Тузы и шестерки - Михаил Черненок

– Как Шерстобоева зовут? – услышав знакомую фамилию, спросил Бирюков.

– Тимофей, отчество Терентьевич. Из-за этого в отряде его обычно Тэтэ называли, – ответил Поплавухин.

– И куда он устроился?

– Охранять президента коммерческого банка «Феникс». Место нашел, как говорится, не пыльное. Получает раза в три больше, чем на милицейской службе.

– Сообразительный парень?

– Деловой. Подготовка у него отличная. Первый спортивный разряд по боксу и по стрельбе из любого оружия. Службу начинал в спецназе четырнадцатой армии на территории Молдавии. Летом девяносто второго года участвовал в успокоении страстей, разбушевавшихся между Молдовой и Приднестровьем.

– В Тирасполе?

– Нет, Тимофей тогда в Бендерах находился.

– А в Новосибирск каким образом попал?

– Он коренной новосибирец. Отслужив в армии положенный срок, вернулся в родной город и поступил в ОМОН. Такие парни милиции всегда нужны. Отличался среди нас смекалкой и добросовестностью. У начальства на хорошем счету был. Но как только в конце ноября прошлого года вернулись из Чечни, сразу заявил: «Все, парни, надоело воевать! Больше в политических разборках не хочу пешкой быть. Лучше пойду охранять коммерсантов от уголовников». Честно сказать, я тоже чуть было с Шерстобоевым не подался. Соторов Николай меня отговорил. Мы с Колей вместе учились в заочном юридическом институте. Прошлогодней весной на третий курс перешли. Соторов опасался, что, уйдя из ОМОНа на большие деньги, я заброшу учебу. Стало быть, и наша дружба с ним развалится. Да и вообще он к коммерческим структурам относился с недоверием.

– Однако сам подрабатывал у коммерсантов, – сказал Бирюков.

– Как?! – искренне удивился Поплавухин.

– Дочь банкира охранял.

– Лину Ярыгину, что ли?..

– Да.

– Это чья-то придумка. С Линой у Николая были самые чистые отношения. Познакомились они летом прошлого года. На одной из дискотек пьяные оболтусы из-за Лины учинили кулачную разборку. Мы с Соторовым случайно оказались поблизости. Пришлось вмешаться. Вдвоем усмирили восьмерых. Хотели отправить дебоширов в медвытрезвитель, но Лина уговорила отпустить раздухарившихся юнцов с миром. Мол, училась вместе с ними в школе. Они, дескать, неплохие ребята, а потасовку учинили из-за того, что лишнего выпили. Потом попросила нас проводить ее, поскольку время было уже позднее. Мы и не подозревали, что она дочь банкира. Соторов об этом узнал, наверное, через полмесяца, когда Лина чуть ли не силой затянула его к себе домой, чтобы познакомить с родителями.

– Не рассказывал, как это знакомство прошло?

– В общих чертах, с юморком. Папы, мол, дома не было, а мама, увидев Лину с милиционером, чуть в обморок не упала. Почудилось, будто дочь совершила нечто такое, что ее арестовали и привели домой лишь затем, чтобы она собрала вещички для тюрьмы. После, когда Лина в шутку сказала ей, что наняла себе охранника из омоновцев, пригласила пить чай. Предлагала даже коньяк, но Соторов был непьющим и отказался. Потом мама поинтересовалась у дочери, в какую сумму обойдется охранник? Лина, не моргнув глазом, заявила: «Миллион в месяц ему хватит». Мамочка всплеснула руками: «Ничего себе запросики! Надо посоветоваться с папой». В чаепитии принимала участие разговорчивая соседка Ярыгиных. Может быть, она приняла этот розыгрыш за чистую правду и по секрету разболтала всему свету…

– Это не выдумка Соторова?

– О девушках Николай вообще никогда ничего не выдумывал. О Лине – тем более. Они же, как говорится, с первого взгляда влюбились друг в друга.

– И долго их любовь продолжалась?

– Пока Лина не заговорила о свадьбе. Соторов уговаривал ее повременить до окончания учебы, а она упорно настаивала на своем.

– Чем такое упорство было вызвано?

Поплавухин пожал плечами:

– Не могу утверждать, но у меня сложилось впечатление, будто Лина с детства не знала ни в чем отказа и привыкла, чтобы все было так, как ей захочется.

– И когда ей захотелось замуж?

– В декабре прошлого года. Сразу, как только восемнадцать лет исполнилось.

– Соторов был на ее юбилейном банкете?

– Нет. После Чечни нас всех, кто остался служить в ОМОНе, отправили в санаторий Министерства обороны, расположенный в Подмосковье. Николай оттуда посылал Лине поздравительную телеграмму. Когда вернулись в Новосибирск, Лина при первой же встрече заявила ему, что пора готовиться к свадьбе. А накануне Нового года к Соторову внезапно пришла Линина мать и предложила ему пять миллионов за то, чтобы оставил Лину в покое. Николай наотрез отказался от денег и посоветовал ей решить этот вопрос с дочерью. Не знаю, чем бы свадебная затея Лины кончилась, если бы Соторов не погиб…

– Как это произошло? – спросил Бирюков.

