Покорители студеных морей (Главы 16-27) - Константин Бадигин

Вошел высокий, под стать старику, широкоплечий мужчина. Простое, открытое лицо сияло неподдельной радостью.

Войдя, он заполнил собой всю каюту. Старик поднялся навстречу и ждал, пока пришедший крестил лоб перед образом.

Потом младший мореход низко поклонился старшему:

- Деду! Труфан Федорович!

Труфан, обняв внука, посадил его подле себя.

- С удачей ли, Иван, все ли ладно, здоров ли Федор? - ласково спрашивал старик.

- Все ладно, Труфан Федорович. Всё сделали. И Федор здоров. Две сотни сороков соболиных да пятьсот беличьих - не с пустыми руками. Да кости моржовой отборной триста пуд. И югра довольная - весь товар ихние купцы на берегу оставили. На тот год на обмен топоров да ножей больше брать надо. Князек-то ихний тебе кланяться велел. Лучшего соболя десять сороков. Как один зверьки, залюбуешься!

- Его Егорием звать, - показал Амосов на проснувшегося

'Мягкая рухлядь - пушной товар, меха,

мальчика, - наш, новгородский. Взял я его с собой. Матери обещал морехода из него сделать. Смелый мужичок!

- Ну что ж. нашего полку прибыло, значит! - весело отозвался Иван. - Пусть привыкает - места хватит... Мы потом с тобой, Егорий, дела обговорим. Ладно, што ль?

- Ладно, - серьезно ответил мальчик. - Я обожду.

- Федор, а Федор! - крикнул Иван. - Куда задевался? Подь сюда с соболями, пусть дед посмотрит.

Вошел Федор с большим тюком - в горнице стало тесно. Обняв младшего внука, Труфан Федорович долго не мог на него наглядеться.

Вскрыв аккуратно тюк, Иван Олегович вытащил несколько шкурок.

- Ну-ка, смотри, Труфан Федорович! Твое слово...

Старик внимательно разглядывал смолисто-черную небольшую шкурку. Его рука любовно гладила пышный густой мех.

- На тысячу один такой зверек попадается. Этому соболю цены нет! Царский зверек! Старик помолчал.

- Остатний товар где?

- Всё в лодью взяли. Моржовую кость на низ. Тяжелое внизу - на море способнее да и рухлядь от воды сохраннее.

Старик Амосов слушал, не перебивая, и только одобрительно качал головой.

- По приметам-то способные ветры должны на утрие пасть, - после раздумья заметил он. - Завтра и в поход идем. Поди распорядись, дружине вготове быть. Доспехи ратные у всех ли есть?

Мельком взглянув на Егорку, он поймал его умоляющий взгляд.

- Иване, - сказал он внуку, - малого снарядить надо... Сходи с Иваном, Егорушка, выбери себе по силам секиру али копье. К Варфоломею сходи - он доспехи бережет... И шелом пусть даст Варфоломей, - добавил он смеясь. - Воин хоть куда будешь!

Глава XXV ИГРАЛИЩЕ БУРЬ

Все шло, как задумал Труфан Федорович. В ильинскую неделю все лодьи дружно собрались в обширном становище у Святого Носа. Теперь предстоял путь в далекую Данию. Ждали сигнала с "Шелони" от старика Амосова.

Труфану Федоровичу не терпелось. Он несколько раз просыпался, выходил наверх, определял ветер - смотрел на облака,

на море, прислушивался к отдаленным звукам прибоя, бившегося в каменный Мурманский берег.

Наутро тридцать четыре заморские лодьи, подгоняемые крепким восточным ветром да стайкой белокрылых птиц, неслись по Студеному морю. У Варангер-губы ветер изменился, задул сердитый полуночник и стал прижимать лодьи к варяжскому берегу.

Норманны заметили русских. На ближнем высоком мысу задымился костер.

- Поход наш сведав, своим вести подают. По всем берегам знатье разнесут русские, мол, в гости жалуют. - И Труфан Федорович, не спускавший глаз с берега, ухмыльнулся в бороду, вспоминая былые походы.

Не доходя до Мурманского Носа, дозорные на "Шелони" увидели несколько вражеских кораблей, гребущих наперерез передовому судну.

Дружинники одели шеломы, приготовились к бою. Егорка тоже одел шелом, из-под которого едва виден был его нос, взял в руки копье.

Подойдя поближе и увидев вооруженных людей, норманны решили разойтись мирно.

- Эло! - крикнул с носа дощатого судна норманнский разбойник. - Хотим ветер у вас купить.

Но, с трудом удерживая равновесие на волне, не рассчитал и, едва успев ухватиться, повис на драконовой шее. На лодьях засмеялись. А старый Амосов крикнул в ответ, будто не поняв, что надо врагам:

- Нет у нас ветра. На палой воде всю ветрову казну извели, не взыщите.

Норманны, с сожалением поглядев на глубоко сидящие, набитые ценным грузом лодьи, повернули обратно. Их длинные нескладные корабли сильно било на зыби, казалось, что вот-вот какое-нибудь не выдержит - развалится или перевернется.

