Победа для Александры - Надежда Семенова

Гриша раскурил сигарету и сунул ее в безвольно открытый черный провал рта. Бомж закашлялся, неожиданно пришел в себя, округлил глаза до размеров полноценной кофейной чашки и с силой втянул в себя драгоценный дым. Он курил, держась за сигарету обеими руками, бережно придерживая указательными и большими пальцами дрожащих рук. Благоговейно закатывал глаза, выпускал из ноздрей дым, по-видимому казавшийся ему невообразимо сладким. Время от времени высовывал язык и блаженно облизывал сморщенные, похожие на гнилые грибы губы.

Саша стояла чуть поодаль, наблюдая, как крепкие, прилично одетые молодые ребята хлопочут вокруг бомжа. На их утренних, несвежих после выпитого лицах странно перемешались два разных чувства: брезгливости и… любования. Друзья стояли тесным полукругом возле курящего бомжа и не могли не любоваться отсветом редкого счастья, когда-либо блуждавшего на человеческом лице.

Глава 16

Сулима влюбилась! Но самое ужасное состояло в том, что она влюбилась «не в того».

Это произошло внезапно, как наводнение, нет — как песчаная буря. Исчезли привычные улыбки, как ветром сдуло приветливость, от частых слез на смуглом лице проявились темные пигментные пятна. Саша почти скучала по прежней, казавшейся досадной, привычке Сулимы проводить безмятежные часы за маникюром, неспешной болтовней или бесконечным чаепитием. Новая Сулима почти не покидала постель: лежала на подушках с перевязанной головой или одетая ничком стыла на кровати и… плакала. Теперь она плакала всегда.

Впрочем, иногда на нее нападала жажда деятельности. Сулима садилась перед зеркалом, подпирала исхудавшими руками пергаментные щеки и с досадой оглядывала свое почерневшее, подурневшее лицо. Цокала языком, в зеркале на миг отражалась знакомая, чуть побледневшая улыбка. Сулима решительно поджимала губы и, высунув от усердия кончик языка, рисовала сурьмой брови, затем накладывала на ресницы толстый слой туши, а на губы — ярко-алую помаду с отчаянным перламутровым блеском. На лицо она изводила полтюбика тонального крема, явив из небытия прежнюю Сулиму.

Казалось, реанимированная красота арабки должна была тут же пускаться в ход. Сулима тщательно одевалась, приходя в ужас от каждой мелочи. Заколки ломались в руках, утюг норовил намертво прилипнуть к нежным тканям, складки ложились «противоестественным» образом. Сулима заламывала руки, стучала ногами по полу и выкрикивала гортанные арабские ругательства. В этот момент она казалась похожей на обезумевшую от блеска мишуры ворону. Все приготовления летели к черту. Сулима с рыданиями смывала с себя макияж, расчесывала тугие начесы, ломая расческам зубья, и снова падала на кровать с мучительным, содрогающим сердце воплем:

— О Джабраил!

Целую неделю, пока не появилась Галка, Саша считала, что Джабраил — восклицание сродни «о Аллах» или «Господи ты боже мой!».

Похудевшая и похорошевшая Галина безрезультатно трясла подругу за плечо. Сулима молча отбивалась, причем делала это с такой яростью, что озадаченная Галя вынуждена была отступиться.

— Как она? — устало спросила она Сашу.

— Никуда не выходит, даже на занятия. Плачет. Джабраил, Джабраил!

— Сулимка, дура! — Галка скривилась, будто попробовала что-то невозможно кислое. — Его зовут Габриэль, а не Джабраил!

— Кого? — ахнула Саша.

Галя смерила Сашу коротким взглядом, судя по которому росту в той было не больше метра с кепкой, и принялась объяснять.

На прошлой неделе второкурсники-иностранцы устроили вечеринку в честь начала нового семестра. После автобусной экскурсии в Пушкин часть из них завалилась в «Прибалтийскую», а остальные пошли гулять по городу.

— Ты же знаешь, Сулимке воспитание не позволяет шляться по ресторанам, а тут все невинно. Три барышни и несколько однокурсников. — Галка снова поморщилась. — Сулима, что там произошло-то?

Сулима молча дрыгнула ногой. Галя повернулась к Саше и пояснила:

— Мне Мария рассказывала, помнишь, она еще была подругой Адама, в прошлом году или два года назад, не помню. Ну, маленькая такая, темненькая, из Эквадора?

Саша пожала плечами. Романы между иностранными студентами меньше всего волновали ее воображение.

— Короче говоря, пока они шатались по Питеру, наша красавица умудрилась втрескаться в Габриэля. Из Чада он, что ли?

Сулима внезапно уселась на кровати:

— Руанда. Его страна називается Руанда. Гала, ты сама дура!