Поплавухин, тяжело вздохнув, стал рассказывать. Задержание четырех приезжих китайцев, торговавших наркотиками, проводилось поздним вечером на их явочном месте – в полуподвальном помещении бывшего универмага возле железнодорожного вокзала Новосибирск-Главный. По оперативной информации, китайцы были вооружены пистолетами. Поэтому все участники группы захвата надели бронежилеты и каски. Операция предстояла не очень сложная, но один из задерживаемых, вскочив на стол, разбил электрическую лампочку, и пришлось действовать в полной темноте. Возникла беспорядочная стрельба, спровоцированная одиночным выстрелом из автомата. Через полминуты все стихло. Китайцев и оказавшихся с ними двух перекупщиков «наркоты» в наручниках вывели из помещения. Когда стали усаживаться в автобус, хватились, что нет Соторова. Обнаружили Николая мертвым справа от двери, ведущей в комнату, где шла перестрелка.

– Так его смерть и осталась тайной? – снова задал вопрос Бирюков.

Поплавухин невесело усмехнулся:

– Для начальства, во спасение чести их мундиров. Мы же, участники той операции, детально проанализировав свои действия, установили стопроцентно, что убил Соторова Глеб Вараксин именно тем одиночным выстрелом из автомата, который спровоцировал перестрелку. В своем кругу неопровержимыми фактами приперли Глеба к стенке, и он вынужден был раскаяться. Простите, мол, парни. В темноте оступился и нечаянно нажал на спусковой крючок. Его тут же заставили написать рапорт об увольнении. Через три дня он покинул отряд.

– Разве Вараксин не шофером в ОМОНе служил?

– Глеб начинал у нас шоферить. Потом перешел в рядовые бойцы.

– Что он собою представлял как человек?

– Раньше вроде бы нормальным был, но год за годом стал спиваться. Особенно увлекся пьянкой в Чечне. Пробовал там и наркотики. Несколько раз на мародерстве чуть не влип. Здесь, в Новосибирске, по-моему, общался с рэкетирской мафией. Во всяком случае, несмотря на постоянные кутежи, деньги у Глеба не переводились. А это же верный признак побочных доходов. Удивляюсь, каким образом ему удалось пристроиться шофером к симпатичной даме из банка «Феникс». Видимо, кто-то из влиятельных тузов оказал алкашу протекцию за какую-то услугу.

– Не Шерстобоев ли, который к тому времени уже охранял президента «Феникса»? – высказал предположение Бирюков.

– Ни в коем случае! Тимофей знал Вараксина как облупленного. Он еще в Чечне предлагал выгнать Глеба из отряда без выходного пособия. Начальство было согласно с предложением Тэтэ, но как только вернулись домой, от радости, что живы остались, все простили и забыли.

– А из омоновских начальников никто не покровительствовал Вараксину?

– За что бы ему такая честь? Едва Глеб по нашему настоянию подал рапорт, ему с радостным облегчением подмахнули увольнение по собственному желанию. В таких случаях ведь не надо ни служебного расследования проводить, ни мотивировку писать, ни в вышестоящие инстанции докладывать. Сам человек захотел уволиться – и точка. Нам же пообещали, что по факту гибели Соторова будет возбуждено уголовное дело. Сразу вроде бы пошумели, посуетились, а потом тихонечко спустили на тормозах… – Поплавухин помолчал. – Я глубоко уверен, если бы Вараксина привлекли к ответственности, не погибла бы мать Лины Ярыгиной. Эти два преступления Глеба одной ниточкой связаны. И сам он отравился водкой совсем не случайно.

– На чем основана такая уверенность?

– На личных наблюдениях и на словах Лины. Понимаете, вскоре после гибели матери Лина приехала ко мне в своем черном «Мерседесе» и попросила съездить с ней на кладбище. Предварительно заехали на рынок. Она купила огромнейший букет свежих роз. Я думал, поедем на Центральное кладбище, к могиле ее матери, а Лина от рынка направилась к Гусинобродскому, где похоронен Соторов. Устелив цветами надгробную плиту Николая, покусывая губы, долго молчала. Потом так разрыдалась, что в обратный путь за руль машины пришлось садиться мне. Уже возле дома, когда немножко пришла в себя, с горечью сказала: «Знаешь, Женя, хотя и грешно о мертвых говорить плохое, но Колю убила моя мамочка. Это она наняла убийцу, который, чтобы замести следы, и ее саму прикончил». Я возразил, мол, слишком уж жестокое обвинение. Лина вновь заплакала: «Мама в запальчивости сама об этом мне сказала». – «Разве она была знакома с Вараксиным?» – «Скорее всего, через посредника заказала. Пока не знаю, кто ей подсводничал, но, клянусь всеми святыми, любой ценой докопаюсь до негодяя, чтобы расплатиться за Колю»… – Поплавухин глянул на Голубева. – Сегодня, когда вот Вячеслав Дмитриевич рассказал мне, что Лину тоже убили, я сразу задумался: не докопалась ли она на свою голову?..