Польский бунт - Екатерина Владимировна Глаголева

всё было кончено. Все старшие офицеры перебиты либо взяты в плен; только капитан Тучков, знавший польский язык, сумел выбраться из города под покровом темноты; он и принял командование всеми русскими войсками, каким удалось спастись, – пехотой, конницей, казаками. На рассвете русские артиллеристы, стреляя зажигательными снарядами с Погулянки, устроили пожары в десяти разных местах и взорвали пороховой склад. Атака повстанцев окончилась неудачей: казаки заманили польских военных и горожан прямо на пушки, их выкосило картечью. К вечеру Тучков всё же решил отступить и направился в Гродно, сжигая все селения на своем пути… Гедройц припозднился и не смог захватить русскую артиллерию ни в Вильне, ни на марше в Гродно. Генерал Елинский, командовавший двумя татарскими уланскими полками, не пожелал признать Костюшку начальником восстания, поскольку не получил в этом подтверждения от короля, и отказывался выполнять его распоряжения. Елинского арестовали, но из-за этого под Вильну не пришли татары. Ясинский стал новым комендантом Вильны и вместе со всеми присягнул Всемогущему Богу и Святой Троице в том, что будет служить Отечеству своей жизнью и имуществом и сделает всё возможное для защиты народа. Огласили Акт восстания народа Великого княжества Литовского: кто не с нами, тот наш враг; победа или смерть. Выбрали Литовскую Раду, создали Уголовный суд, Депутацию по снабжению, Депутацию Общественной безопасности, Депутацию Общественного имущества… Огинский, за день до восстания бывший на званом вечере у генерала Арсеньева, отказался от своей должности подскарбия великого литовского и княжеского титула, прося отныне именовать его «гражданином»; его тотчас избрали в повстанческий Временный совет. «Да здравствует свобода, да здравствует родина, да сгинут предатели!» – кричал он. Вошел в Совет и Хлевинский, которого тогда в Вильне не было, но уже не с титулом главнокомандующего. Временным командующим литовскими вооруженными силами, вплоть до установления связи с Костюшкой, Литовская Рада назначила Ясинского. Якуб отправил к Начальнику своего адъютанта – Игнация Ходкевича: уведомить о произошедшем, просить помочь Литве пушками, амуницией и деньгами.

В Варшаве Ходкевич столкнулся с Покубятой, державшим сторону Хлевинского. Временная Рада бурлила; казнили изменников, разоблачали предателей. Литовскую Раду обвинили в самовольном захвате власти, Ясинского заклеймили литовским сепаратистом. Томаш Вавжецкий, которого Якуб попросил приехать в Вильну, сообщил ему о сомнениях Начальника. В те же дни и выяснилось случайно, что Костюшко назначил главнокомандующим литовских войск Кароля Моравского, но тот был арестован русскими на обратном пути… Гуго Коллонтай, один из авторов Конституции 3 мая, а ныне член Народной рады, написал Ясинскому от имени Костюшки, требуя внести изменения в Виленский акт: добавить обязательство повиноваться единому главнокомандующему и выбросить слова про слабого короля и мужественный французский народ, протянувший литвинам руку помощи… В самом деле, руки никто не протянул. Ясинский вёл баталии с Радой в Вильне по вопросам рекрутского набора, вольностей и обеспечения обывателей всем необходимым: одно дело – щеголять модными тростями с наконечником-«гильотиной», а другое – по-настоящему думать о народе, отказавшись от своих привилегий…

Хлевинский отказывался исполнять распоряжения Литовской Рады и выставлял себя в Варшаве несправедливо обойденным, а Ясинского – узурпатором. Начальник пригрозил обрушить всю свою мощь на фальшивых патриотов и интриганов, но на деле раздал генеральские патенты и Хлевинскому, и Ясинскому, а еще Павлу Грабовскому, взбунтовавшему войска в Сморгони, и двадцатитрехлетнему Францишеку Сапеге, который не мог похвалиться военным опытом, зато гонором был наделен с лихвой. Чтобы покончить с двоевластием, он утвердил Наивысшую национальную Раду – единую для Польши и Литвы, состоявшую из восьми человек и самого Костюшки. От Литвы в нее вошли Вавжецкий и Сулистровский. Ясинскому в ней места не нашлось…

Что ж, он предпочитал словесным баталиям сражения с врагом. Когда Хлевинский наконец-то соизволил явиться в Вильну, Ясинского там уже не было: он сражался с русскими под Полянами на Ошмянчине… и потерпел поражение. Уже второе, после Неменчина… Впрочем, камень в него бросить было некому. Браслав не смог примкнуть к восстанию, потому что его спалил русский секунд-майор Стафеапул, имея под своим началом не больше сотни человек; Вавжецкий вовремя не пришел туда из Ошмян, а Богуслав Мирский, командовавший отрядом в двести сабель, побоялся прийти на выручку, завидев зарево. Костюшко приказал Хлевинскому, Грабовскому и Сапеге идти под Гродно, чтобы окружить и разбить отряды Цицианова, пока тот не соединился с пруссаками и не перерезал пути сообщения между Литвой и Польшей. Гродно откупился от русского генерала большой контрибуцией; Цицианов вез в своем обозе, двигавшемся на Новогрудок, имущества на полмиллиона злотых, мебель, ткани с суконной фабрики – неповоротливая, легкая добыча! Однако дивизия Сапеги вместо Гродно двинулась на Слоним и пропала; пришлось высылать курьеров на ее розыски. Выполнять приказы Ясинского Сапега категорически отказался: он считал себя главным, потому что вскоре после восстания в Вильне получил вместе с патентом генерал-лейтенанта личное письмо от Костюшки, в котором Начальник, дав свои наказы, писал, что вверяет Литву его заботам, надеясь, что он, в отличие от своей родни, положит все силы на защиту Отчизны. Ясинский был в глазах Начальника переметной сумой, а не нюхавший пороху начальник артиллерии – пламенным патриотом! Конечно, Костюшко не мог знать, как обстояли дела на самом деле, а Якубу не приходилось рассчитывать на то, что кто-то расскажет Начальнику о его заслугах… Но остановить Цицианова всё-таки надо. А для этого нужно соединиться с дивизией Хлевинского и взять русских в клещи.

Ему скоро тридцать три года, возраст Христа. Что его ждёт? Шельмование, крест и посмертная слава или?.. Он не станет молиться о том, чтобы чаша сия его миновала. Будь что будет.

– Якуб?

Шорох платья, легкие шаги – и в дверях появилась Текля. Подняла обеими руками вуаль со шляпы…

– Текля? Зачем ты… – Якуб перебил сам себя, чтобы не показаться грубым. – Тебя могли увидеть…

– Пусть видят! – Ее лицо пылало от радостного возбуждения. – Муж согласен на развод, мы будем вместе!

Он обнял ее, и она с готовностью приникла к нему всем телом, доверчиво, безоглядно.

Якубу стало не по себе. Он постоянно помнил о том, что внизу, у дверей, ждёт ординарец, держа в поводу лошадей, которые нетерпеливо мотают головами и переступают копытами. Он сам был сейчас подобен такой лошади, но это тёплое дыхание у него на шее, мягкие волосы у щеки…

– Скажи мне, как лакедемонянка: «Со щитом или на щите!» – попросил он, стараясь казаться шутливым.

Глаза Текли внезапно наполнились слезами; лицо ее изменилось, точно она увидела нечто такое, что до сих пор было скрыто от нее.

– Со щитом, Якуб! Со щитом!

В ее устах это прозвучало не