Саша от неожиданности засмеялась. Первые человеческие слова от Сулимы за прошлую неделю.

— Ну хочешь, я схожу к нему в гости, расскажу про тебя, — предложила Гала.

— Ты? — Глаза Сулимы возмущенно блеснули. — Бобробуй только!

— Сулимка, надо говорить «попробуй», а не «бобробуй». У них в арабском, — с обезоруживающей компетентностью пояснила Галина, — нет звука «п». Правда, Сулима?

— Бравда, бравда, — пробурчала Сулима.

Саше стало легче. Страдание так испортило характер жизнерадостной Сулимы, что последние дни Саша старалась меньше находиться в комнате, где как смог висело молчаливое, оттого еще более пугающее отчаяние. Галка умудрилась разговорить Сулиму, ворвавшись в комнату, словно ветер. Свежий легкомысленный ветер, способный без следа развеять даже прах.

Дни потекли быстрее, Сулима научилась говорить о своем «Джабраиле», как она упорно звала Габриэля.

— Я знаю, у вас есть святой Гаврила…

— Гавриил, — машинально поправила Сулиму Саша.

— Бускай Гаври-ил, — согласилась Сулима, — по-нашему это Джабраил.

Сулима произносила имя своего возлюбленного как заклинание, будто названный «по-нашему» он стал бы ей ближе, чем если бы его звали чужим именем — Габриэль.

Саша кивнула. Раньше ей в голову не приходило, что одно и то же имя может звучать по-разному на разных языках. И еще влюбленность Сулимы будила в Сашином сердце непонятное отчаяние. Сулима засыпала Сашу каждодневными подробностями: «Он сказала, босмотрел, у Джабраила был день рождений».

— Он сказал, посмотрел, день рождения, — поправляла соседку Саша и не могла отделаться от странного чувства. Оно напоминало… зависть. Саше вдруг отчаянно захотелось думать о ком-нибудь с такой же радостью, неусыпным вниманием, перебирать в памяти каждый жест, слово, взгляд. Вот так же, как Сулима, представлять перед сном, что в этот момент делает ее любимый, помнит ли о ней, чем заняты его мысли…

Саша встрепенулась:

— Что? Ты что-то сказала, Сулима?

— Как деля у Константин? — повторила Сулима, улыбаясь. — О, он настоящий герой! Как воин, драется на руках.

— Дерется, — с улыбкой сказала Саша. — Да, он молодец!

Саше захотелось сказать про него что-нибудь доброе, нежное, но вместо этого в голове пронеслась одинокая мысль: «На него можно положиться».

— Он добрый! — сказала Саша.

Сулима бросила на Сашу непонятный изучающий взгляд. Она сидела на кровати, распустив волосы и расчесывая их массажной щеткой. Туда-сюда. Мерные движения ее рук успокаивали, настраивая на тихую неспешную беседу.

— Может, ты любишь боэт?

— Что? — не сразу поняла Саша.

— Боэт, Искандер, как ты, — терпеливо пояснила Сулима.

— А, поэт, Александр, — догадалась перевести «Искандера» Саша.

Сулима смотрела на Сашу чуть печальным вопрошающим взглядом, и вдруг Сашино сердце обожгло злое желание сказать что-нибудь грубое в эти непонимающие восточные глаза.

— У нас все по-другому! — Саша еле справлялась с подступающим раздражением. — Любовь — не единственное, что интересует наших женщин!

Досадливая горячая фраза напомнила Саше что-то смутно знакомое, некогда слышанное… Ну да, так и есть, Саша воспроизвела выражение, ставшее крылатым после знаменитого телемоста Познера и Фила Донахью: «У нас секса нет». В Сашином исполнении злополучная фраза прозвучала чуть по-другому, но смысл остался неизменным. Не любовь, не секс, а что-то еще должно было волновать женщин, проживающих на огромной территории распавшегося СССР.

Сулима поежилась, вобрала голову в плечи, отчего ее большой арабский нос напомнил вороний клюв, и торопливо согласилась:

— Да-да, — помолчала, и еще раз, как попугай: — Да-да-да. Русские… — и безнадежно махнула рукой.

Саша знала, что Сулима пользовалась этим жестом, когда случалось нечто неподвластное робкому пониманию йеменки, что-то такое, чему она не могла найти объяснения.

Соседки замолчали. Наступила тишина, разделившая дружную комнату надвое. Сулима размышляла о «загадочных русских» и о том, какой обидный подтекст мог содержаться в невинном вопросе. А Саша силилась подыскать достойный ответ на заданный самой себе вопрос. Что может быть важнее любви? Ничего путного в голову не приходило. Всякие там родина, честь, совесть и честно прожитая жизнь маячили бесплотными надуманными призраками.