Стальной Лев Революции. Начало - Иван Евграшин

Сознание предыдущего Троцкого подсказывало, что вот так просто, одним, хотя и прекрасным, но спектаклем, Кобу и Яцека не проймешь. Речь не о том, что эффект достигнут не был, а о том, что в силу своей недоверчивости, подозрительности и достаточной искушенности в интригах, и Сталин и Дзержинский, должны были обязательно заподозрить неладное.

- Рано я расслабился, - сказал я себе. - Это только начало. Ну, посмотрели они, удивились, впечатлились, но не более того. Удивить и заинтересовать смог, а дальше что?

Сон как рукой сняло, мысли были ясные и четкие. Я еще немного полежал, потом встал с постели, зажег настольную лампу и, накинув халат, присел к столу.

Воспоминания Льва Давидовича подсказывали, что ситуация очень не проста и скорее всего тем впечатлением, которое он произвел в Перми, он очень напряг и Сталина и Дзержинского.

Именно благодаря произведенному благоприятному впечатлению они должны заподозрить Троцкого в неискренности и в желании осуществить некий замысел, ради которого и был затеян весь этот спектакль.

Рассуждая здраво, странно было ожидать другого отношения от людей, один из которых долгое время принимал участие в экспроприациях на Кавказе, фактически занимаясь бандитизмом, а другой был главным чекистом страны и вот уже более года работал на «балтийском чае». Оба, как профессиональные революционеры-подпольщики, обладали чутьем на фальшь и исключительной недоверчивостью. Учитывая, что зачастую тот же ЦК партии большевиков больше напоминал банку с пауками, нежели руководящий орган, то удивляться атмосфере всеобщей подозрительности было неуместно.

«Но я их точно заинтересовал, - Я поудобнее устроился в кресле. Кресла в поезде остались только в моем купе. - Теперь они обязаны будут проверить насколько декларируемое мной отношение к ним и подход к работе соответствуют действительности. Коба и Яцек обязаны заподозрить обман и ловушку. Что они будут делать? Они вынуждены каким-то образом проверить меня. Вот только каким?»

Вопрос действительно был серьезным и насущным.

После некоторых раздумий я сделал однозначный вывод о том, что единственный доступный Сталину и Дзержинскому путь – это провокация.

Вариантов было несколько.

Исходя из того, что товарищи по Партии абсолютно не обольщались по поводу, как личности, так и мотивов, которые двигали настоящим Львом Троцким, они должны  сделать предложение, от которого предыдущий Лев не смог бы отказаться.

«Сейчас они не понимают, что происходит, -  рассуждал я. - Именно это и должно их напрягать и стать стимулом к какой-то проверке. Непонимание порождает неуверенность, из которой рождается подозрение».

От Дзержинского можно было ожидать любой, самой оглушительной и наглой, в стиле царской «охранки», провокации. Дело с Мирбахом это доказывало. Кроме того, провокация должна обязательно быть направлена на усиление побудительных мотивов Троцкого, с целью их выявления.

Задуматься было о чем. В мотивации Льва Троцкого была достаточно серьезная «каша».

Лев Бронштейн хотел всего, кроме личной ответственности. Власти, военных и политических побед, признания, причем не только в России, но и в мире. Его очень интересовала Европа. Очень хотелось провести революцию там, а не в отсталой, по его мнению, России. Это был один из мотивов, которые им двигали при создании Третьего Интернационала. Об этом же свидетельствовал состав его личного окружения, которое, в большинстве своем, состояло из легионеров-интернационалистов.

«Кстати, - я потянулся в кресле. – Об окружении надо тоже подумать. Они не могут не заметить изменений личности Троцкого, и эти изменения им могут очень не понравиться. Надо их поменять».

Подумав некоторое время об этом, я решил, что менять окружение пока еще рано. Сталин и Дзержинский должны успеть собрать всю необходимую информацию обо всех его странностях от личной «свиты» Предреввоенсовета. После этого можно вплотную заняться этими «интернационалистами». Сейчас опасаться с их стороны было нечего.

