Все оттенки тьмы - Питер Робинсон

— Что ж, отличный план, — одобрила Энни, и они пошли к выходу.

Когда Бэнкс и Энни добрались до особняка Сильберта, в гостиной на втором этаже еще хлопотали криминалисты, но в остальных комнатах было пусто.

— Мы тут все осмотрели, — сообщил им один из криминалистов, Тед Фергюсон, — но никаких спрятанных сейфов или скрытых шкафов не нашли. Документы и личные вещи были только в двух комнатах — в этой гостиной и в кабинете на первом этаже. — Порывшись в пакете с надписью «место преступления», стоявшем на полу около входа, он достал оттуда две пары латексных перчаток и протянул их Бэнксу и Энни. — Нам еще надо кое-что посмотреть внизу, а здесь мы уже закончили, работайте. Только про перчатки не забудьте.

— Спасибо, Тед, — поблагодарил его Бэнкс, вскрывая пакетик с перчатками.

Криминалисты отправились на первый этаж, а Бэнкс с Энни, остановившись на пороге, оглядели гостиную.

Тело и ковер из овечьей шерсти, на котором оно лежало, уже убрали, но кровавые пятна на стенах и рассыпанный повсюду порошок для выявления отпечатков не позволяли забыть о том, что эта комната — место преступления. Фотография в рамке за растрескавшимся стеклом все так же лежала на полу. На снимке Марк Хардкасл широко улыбался, стоя рядом с Сильбертом. Бэнкс осторожно поднял фотографию, стряхнул порошок и внимательно всмотрелся в лицо Сильберта. Красивый, подтянутый мужчина с волевым подбородком, высоким лбом и ясными голубыми глазами, он казался куда моложе своих шестидесяти двух лет. Еще в этих глазах отражался живой ум. Темные волосы, слегка поредевшие на висках, были чуть тронуты сединой, что ему очень шло. На снимке он был одет в голубой кашемировый свитер и темно-синие брюки.

Энни кивнула на фотографию Хиндсвелского леса, висевшую на стене. Кровь с нее стерли, осталось только несколько капель.

— Хороший снимок, — одобрил Бэнкс. — У человека, который его сделал, определенно есть талант — сумел передать всю красоту этого места. Смотри, как солнце пробивается сквозь листву. Правда, красиво?

— А на этом дереве повесился Марк Хардкасл, — прервала его излияния Энни, указывая пальцем на дуб. — Я его сразу узнала.

Пока они изучали снимок, Бэнкс вспоминал, как вчера Эдвина Сильберт рассказывала им о прогулке по лесу, полному цветущих колокольчиков.

Затем они приступили к осмотру дома.

Энни бегло проглядела содержимое компьютера Сильберта и не обнаружила ничего интересного. Конечно, если возникнет подозрение, что убийца вовсе не Марк Хардкасл, компьютерщики хорошенько все изучат. В ящиках стола обнаружились лишь канцелярские принадлежности, отпускные фотографии и несколько папок с чеками и счетами за телефон, воду и электричество.

В среднем ящике они нашли связку ключей, один из которых подошел к антикварному деревянному бюро, стоявшему рядом со столом. Внутри Бэнкс и Энни нашли документы на дом, выписки с банковского счета, чековые книжки и прочие бумаги, из которых стало ясно, что Сильберт и впрямь был миллионером. Основной его доход составляла не пенсия, а регулярные поступления из «Вивы» и ее дочерних компаний. Кроме того, несколько раз Сильберту переводили крупные суммы с зарубежных счетов в одном из швейцарских банков. Что за этими переводами скрывалось, пока оставалось неясным, но, в общем и целом, тайну несметного богатства Сильберта можно было считать раскрытой. Завещания Бэнкс и Энни не нашли. Либо Сильберт передал его на хранение своему адвокату, либо попросту его не составлял. В этом случае все состояние перейдет к его матери.

В нижнем ящике бюро Бэнкс нашел связку писем, перехваченную аптечной резинкой. Первое из них от седьмого сентября 1997 года. Отправителем значился некий Лео Вествуд из комплекса Свисс-Коттедж. Бэнкс и Энни, глядевшая поверх его плеча, просмотрели письмо. Оно было написано аккуратным почерком с легким наклоном. Судя по разной толщине линий, автор использовал перьевую ручку.

В письме шла речь о смерти принцессы Дианы и последовавшей за этим шумихе. Вествуда крайне разозлил брат Дианы, отчитавший на похоронах принцессы членов королевской семьи. Он счел его речь «неуместной и неблагоразумной». Еще Вествуда раздражала истерическая скорбь «простонародья, которое обожает такие инциденты — для них это что-то вроде очередного сюжетного поворота любимой мыльной оперы». Интересно, подумал Бэнкс, как бы отозвался этот Лео о недавних событиях и подозрениях относительно принца Чарльза, герцога Эдинбургского и разведслужбы МИ-6.

