Путь Грифона - Сергей Максимов

Сергей Георгиевич ответил не сразу. Вопрос был не столь простым, как могло показаться. Пересказывать содержание своих бесед с немецким фельдмаршалом он не имел права. Поэтому сейчас мысленно вычленял именно то, что имело практическую пользу для заместителя Верховного главнокомандующего. Потом, этот вопрос был задан не из праздного любопытства. Не спросил же Жуков его об источнике, от которого была получена стенограмма совещания у Гитлера! А спроси, и пришлось бы рассказывать о нашем агенте в немецком Генштабе – Вальтере. Не спросил. Понял, что несколько раз эта информация проверена-перепроверена. И сам источник так засекречен, что и упоминать о нём даже нельзя.

– Товарищ Маршал Советского Союза. Георгий Константинович, – перешёл он на более доверительный тон, – общий вывод из общения следующий… Немецкий генералитет по-своему, как говорили в Гражданскую войну, «политически сознателен», «идеологически устойчив». Говоря языком более позднего времени, «плохо поддаётся перековке».

– Даром, что комиссаров у Гитлера нет, – рассмеялся Василевский.

– Ну-ну, – не разделил легкомысленного тона начальника Генштаба Жуков.

– Если серьёзно, то никакой ценной для нас информацией военного характера Паулюс сейчас не располагает. Как, впрочем, и другие пленные генералы. Это первое, но не главное. У нас, что греха таить, правая рука часто не знала, что делает левая. Но, даже не ведая, что творим, мы в итоге что-нибудь, да сотворяли. А потом уже соображали, что получилось так, а что нет… Во всяком случае нам теперь всегда понятно, что делать дальше. У немцев сейчас обычно слаженные руки не знают, за что им хвататься. Получается, что и голова отдельно от рук, и ноги чёрт-те куда занесли. Как в царской армии во время начавшейся революции. Даже хуже. Немецкие военные изначально знали, что воевать с нами – себе дороже. А теперь они ещё начинают понимать, что мы настолько стали другими, что наша логика вне их восприятия. Я вот, честно говоря, не припомню из военной истории ни одного примера преднамеренной обороны, которая сейчас выстраивается под Курском. До сих пор любая оборона была мероприятием вынужденным, но никак не преднамеренным одиумом наступления. Потом, вы полководцы с опытом Гражданской войны. Это, наверное, главное. Когда почти заново создавалась картотека немецкого генералитета, мы и предположить не могли, что она станет самым востребованным архивом не только для командующих фронтами, но и для командующих армиями и дивизиями. Сейчас наши военачальники воюют с немцами точно так, как с белыми генералами. Да, с опытными. Да, с образованными. Но самонадеянными. Чаще всего это ещё и штабные офицеры, не имеющие кровавого, фронтового опыта. Противник никак не может понять и смириться с тем, что ему в подавляющем большинстве противостоят маршалы и генералы из рядовых и унтер-офицеров, отличающиеся подтвержденной боем личной смелостью и отвагой. И которые, в свою очередь, очень хорошо представляют себе своего противника. И уже бьют его.

– И будем бить, – без всякого пафоса заявил Георгий Константинович.

Сомнений в этом волевом и неотвратимом для неприятеля действии у советского командования действительно уже не было. Василевский, лишь взглянув на Жукова, видел прямое подтверждение слов своего подчинённого. Глядя на мускулистую, коренастую фигуру маршала, можно было не сомневаться, что, случись тому нужда, он и теперешний, в рукопашной схватке хоть в конном, хоть в пешем строю оказался бы на высоте. Как, наверное, абсолютное большинство нынешних советских маршалов и генералов.

В личном деле маршала Жукова была и есть любопытная запись времён подавления Тамбовского восстания… «Награждён орденом Красного Знамени командир 2-го эскадрона 1-го кавалерийского полка отдельной кавалерийской бригады за то, что в бою под селом Вязовая Почта Тамбовской губернии 5 марта 1921 г., несмотря на атаки противника силой 1500–2000 сабель, он с эскадроном в течение семи часов сдерживал натиск врага и, перейдя затем в контратаку, после шести рукопашных схваток разбил банду». Шесть рукопашных за семь часов – это даже просто физически трудно вынести. А ещё за строками из личного дела остались потери эскадрона. В том числе гибель от ран друга будущего маршала комвзвода Ухач-Огоровича – сына бывшего царского полковника и преподавателя на курсах красных командиров в городе Рязань. Умалчивало личное дело и о том, что несколько раз за день в бою буквально спасал своего командира эскадрона политрук с примечательной фамилией Ночевка. В последний раз это случилось, когда Жуков отстреливался из нагана от антоновцев, пытавшихся взять его живым.

– Остаётся только жалеть, что троцкистская тенденция гнать людей в атаку, как скот на бойню, в войсках продолжается, – не удержался от ещё одного комментария Суровцев.

Маршалам очень не понравились последние слова сотрудника оперативного управления. Но ни один ни другой не сказали ничего в ответ. Удивительное дело. К исходу второго года войны все, включая Сталина, стали неожиданно терпимыми к мнению подчинённых. Однажды Василевский спросил Ворошилова, почему их предложения теперь Сталиным «не только не отвергаются, но и охотно обсуждаются; и если предложение разумно, оно принимается». Климент Ефремович, подумав, ответил: «Раньше Сталин был не таким. Наверное, война научила его многому. Он, видимо, понял, что может ошибаться и его решения не всегда могут быть самыми лучшими и что знания и опыт других могут быть также полезными. Сказались на Сталине и годы: до войны он был моложе и самоувереннее…»

– Ну что ж, спасибо, – прощаясь, подал руку Суровцеву Жуков, – и побольше нам таких сведений…

Василевский, неодобрительно глядя на Суровцева, руки не подал. Даже не поблагодарил.

– Можете идти, – сухо произнёс он.

Суровцев не двинулся с места. Молча, поочерёдно, бросал взгляды то на одного, то на другого маршала.

– У вас что-то ещё? – неопределённо, но заинтересованно спросил его Василевский.

– Так точно. У меня дело частного характера, – ответил Сергей Георгиевич, глядя на Жукова.

Молчание длилось достаточно долго. Все трое напряжённо думали. Тишину нарушил Жуков. Глядя в глаза Суровцеву, с грозным вызовом спросил:

– Уж не ко мне ли дело?

– Так точно, товарищ Маршал Советского Союза! – построевому ответил Суровцев.

Преодолеть неловкость сложившейся ситуации оказалось не так просто. Даже с точки зрения обычной субординации заместитель Верховного главнокомандующего не мог вот так, запросто, в присутствии начальника Генерального штаба спросить, что за «дело частного характера» имеет в виду сотрудник оперативного управления возглавляемого им штаба… И сам начальник Генерального штаба тоже не та фигура, чтоб обыденно сказать: «Вы тут поболтайте, а я пойду покурю». Для Суровцева же было понятно, что другой возможности встретиться и поговорить с Жуковым в ближайшее время может и не представиться. Сама должность такова, что даже в Москве встретиться с ним было не просто. Но и дело к нему имело не совсем частный характер. Это был тот случай, когда дела личные и частные становились делами государственной важности…

– Никак общих знакомых предлагаете вспомнить? – предположил вслух Жуков.

– Сослуживцы – дело святое, – нашёлся что сказать и Василевский. – Я к Антонову. Минут через пять вернусь.

Взяв со стола курительную трубку и кисет с табаком, Василевский вышел.

После ухода начальника Генштаба Жуков почувствовал себя более уверенно. То ли просто сказал, то ли приказал:

– Садитесь. Слушаю вас.

– Дело касается Александра Александровича Соткина, – продолжая стоять, доложил Суровцев.

– Значит – о Сашке разговор… Ты, никак, его ищешь?

– Так точно, Георгий Константинович.

– И на чёрта он тебе сдался, позволь спросить?

– Есть один долг времён Гражданской войны. Мне с ним вместе надо этот долг вернуть.

– Ну так и возвращай. Я-то тут при чём?

– Я разыскивал Соткина весьма тщательно, – точно не услышал маршала генерал. – Выяснил, что накануне войны он освободился из лагеря. Вступил добровольцем в сто шестьдесят шестую Сибирскую дивизию. Дивизия попала в окружение и полностью полегла на подступах к Смоленску. На том можно было бы и успокоиться. Но я нашёл рапорт начальника особого отдела двадцать четвёртой армии о спасённом знамени погибшей дивизии с указанием фамилии спасителя. Это старшина по фамилии Соткин.

– Может быть, однофамилец…

– Георгий Константинович, в отличие от чекистов, я знаю, что старшина Соткин и представитель Ставки генерал армии Жуков, находившийся в тот период времени в двадцать четвёртой армии генерала Ракутина, знакомы с шестнадцатого года. Ещё по учебной уланской команде в городе Изюм. Особист, писавший рапорт, этого не знал. И уже не узнает. Он геройски погиб в бою.