«Даже если и думают они там что-то, - размышлял я о своем окружении. - Пусть думают. Ничего от этого сейчас не изменится. Они же знают, что босс сильно головой ударился. В тот момент они все вздрогнули и испугались. Подумали, что сытая и безопасная жизнь закончилась. Как только Лев Давидович очнулся вся «свита» облегченно выдохнула, утерев вспотевший внезапно лоб, и расслабилась. А чего им напрягаться? Все остались на своих местах. Троцкий как мотался по фронтам, так и мотается, как агитировал, организовывал, награждал и наказывал, так и продолжает. Как были интриги, так и не делись никуда. То, что Лев Давидович перешел в новое качество всему личному окружению только на руку. Вместе с его авторитетом поднимается и их личный авторитет. Хотя привычки шефа поменялись. Стал слова непонятные употреблять. И что? Ничего.

Новый имидж начальство себе создает. Правильно делает. До тех пор пока их лично не коснутся изменения, эти люди будут молчать и не сделают ничего против своего шефа».

Я встал и прошелся по салону, продолжая размышлять.

«Блюмкин и так под расстрельным приговором ходит. Ему деваться некуда.

Глазман? Заметил, конечно, но молчит. Секретарь он хороший, исполнительный. Что для них поменялось? – еще некоторое время я прокачивал ситуацию, потом сделал вывод. - Ничего. Как и для всех остальных».

Я еще некоторое время раздумывал. Наконец, придя к выводу, что максимум, что мое личное окружение может сделать – это пойти к доктору Дымковичу с вопросами. Доктор им скажет, что после таких травм головы и не такое случается, все окончательно успокоятся до тех пор, пока их привилегии не будут затронуты.

Сделав этот вывод, я вернулся в своих размышлениях к интернационалисту-Бронштейну.

Периодически создавалось впечатление, что товарищ Бронштейн демонстративно подбирает свое окружение из иностранцев. Перед его глазами постоянно стоял примером Наполеон Бонапарт. И чему удивляться, если ситуации в обеих Революциях и Русской и Французской, были очень похожи. В октябре 1917 года Лев Давидович увидел свой шанс и рванул на вершину «Олимпа». Желание обладать Властью и диктовать свою волю, было одним из самых главных для Льва Бронштейна. Иногда определяющим. Часто, особенно во время многолюдных митингов, он испытывал состояние экстаза от одного осознания того, что вот эти тысячи людей по одному его слову готовы сделать все, что угодно. Угодно ему. Захочет Лева Бронштейн, и пойдут эти люди убивать, а захочет, пойдут умирать. Это кружило голову почище любых наркотиков или стимуляторов и хотелось все больше и больше.

Конечно, присутствовал и некий революционный романтизм, и восторженность, и некая эйфория от причастности к «Великому», а в том, что события, происходящие сейчас в России именно Великие, сомнений никаких уже не возникало. Быть среди тех, кто вершит судьбы истории очень сложно, но очень почетно, а осознание этого очень приятно. К сожалению, очень мало кто задумывается о том, что революция не делается в белых перчатках и о том, что людей на вершине власти развращает именно возможность списать и оправдать все свои ошибки и просчеты, всю кровь и грязь, революционной необходимостью или требованием момента. Практически никто не может после этого остановиться и наступает момент, когда во главу угла ставится сухой и абсолютный прагматизм.

Именно так и произошло с  тем, предыдущим Троцким.

«Именно на этом и будут играть Сталин и Дзержинский, - вывел я для себя. - В чем они могут меня подозревать?»

Вопрос был самым главным.  Ответив на него, можно было так или иначе прокачать ситуацию и просчитать действия соратников.

Подумав я начал отвечать на поставленный вопрос.

«Во-первых. Они могут подозревать меня в том, что я хочу от них избавиться, свалив на них запланированные мною неудачи, а Пермь это ловушка.

Во-вторых. Они могут думать о том, что я копаю непосредственно под Ленина, мечу на его место и именно для этого я и сменил имидж столь резко. Однако ситуация совершенно не ясна и поэтому понять, что на самом деле происходит, они не могут.

Вывод – Сталин и Дзержинский просто обязаны проверить меня каким-то образом».

Я усмехнулся и начал размышлять о том, что Коба и Яцек могут предложить Троцкому? Постепенно ситуация прорисовывалась.

Первым из возможных вариантов было устранение Ленина и создание Триумвирата Троцкий – Сталин – Дзержинский. Если точнее, править будут двое. Феликс Эдмундович нужен будет для ширмы, для создания видимости демократии управления. Можно предложить вариант изоляции Ленина по причине болезни, но это долго и требует большинства голосов ЦК партии.

«Им нужно проверить меня быстро. Значит, изоляция отменяется и остается только предложение физического устранения. Хитрый грузин Сталин вполне способен такое предложить. Что еще?