Велико Студеное море. Грозный седой взводень, подгоняемый свирепым ветром, катился по необъятным просторам.

У правого борта "Шелони" горой поднялась пенящаяся волна. Казалось, что лодья, жалобно скрипевшая на все лады, или рассыплется на части, или затонет в хаосе обрушившейся на нее стихии.

У моря жалости нет. Чиста стала палуба, все, что могла, унесла с собой волна. Несколько бочек, старый парус, два небольших карбасика давно плавали где-то на вздыбленных морских просторах.

У бортов лодьи прыгали по волнам мешки из нерпичьих шкур, наполненные ворванью. Привязанные крепкими верев

ками, вот уже сутки плыли они за судном, выпуская понемногу жир, тонким слоем растекавшийся по поверхности разъяренного моря...

Северные мореходы от дедов и прадедов знали, как успокоить ворванью грозную морскую стихию. Взводень, покрытый масляной пленкой, тишел, злоба его гасла. Жир морского зверя защищал море от ветра, погашая его силу. На приморских судах всегда в запасе было несколько бочек с нерпичьим, тюленьим или моржовым жиром. Но сегодня хитрость не помогала. Ветер в одно мгновение вырывал у моря и уносил куда-то спасительное тонкое покрывало.

На правеже стоял старый Никита. Вцепившийся скрюченными пальцами в румпель, казалось, он неотделим от толстого деревянного бруса. А у бизань-мачты, ухватившись за снасть, жались еще два дружинника, вахтенные, в помощь деду. Но сейчас помощь Никите была не нужна. Старик, как положил руль лево на борт, так и держал его уже добрый час.

А лодья норовила, вопреки усилиям Никиты, вильнуть вправо и лечь вдоль зыби, бортом к ней. А этого-то как раз и боялся дед.

Нет-нет, да и окатит взводень потоками воды деда и вахтенных. А расходившийся ветер без устали кропит соленым дождем.

- Полуношник-то крепчает, дед! - крикнул один из молодцов у мачты.

- ...ает, дед! - услышал Никита.

Слова тонули в свисте ветра и шуме моря. Никита повернул голову.

- Что баишь, не слышу! Сюда подь! - крикнул старик, взмахнув рукой.

Дружинник переждал волну и, улучив удобный момент, одним прыжком очутился около Никиты.

- Держись крепче, Савелий, а то враз смоет! - кричал дед.

Но Савелия учить не надо: он сразу схватил румпель, больно прижав дедову руку.

- Пусти, леший! Ишь, как клешнями облапил. Чего ты кричал мне?

- Да ветер крепчает, говорю, вишь, гнет лодыо. Не опружило' бы насовсем. Пылко стало в море.

- А делать-то что? - отозвался дед. - Сам видишь, только большой парус остался. Другие мачты, почитай, сутки нагие стоят. Ветрище - страх! Глянь, пены сколь и море побелело.

Никита немного помолчал.

- И с чего бы ветру, такому взяться - нету у меня понятия. Кабыть и молебен ладно правили, и по солнышку на счастье поворот дали... Все как надобно...

Он опять замолк, что-то вспоминая.

- А ведь был грех, запамятовал, - вдруг оживился дед. - Провозился я с отвалом и домой забежать не успел. Ванюшке, внучку своему, велел обряду морскую на лодью принесть. Время якори выкатывать, вода уходит, а он, озорник, только прибег. Говорю ему:

"Принес, Ванюха, бахилы?"

"Принес", - говорит.

"А бузурунку?"2 Старуха мне новую на дорогу связала, - пояснил Никита.

"Принес".

"А икона где?"

"Вот!"

И подает мне икону. Тут меня кабыть кто по сердцу ударил.

"Какую, спрашиваю, икону взял?"

"Пресвятую богородицу..."

"Тьфу, говорю, дурак! Прости господи, что она, баба, в нашем деле понимает? Николу морского брать надо".

Да что делать, вода-то не ждет. Пришлось с богородицей в море идти. От нее и напасть вся...

Тут Никита пригнулся, спасаясь от потоков соленой воды, водопадом зашумевшей по палубе.

1 Опружать - опрокидывать.

2 Бузурунка - фуфайка, куртка.

- Чтоб те пусто было! - утираясь шапкой, ругал ветер обозленный дед. Угомону нет на проклятущего, вот ведь как всего вымочил.

А ветер все крепчал и крепчал.

Теперь, когда лодью кренило на левый борт, она черпала бортом воду и долго не хотела подниматься.

Все тяжелее и тяжелее становилась лодья. Вдруг, крепко накренившись, суденышко вздрогнуло и так осталось, скособочившись на левую сторону.

Почувствовав неладное, из люка вылез Труфан Федорович.

Мореход огляделся.

Полуночное солнце закрывали серые, почти черные тучи. Ни проблеска, ни светлого пятнышка на всем небе. Он так и не разобрался, где кончается море, а где начинается небо.

Перехватив румпель из рук старика, Амосов крикнул ему в ухо: