, а потом и за море...

- Ах, вы отправляетесь в Новый Свет?! Так ведь и мы с бедолагой Франсиско собирались туда!

- Не в Венесуэлу ли по поручению братьев Вельзеров? Тогда путь нам лежит в одну сторону.

- К великому прискорбию, сударь, мы-то плывем в Картахену. Должны были отчалить двенадцатого мая из Санлукара-де-Баррамеды на "Святом Антонии".

- А мы - накануне! - обрадовался Филипп.- Из той же гавани.

- Вот как? - удивленно переспросил тщедушный человечек.- Выходит, вы не слышали еще печальных вестей? Губернатор и капитан-генерал Венесуэлы, равно как и почти все его люди, убиты индейцами.

- Амвросий Альфингер погиб?

- Да, так мне сказал ваш соотечественник, такой осанистый из себя, он был вторым человеком после губернатора. Он очень был обрадован этим ужасным происшествием, иначе бы не повторял: "Наконец-то Фортуна улыбнулась и мне, теперь-то уж меня непременно сделают капитан-генералом Венесуэлы". После этого он прямиком направился в Германию. Вербовщики утверждают, что, пока это дело разъяснится, много воды утечет.

- А как звали его, не помните? - спросил Филипп, колеблясь между сомнением и уверенностью.

- Сейчас, сейчас,- отвечал тот, роясь в карманах,- он записал мне свое имя, хотел, чтобы в Венесуэле мы с Франсиско были при нем. А! Вот! - И он торжествующе развернул клочок бумаги.- Николаус Федерман! Судя по всему, он человек отважный и многоопытный во всем, что касается заморских дел. А вот о начальнике своем он отзывался очень дурно: по его словам, тот подвергал христиан телесным наказаниям и всячески над ними измывался. Его счастье, что теперь я его не встречу. Клянусь вам, я бы его убил в тот же миг, рука бы не дрогнула!

Гуттен весь напрягся, услышав, каким кровожадным тоном были произнесены эти слова.

- Я устал с дороги и хочу пить. Не продолжить ли нам беседу в кабачке "Дом Мавра" - это поблизости, в еврейском квартале. Выпьете вина, а я лимонного соку. К сожалению, ничего крепче я в рот не беру.

- Возможно ли такое совпадение? И я дал зарок не прикасаться к хмельному!

Сопровождаемые Францем, они вошли в кабачок, где много веков назад помещались римские термы.

- Расскажите мне о моем янычаре,- попросил Филипп.- Почему же все-таки он ходит в турецком платье?

- После того как Франсиско был взят в плен папскими моряками, его привезли в крепость Сан-Анджело, и там он выложил все свои вины: и вероотступничество, и пиратство, и убийство добрых католиков под стенами Вены. Как вы понимаете, этого с лихвою хватило бы, чтобы быть повешенным, и не один раз, а семижды. Но его святейшество, каким-то чудом прознав о его злоключениях - кажется, из письма, которое послал ему некий великодушный германец,- велел привести к себе нашего Франсиско чуть ли не за час до казни. Не знаю, известно ли вам,- тут он прищелкнул языком,- что наш Франсиско - первейший в свете фигляр. Ну так вот, он призвал на помощь свои дарования и сплел такую историю, что наместник Святого Петра расчувствовался, пустил слезу и даровал ему жизнь, обязав, правда, до конца дней носить турецкое платье. Папа не ошибся в выборе наказания: не проходит недели, чтобы Франсиско не отколотили дубьем, дрекольем или еще чем похуже. По большей части достается ему из-за его лютого пристрастия к женскому полу.