Кроме того, Вествуд упоминал в письме о недавнем походе по антикварным магазинам и карточном столике времен Георга Первого, от которого Сильберт «пришел бы в восторг». Писал он и о вкусном ужине, состоявшем из фуа-гра и потрошков, который он поглощал «в компании Грэйси и Севрона» в ресторане, награжденном мишленовскими звездами, где он увидел одного из министров кабинета Тони Блэра вместе с опальным коллегой.

Как и все остальные, это письмо было отправлено Сильберту на адрес британского посольства в Берлине, где он, видимо, работал. Интересно, читали ли такие письма цензоры? Несмотря на огромное количество сплетен, ничего, что могло бы возмутить спокойствие и навлечь на Сильберта или Вествуда гнев правительства, в этом послании не было. Вествуд лишь раз написал о политике, упомянув недавно вынесенный Эгону Кренцу приговор за причастность «к гибели людей у Берлинской стены». В остальном письмо было вполне обычным, написанным общительным, осведомленным, дружелюбным снобом. Вероятно, автор знал, что его послание будет прочитано не только Сильбертом. Даже если между ними и существовали любовные отношения, в письме на это не было даже намека. Когда Энни дочитала, Бэнкс вложил листок обратно в конверт и вернул в стопку.

— Как думаешь, может, они из-за них поссорились? — постучала Энни по пачке писем.

— Возможно. Но почему только сейчас? Скорее всего, эти письма лежат тут с конца девяностых, если только Сильберт не переложил их вдруг еще откуда-нибудь.

— А вдруг Хардкасл в четверг вечером или в пятницу утром решил порыться в вещах Сильберта, пока тот был в Амстердаме?

— Тоже возможно. Правда, Сильберт ведь и до этого частенько уезжал из дома. У Хардкасла было полно времени все тут изучить. Тогда почему он надумал устроить обыск сейчас?

— Потому что его одолела ревность.

— Хмм, — протянул Бэнкс. — Давай лучше посмотрим, что творится внизу, в кабинете.

Кабинетом явно пользовался Хардкасл — в отличие от гостиной наверху тут царил творческий беспорядок. Почти все, что обнаружили Бэнкс и Энни, имело отношение к театру, декорациям и костюмам. Повсюду валялись записки, наброски, книжки и сценарии с разноцветными пометками на полях. На ноутбуке стояла программа для сценариев, в которой Хардкасл работал над двумя пьесами. Кино Марк тоже не обошел вниманием: судя по первой странице текстового файла, он начал писать сценарий ужастика про привидения, из времен викторианский Англии.

В ящике стола, на последнем номере журнала «Свет и звук», лежала карточка памяти, какие стоят в цифровых фотоаппаратах.

— Странно, — заметила Энни, когда Бэнкс показал ей эту карточку.

— Почему?

— У Хардкасла есть цифровой фотоаппарат. Вот, лежит на нижней полке книжного шкафа. — Взяв ее, Энни подошла к Бэнксу.

— И что? — не понял он.

— Не изображай из себя деревенщину. И так все понятно.

— Ага, понятно. Цифровой фотоаппарат, карта памяти. Так чего такое-то? И, кстати говоря, я не деревенщина. У меня у самого есть цифровой аппарат, и я знаю, для чего нужны такие вот карточки.

Энни вздохнула.

— Это же «кэнон», — терпеливо, словно пятилетнему, объяснила она. Хотя пятилетний уже догадался бы, что она имеет в виду, подумал Бэнкс. — К нему подходит компактная флешка.

— Ага, кажется, я понял. Это не она.

— Умница! Это карта памяти.

— А что, она в «кэнон» не влезет?

— Нет. Такие — для цифровых аппаратов «сони».

— А адаптера к ним нет?

— Нет. К фотоаппаратам их не делают. То есть чисто технически это возможно, но вообще-то совершенно бессмысленно. Проще купить подходящую к твоему фотоаппарату карточку памяти. Выпускают специальные кард-ридеры, да и большинство компьютеров нормально взаимодействуют с разными видами карт, — как, например, ноутбук Хардкасла, — но карточка для «сони» в «кэноне» работать не будет.

— Может, она изначально предназначалась для компьютера, а не для фотоаппарата? Сама говоришь, что компьютеры их распознают.

— Это возможно, но очень маловероятно, — ответила Энни. — Для портативных компьютеров все покупают ю-эс-би-флешки. А вот эти малявки вставляют в фотоаппараты.

— Тогда что эта штука делает тут, в ящике?

— Вот именно. И откуда она взялась? У Сильберта тоже «сони» нет. Он пользовался старым «олимпиком», который лежит у него в кабинете.